***
Первый раз, когда я впервые загорелся идеей проникнуть в старый дом, — был не моей инициативой. Как бы банально то не звучало, но это был лишь глупый спор с друзьями, вылившийся в совершенно иное русло. Возможно, низкопроцентное пиво затуманило всем голову, — в том числе и мне, раз я согласился на подобную авантюру. — Эй, друзья! — выкрикнул тогда один из самых бойких и пылких моих товарищей. Он вскинул руку так высоко, чтобы привлечь внимание остальных, что чуть не уронил банку на землю, — а не сыграть ли нам в «Правда или действие»? — Это же детская игра! — прокричал кто-то ему в ответ. — Да-а-а, — раздались протяжные возгласы, поддакивающие второму, — сколько нам лет! Однако как бы не слышалось подобное со всех сторон, за игру мы принялись. В кругу веселья и смеха я и не заметил, как мне выпала участь исполнять чьё-то «действие», загаданное уже явно в пьяном бреду. «Зайти в старый заброшенный дом и принести оттуда какую-нибудь вещь» — так звучало моё задание. Что ж, я был не из тех, кто бросает слова на ветер, так что пришлось исполнять волю друзей. Когда же я перешагнул трухлявый, почти развалившийся на части, порог, — выбора уже не было. Как и пути назад. Старинное здание встретило меня затхлыми запахами древесины и древности. В темнеющих вечерних сумерках внутренности дома выглядели до жути странно, но при этом чарующе. Вокруг витала пыль и атмосфера каких-то старых фильмов. Давно истоптанные ковры устилали большую часть пола, в иных же местах его и вовсе не было, лишь зияющие дыры, открывающие вид на подвал. Мои глаза быстро привыкли к темноте. Это радовало, ведь можно было разглядеть обстановку полностью. Стоило мне хоть чуть-чуть вдохнуть, как я закашлялся, посылая в темноту дома громкое эхо. На второй этаж здания вела широкая деревянная лестница. Выглядела она уже ненадёжно. Многие ступени провалились, иные же обзавелись пугающими трещинами, ступать на которые я не решился. Оставшаяся в доме мебель была выедена клопами и уже давно перевёрнута. Из разрезанных частей виднелась набивка, давно потерявшая свой первоначальный цвет. На коврах в некоторых местах валялись медные канделябры, напоминающие о временах той эпохи, в которой навечно застыл дом. Это очарование, эти непередаваемые чувства захватили меня именно в тот самый момент. Старый дом, сохранивший в себе воспоминания прошлых лет и навечно запечатлевший их не хуже фотографии. Он въелся в мою память, навсегда оставив в ней незыблемый след. Не знаю, что тогда заставило меня (это уже явно было не просто дело спора), но я был очарован атмосферой дома. Был буквально готов остаться там на всю ночь, позабыв и о глупом «действии» и друзьях. Так и не решившись забраться на второй этаж, я просто ходил рядом с лестницей. Тогда-то мне на глаза и попалась поблёскивающая в темноте брошь. Золотая, наверняка дорогая и принадлежащая в прошлой жизни какой-то богатой особе. Она сохранила в себе её историю, передать которую уже никогда не сможет. Мне оставалось лишь выдумать собственную, окунувшись в это странное чувство. Вместе с осознанием древней истории, хранящейся внутри этой броши, мне в голову пришло и осознание наживы. Денег, что можно было бы получить за такую старинную вещь. В ту ночь я вышел к друзьям с подобранным у входа канделябром, сохранив золотую брошь лишь для себя самого. И это было не зря! Нужно было видеть взгляд работника ломбарда, когда он с выпученными глазами смотрел то на меня, то на брошь. По блеску в его тёмных глазах я понял: деньги мои. Причём, немаленькие.***
