Маг песочных часов

1.

      Тихо потрескивала свеча, рассеивая темноту мягким, нежным светом. Две девочки прижались к женщине с двух сторон, и, затаив дыхание, слушали ее голос:       — Давным-давно… так начинаются все сказки, мои милые, не правда ли? Давным-давно, в одном королевстве жил храбрый и отважный король Педро. Правил он мудро и справедливо, и любили его что среди знати, что среди простого народа…. Но сгустились тучи на севере, и пришли оттуда злые люди. Горе, боль и потери несли они с собой, безжалостно их кони топтали поля и губили посевы, а сабли пили кровь невинных людей. Тогда король Педро собрал всех своих людей и повел их за собой прочь. Через густые леса, через высокие горы и глубокие реки шел их путь. Вместе с Педро шла его жена, королева Альма…       — Совсем как ты, бабушка, — сонно пробормотала одна девочка, с длинными черными волосами, и женщина ласково погладила ее по голове.       — Да, Изабелла. Совсем, как я. И в руках она держала их детей — Джульетту, Хосефу и Бруно…       — Это же наши мамы, — охнула вторая, кудрявая и более смуглая. Альма кивнула ей, поцеловав в макушку.       — Верно, Долорес. Ваши мамы и ваш… дядя. — Женщина ненадолго замолчала, подавив тяжелый вздох. — Но злые люди все-таки догнали короля и королеву. Придворный маг, Оскар Виденте пытался остановить их с помощью ветра и песка, но пал, сраженный магией чужаков. И тогда король Педро…       Она замолчала, и обе девочки, встрепенувшись, потянулись к бабушке, обнимая ее. Они уже поняли, что это была не просто сказка на ночь, а история их семьи. Альма, вздохнув, обняла их и вытерла набежавшие слезы чуть дрожащей рукой.       — Он остался там. Стоял, поджидая врагов. И в тот миг, когда он умер… свет души вашего дедушки вспыхнул так ярко, что отбросил тьму. Из его любви, из его благородства и доброты — вот из чего появился наш город: Энкантадор. Этот край… он был сумрачным и темным, леса здесь были пропитаны ядом и болью, но любовь вашего дедушки преобразила эту землю. И его сердце навсегда с нами — он стал той свечой, что озаряет наш дом. Он стал нашим светом в темноте и хранит нас в самые горькие минуты.       Все трое посмотрели на горящую свечу. Альма, справившись с собой, продолжила.       — Спустя пять лет наш дом, наша любимая Касита, снова изменилась. На стене засияло три двери, и ваши мамы и ваш дядя получили свои прекрасные дары от отца. Твоя мама, Изабелла, может исцелить любую болезнь с помощью своей еды. А твоя, Долорес…       — Управляет погодой, — радостно закончила вторая девочка, даже подпрыгнув на месте от переполнявших ее эмоций. Альма ласково улыбнулась.       — Да, моя дорогая. С этими дарами наша жизнь стала еще прекраснее. Мы уж не боялись болезней, засухи или заморозков.       — А что получил наш дядя? — шепотом спросила Изабелла, поежившись. Альма запнулась и продолжила.       — Он получил очень…. Прекрасный и очень тяжелый дар, мои милые. Он мог видеть будущее… И это не всегда было благом. Со временем ваш дядя отдалился от семьи, и теперь он живет в своей башне на краю леса.       Долорес вдруг села, и кудряшки запрыгали у нее по плечам. Она уставилась на бабушку большими круглыми глазами:       — Наш дядя Бруно — это Лесной колдун?! Он же ест маленьких детей!       — Летает по небу на вихре, — подхватила Изабелла, схватив кузину за руку, и они в один голос закончили:       — Его слова — это проклятия, которые ловят человека в свои сети!       — Что за глупости! — возмутилась Альма, расстроено глядя на внучек. — Кто вам это рассказал?!       Девочки переглянулись и опустили головы.       — В городе болтают, — тихо ответила Долорес, беспокойно теребя красную ленточку, обмотанную вокруг руки. Изабелла кивнула, подтверждая слова кузины. Альма нахмурилась.       — Это ерунда. Ваш дядя… он, конечно, не очень любит общаться с другими людьми, но он никого не проклинает, и уж тем более, не ест маленьких детей. Взрослых, впрочем, тоже. Выбросите эти глупости из головы! Тоже мне, выдумали, «Лесной колдун», — фыркнула она. Изабелла прислонилась к ней и потерлась щекой.       — А нам тоже дедушка даст свою магию?       — Возможно, — улыбнулась Альма, отбрасывая горькие размышления в сторону. Она обязательно займется этим, но чуть попозже. Девочки, наконец, уснули, и она, выйдя из детской, взглянула на три картины, висящие на стене. Портрет ее любимого Педро, их семейный портрет — детям тогда было не больше месяца от роду, и они, абсолютно похожие друг на друга, словно три кукурузных зернышка из одного початка, лежали в колыбельках между своими родителями, и, наконец, портрет ее детей — уже постарше, в тот день, когда открылись их двери. Джульетта, уже тогда серьезная и строгая, в своем небесно-голубом платьице и с голубыми лентами в волосах. Ее сестра Хосефа-Пеппа, рыжая — в свою прабабку удалась, — хохочущая… На желтом платье оторвана оборка, лента из косы выбилась. И Бруно. Неуверенно улыбающийся, черноволосый, как Джульетта, зеленоглазый, как Пеппа… Альма, подавив вздох, провела ладонью по нарисованному лицу сына. Сколько воды утекло, сколько песка просыпалось…       Надев темный плащ, она вышла из Каситы. Дом тихо поскрипел ей на прощание ставнями, и Альма, решительно расправив плечи, пошла в лес, простирающийся за домом. С каждым шагом деревья менялись — их стволы все сильнее скрючивались, на ветках появлялись шипы, а цветы на лианах пахли горечью и солью. Не обращая внимания на пейзаж, Альма шла по узкой, извилистой тропинке, пока не дошла до высокой, черной башни. Подняв руку, Альма постучала в дверь с вырезанным на ней символом песочных часов.       — Бруно. Открой пожалуйста, — попросила она, кутаясь в плащ — здесь всегда было сыро и прохладно, а ей уже не двадцать лет, чтобы не обращать внимания на такие мелочи… Дверь медленно приоткрылась, и Альма вошла в башню. Темно, тихо — только еле слышно шелестит песок. Поморгав, она разглядела осколки зеленого стекла, вплавленные в стены и испускающие слабое свечение. Двигаясь по ним, как по путеводным огонькам, Альма дошла до еще одной двери.       — Заходи, мама.       Бруно сидел там, в полумраке, разбавленном зелеными отсветами, ползающими по стенам и потолку. Альма вздрогнула — впервые в фигуре своего сына она увидела что-то жутковатое… возможно, виной тому сплетни, расползшиеся по городу. Одетый в темный плащ, с низко надвинутым капюшоном, он казался чужаком. Встряхнув головой, она сказала:       — Бруно, милый…       — Тебе нужно предсказание.       — Да, — она чуть растерялась. — Изабелла и…       — Долорес хотят узнать, будет ли у них магия. Я взгляну в их будущее… но не задаром.       Альма сурово нахмурилась.       — Мы никогда не берем денег за наши дары, — строго сказал она. — Это было бы несправедливо…       — Я говорю не о деньгах или драгоценностях, — ее сын впервые поднял голову. Под капюшоном блеснули зеленые огоньки — его глаза. — Ты отдашь мне то, чего не ожидала увидеть в нашем доме. Завтра на закате я приду, принесу ваши пророчества… и ты отдашь мне плату.       Альму пробрало морозом. Она слышала об этом — старая, темная магия, «право неожиданности». Запретные знания, жуткие в своей беспощадности…       — Бруно, я никогда…       — Тогда я не буду смотреть в их будущее. Пусть события идут своим чередом, и вы сами все узнаете… осталось потерпеть полгода, верно? Им исполнится по пять лет и вы сами увидите, есть ли магия в их сердцах.       