Чёрно-белое и рыжее

Предупреждение: глава содержит описание холокоста и его последствий. Вюрцбург, Швайнфурт, Фюрт. Один за другим села и города, встречающиеся на пути седьмой армии США, падали к ее ногам словно зимние яблоки в восходящих теплых потоках весны 1945-го. Сорок вторая пехотная дивизия стремительным маршем уже направлялась к Мюнхену, когда буквально в последний момент получила приказ повернуть на юг, чтобы освободить расположенный неподалеку трудовой лагерь. Приблизившись к высокому проволочному забору, ограждавшему территорию, Малдер почувствовал, как его нервные окончания спиралями закручиваются вокруг позвоночника. Что-то было не так. Заключённые, человек десять — двадцать, прильнувшие к забору, совершенно не годились для работы. Большинство едва держались на ногах. В воздухе стоял своеобразный запах, напомнивший Малдеру, как однажды он попытался высушить свои кожаные ботинки, поставив их на печь. Лагерь назывался Дахау, по имени ближайшей деревеньки, и практически не охранялся. Немногочисленные оставшиеся эсэсовцы пали под огнем американских винтовок. Ворота распахнулись, и Малдер в авангарде дивизии шагнул в ад. Тихий шепот и тонкие, словно у призраков, руки тут же потянулись, чтобы схватиться за его тускло-зеленую униформу, и ему стоило больших усилий не отшатнуться. Подняв свой «Контакс», Малдер начал фотографировать преисподнюю: истощенные тела, темные навыкате глаза, заглянувшие за горизонт страдания. В окруживших его существах едва ли можно было узнать людей. Неспособный вынести их униженную благодарность, Малдер бросился к ближайшему строению. Это оказалась кладовая, где хранились вещи, отобранные у заключённых: обручальные кольца, серебряные женские украшения, золотые зубные коронки и латунные пряжки для ремней. Целый шкаф был снизу доверху забит мужскими часами, многие из них ещё шли: сотни, тысячи, и каждые тикали в своем собственном ритме. Приглушенная какофония, передающая всю степень зла, нависшего над этим местом. Слишком много часов для того количества человек, что стояли во дворе. Малдер сделал снимок и стремительно выбежал. Следующим зданием, куда он попал, стал женский барак. Те, кто был слишком слаб, чтобы встречать освободителей, лежали здесь в страшной грязи. Их глаза остекленели, ребра впали, а животы раздулись. Малдер поднял камеру и с трудом нажал кнопку затвора. Руки невольно опустились, не в силах запечатлеть ту степень деградации, до которой может быть доведён человек. С одной из коек послышался тонкий детский плач, и Малдер вылетел наружу, стараясь дышать как можно глубже, чтобы не поддаться панике. Он видел войну. Он документировал смерть. Но он никогда не был свидетелем ничего подобного. За стоявшими чуть дальше высокими постройками виднелась роща тополей и пихт, которая здесь, в царстве смерти, выглядела странно идиллично. Посреди нее уютно примостился небольшой белый домик, и прежде чем открыть двери, Малдер уже знал, что именно здесь находится эпицентр ужаса, который словно туман накрывал весь лагерь. Полы были чисто выметены, стены побелены. Основное пространство занимали три кирпичные печи. Малдер огляделся, ожидая увидеть хоть какие-нибудь внешние признаки черной пропасти, которую он ощущал внутри, но на вид это было совершенно безобидное опрятное помещение. Он потрогал кирпичные стены печей — они были ещё тёплыми. Выйдя наружу и все ещё крепко сжимая в руках камеру, Малдер рухнул на колени подле ближайшего дерева. Его рвало до тех пор, пока все внутренности, казалось, не вышли наружу. Это было последним, что он мог вспомнить в последующие два месяца. *** Голова мужчины грубо обрита и короткие седые волосы топорщатся словно у только что оперившегося цыпленка. На мертвенной глади лица темные глаза кажутся бездонными озёрами. В абсолютно черных зрачках виднеется отражение сторожевой вышки. Тонкие губы чуть изогнуты в страдальческой полуулыбке. Он словно одинокое дерево, устоявшее после шторма. В его взгляде видна глубокая неизбывность: буря, равной которой не видел мир, прошла, но этот человек выжил, и ужас исчез.