Проникая в новые дома, которые я находил не только в пределах своего города, но и в ближайших, мне в голову постоянно возвращаются воспоминания о том вечере. О первом походе в чарующий старинный дом, который стал началом моих приключений, завязанных на добыче не менее старых вещей. Это было словно чувство золотоискателя, узнавшего о Золотой Лихорадке и со всех ног бросившегося в Калифорнию в надежде отхватить себе лакомый кусочек драгоценного металла. Этот раз не был исключением. В доме было темно и сыро. Я уже давно успел привыкнуть к этому запаху затхлости и сырости, что сопровождал почти каждую мою вылазку. Не буду удивлён, если однажды обнаружу, что все мои вещи (включая любимую толстовку с объёмным капюшоном) пропахлись этим запахом. Электричеством здесь и не пахнет, как, впрочем, в каждом таком доме. Половицы неистово скрипят, стоит лишь опустить на них ногу. Тихие они лишь в тех местах, где ещё сохранились дырявые, потрёпанные временем, ковры. Я осматриваюсь мельком, очень быстро, чтобы разом осмотреть всю обстановку дома. На полу на первом этаже одиноко валяется полуразрушенная скульптура девушки. Пусть она и повреждена, но всё ещё можно захватить с собой. Вот только, — пока донесу её до выхода, та скорее всего развалиться на мелкие камешки и крошку. Слишком уже старая. Обогнув статую, я забредаю в первую попавшуюся комнату. Окна здесь заколочены не так сильно, как те, что снаружи. Свет слегка проникает сквозь доски, освещая комнату и её обстановку. В углу мне сразу приглянулся стол. На нём можно было разглядеть какие-то наброски, черновики, — множество пожелтевших бумаг. Возможно, эта комната — мастерская. Рабочий кабинет творца прошлого. «Это-то мне и нужно» — сразу же посетили мою светлую голову мысли. Невольно усмехнувшись, я собрал в охапку все имеющиеся бумаги и собрался покидать комнату. Я оглядел её лишь один последний раз: потускневшие обои, местами уже слезшие со стен, перевёрнутая мебель, — лишь этот единственный стол остался на своём месте. Крошки дерева и кирпичей небольшими кучками разбросаны по всему полу, украшая его, словно конфети. Внимание внезапно привлекла почти неприметная до этого момента дверь. Наверняка какая-то каморка мастера, живущего ранее в этой комнате. Всего лишь незначительное узкое место. Однако дверь манила своим видом: она не была плотно закрыта. Темнота, сочащаяся из щели, так и манила. Преодолев разделяющее нас расстояние, я открыл дверь. Со скрипом протяжно застонали петли, позволяя двери отъехать в сторону. Пространства здесь действительно оказалось мало. Несколько квадратных метров, которых-то и каморкой не назовёшь. И всё пространство за дверью занимала картина. Я прикоснулся к раме, в которую был помещён пыльный холст. Холод пронзил меня, словно бы на улице была самая середина зимы. Металлическая рама, отдающая старинным серебром, была холодной, неприятной на ощупь. С картины на меня смотрела молодая девушка. Янтарные глаза заглядывали будто бы в саму душу, прожигая холодом насквозь. Золотистые волосы, струящиеся по плечам и старинному платью, поддерживались тонкими бледноватыми пальцами. Пухлые губы казались чуть приоткрытыми, словно бы девушка с картины хотела что-то сказать художнику или смотрящему. В складках одежды я разглядел крохотную брошь. Инициалы на ней въедались в само сознание, отпечатывая в нём «S.P.». Эта картина притягивала, тянула к себе, манила, заставляя забываться в каком-то мутном тумане. Но, одновременно с этим, я ощущал некий холод, окутывающий меня целиком и полностью. Он проникал под кожу, дурманил сознание, заставлял мурашкам пробегать по телу, невольно вселяя тихий ужас. Совсем рядом со мной, почти над ухом, вместе с подувшим холодком, раздался женский голос, звучавший плавно, но словно бы из-под толстого слоя воды: — Нравится?