Голос сына казался шепотом песка. Альма помедлив, протянула руку и Бруно пожал ее ладонь.       — Не обмани меня, мама.       Домой она возвращалась, кляня себя на все лады. Что на нее нашло?! А что если… если ей придется отдать нечто действительно ценное — ведь никто не имеет права обманывать «право неожиданности». Дрожа от страха, Альма ступила на дворик Каситы, чувствуя, как холодеет сердце. Что же она натворила, что же она… Альма запнулась. За ночь неизвестно откуда, у входной двери распустился цветок — бледно-розовый, прекрасный и нежный… Альма опустилась на колени и провела пальцами по стеблю — тоненькому и гладкому. Она легко надломила его и заметила у корней маленькую ракушку. Откуда бы ей тут взяться, посреди леса… Альма подняла голову и улыбнулась дому.       — Спасибо, любовь моя. Ты вновь оберегаешь нашу семью.       Бруно пришел на закате. Хоть Альма и ждала его, но все равно вздрогнула, когда раздался стук в дверь. Джульетта вскинула голову, испуганно положив руки на живот, видный даже в свободном платье, а Пеппа нахмурилась, сурово поджимая губы.       — Все в порядке, это ваш брат, — успокоила их Альма, кивнув. — Касита, впусти его…       Бруно вошел в дом, и, помедлив, откинул капюшон мантии. Джульетта, радостно вскрикнув, поднялась со своего места, и ее муж, Агустин, поддержал ее под локоть.       — Бруно! Наконец-то ты пришел! — она подошла к брату, без колебаний заключая его в объятия. Пеппа присоединилась к ним, и Альма увидела, как знакомая, теплая улыбка расцветает на лице сына — слишком изможденном, слишком бледном. Бруно стоял, закрыв глаза, обнимая сестер, и Альма шагнула к ним, жалея, что не может как раньше, сгрести всех троих в охапку и зацеловать эти перемазанные в ягодном соке лица…       — Я принес предсказания, — Бруно нехотя разжал руки и отступил на шаг, надвигая капюшон мантии на голову. — Мама?       — Держи, — она протянула ему цветок и ракушку, втайне опасаясь, что Бруно потребует чего-то иного… но нет. Кивнув, будто ожидал именно этого, он забрал дары неожиданности и положил их в карман. Протянув одну пластину Джульетте, он сказал:       — Твоя дочь станет повелевать растениями. Она даже пустыню сможет превратить в благоухающий сад, никакие паразиты не тронут ее растения. Ее сила будет расти и крепнуть, будто лозы винограда…       Раздался пораженный вздох — обернувшись, Альма увидела сияющую от счастья Изабеллу. Она запрыгала на одной ножке и подбежала ко взрослым.       — Это правда? Правда?       — Да, девочка. Жизнь твоя будет словно сказка, будто сбывшаяся мечта… Цвети на благо города, — Бруно повернулся к своей второй сестре, протягивая предсказание. — Твоя дочь, Пеппа, будет слышать все. Шаг муравья, рост травинки, шепот в ночи, плач в пустыне… Не будет секретов от нее ни у кого, никто не подкрадется к вам, не замыслит недоброе… Но многие знания — многие же печали.       — Мог бы и не добавлять последнее, — проворчала Пеппа, забирая предсказание. — Куда собрался? За стол, живо! Смотреть на тебя страшно, тощий, что кот бродячий… Долорес, а ну-ка хватит подслушивать, давай тоже к нам. Феликс…       — Да, любовь моя, я уже достал лишнюю тарелку и вилку, — отозвался ее муж. Альма села на свое место во главе стола, и весь ужин не сводила глаз с Бруно, замечая, как холодная отчужденность трескается, выпуская наружу того мальчика, которого она знала: доброго, остроумного, немного застенчивого, но такого обаятельного… Уходя, Бруно обернулся к ней — капюшон скрывал его лицо до подбородка.       — Не шути с предназначением, мама. И хорошо подумай, прежде чем вновь обращаться ко мне.       Альма кивнула в ответ, мысленно поклявшись, что больше никогда она не обратится к нему за предсказанием. А вот звать его на ужин надо бы почаще, может, и горожане вспомнят, что он никакой не Лесной Колдун, а сын Альмы и Педро Мадригаль… Прошло два года, и она нарушила свою собственную клятву. Вторая дочь Джульетты, Луиза, заболела — и никто не мог понять, что происходит. Еда Джульетты впервые не оказала никакого действия, и девочка слабела день ото дня, становясь все более худенькой и прозрачной, тая, словно свечка. И Альма, наплевав на собственную клятву, бросилась в башню к Бруно.       — Ты дашь мне то, чего не ожидала увидеть…       — Да! — резко перебила она его. — Отдам тебе все, что пожелаешь, только взгляни в будущее Луизы! Есть ли оно у нее вообще?!       Домой она шла, почти не замечая ничего. Вот уже две недели как Луиза болела, и эти две недели казались ей сплошным мраком… Войдя в дом, она споткнулась на ровном месте и, поморщившись, подняла голову…       На гобелене их семьи — волшебном гобелене, который рос сам по себе, ярко светился бутончик между изображениями Феликса и Пеппы — он светился уже давно, месяца два как, и не был неожиданностью. Но вот новый бутон… Застыв, как громом пораженная, Альма смотрела на него — у Джульетты и Агустина будет еще один ребенок.       Дитя неожиданность.

2.

      — Мама, нет! — Джульетта обхватила свой еще пока плоский живот, глядя на Альму с болью. — Я не отдам моего нерожденного ребенка Бруно! Как… как ты вообще могла это допустить, как ты вообще об этом подумала?!       — Летта, успокойся, — мягко произнесла Альма, но ее старшая дочь резко замотала головой.       — Ни за что! Это что, получается, заплатить жизнью одного ребенка за другого? Да я… я убегу, — вдруг сказала она, выпрямляясь. Агустин поперхнулся воздухом. — Мы возьмем детей и покинем Энкантадор навсегда!       — Джульетта! — Альма негромко хлопнула ладонью по столу. — Ты говоришь о своем брате, ты помнишь? Мы не о каком-то страшном чудовище, которое питается кровью и душами младенцев, беседуем. Возьми себя в руки, моя милая, я понимаю, что ты… расстроена. — Джульетта громко хмыкнула, но промолчала. — Но стоит думать трезво. Вряд ли Бруно будет нужен нерожденный или, тем более, новорожденный младенец. Да и потом… я уверена, он и сам не ожидал такого результата. Сначала нам всем нужно будет поговорить, и поговорить без эмоций, обвинений и подозрений.       Джульетта расстроено кивнула. Время, будто в насмешку — или, все-таки, из милосердия? — тянулось бесконечно долго. Альма то и дело бросала взгляд на солнце, словно прилипшее к горизонту, и сама не знала, чего именно она ждет — чтобы ее сын поскорее пришел, или же чтобы время вовсе остановилось, и этот миг длился вечно. Без аппетита съев обед, она заглянула в спальню ко второй внучке. Луиза, совсем крохотная — слишком маленькая для своих неполных двух лет, казалась тенью самой себя, и Альма, дрогнув, села на кровать. Погладила темные, чуть вьющиеся волосы, и Луиза открыла глаза.       — Бабуска…       — Все будет хорошо, мое солнышко, — пообещала она. Касита чуть шевельнула ставнями, впуская в комнату свежий воздух. — Все обязательно будет хорошо…       Небо окрасилось алым и золотым, когда раздался стук в дверь. Джульетта, вскрикнув, прижала ладони к лицу, пряча выступившие слезы. Бруно шагнул внутрь, и Альма увидела пластину из зеленого стекла в его руках.       — Твоя дочь поправится. Она будет сильной — самой сильной из всех нас, и ничто в мире не навредит ей. Сейчас ей плохо только потому, что ее силы копятся. Но она не умрет. В пять лет она откроет свою дверь, — произнес Бруно, не поднимая капюшона, и протянул пластину. — Моя плата…       — Чудовище! — выкрикнула Джульетта, вскинув голову. — Ты знал, что ты получишь?!       Альма вздохнула. Очевидно, часть с «поговорить трезво и без эмоций» провалилась в самом начале. Бруно непонимающе замер, а затем шевельнулся, оглядываясь. Альма заметила, как он вздрогнул, увидев нераспустившийся бутон на гобелене.       — Погодите оба, — сухо сказала она, забирая пластину. — Бруно, ты, я надеюсь, понимаешь, что отдать ребенка — это не то же самое, что отдать тебе случайно найденную ракушку или цветок…       — Предназначение, мама. Право неожиданности. Ты сама сказала: «Отдам тебе все, что захочешь» — неужели ты решила поспорить с судьбой? — Альма поджала губы. Бруно, судя по голосу, был рад такому повороту дел. Он подошел к гобелену, дотрагиваясь до бутона кончиками пальцев — Джульетта глухо зарычала, будто пума, защищающая своих детенышей.       — Зачем тебе ребенок, Бруно? — прошипела она. — Зачем тебе мой ребенок?!       — Этого вам знать не нужно… Я не собираюсь убивать его… или ее, не собираюсь пить его кровь или превращать в глиняного голема. Это просто предназначение. — Бруно опустил руку, делая шаг назад.       — Мы можем договориться, — сказала Альма, опускаясь на стул. Бруно остался стоять у стены. — Сними уже свой капюшон!       — Я предпочту этого не делать, — сухо произнес ее сын. — И о чем тут можно договариваться? Конечно, мне не нужен неразумный младенец… Когда твое дитя, Джульетта, справит шестнадцатилетие — я заберу его. И не вам спорить с судьбой. И не мне, — тише добавил он.       Джульетта отвернулась, часто дыша.       — Я узнала о том, что беременна, только сегодня утром, — сказала она. — И почти сразу узнала, что мой ребенок… который еще даже не появился на свет, уже обещан… Лесному колдуну!       — Летта! — выкрикнула Альма, но Бруно только рассмеялся.       — Все в порядке, мама. Я понимаю.       — Да что ты можешь понять? — с горечью отозвалась Джульетта. — Всегда один, никого рядом с тобой нет и не было… Шестнадцать лет, да? Пусть так. Но вот тебе мое слово — слово матери, и не тебе с ним спорить: я не хочу видеть тебя в этом доме до того дня, как ты придешь за своим правом неожиданности. Пусть мой ребенок растет в мире и счастье, пусть он не боится твоей тени, нависшей над ним еще до рождения.       Бруно медленно поклонился.       — Это твое право, — согласился он. — Но не будет ли это слишком жестоко? Просто представь, если посреди праздника вдруг явится Лесной колдун и заберет то, что принадлежит ему?       — Не тебе рассуждать о жестокости, — Джульетта поднялась со стула. — Я ухожу. У меня есть еще две дочери и я нужна им. Одной — так особенно.       Дождавшись, пока за Джульеттой закроется дверь, Альма вновь посмотрела на сына. Капюшон его мантии, болотно-зеленой, с вышитыми по рукавам и подолу песочными часами, полностью скрывал лицо, и она могла только гадать: радуется он, злится или грустит…       — Зачем тебе это, сынок? — тихо спросила она. Бруно, помедлив, сел рядом и, словно в детстве, вдруг наклонился, положив голову на колени.       — Я не знал, что это будет… так. Но я действительно ждал и надеялся, что однажды я найду дитя неожиданность.       — Зачем? — повторила Альма, но Бруно только вздохнул.       — Ты не поймешь, мама. Никто бы не понял. Но этот ребенок… он очень важен для меня. Не знаю, простит ли меня Джульетта… Я бы себя не простил, — вдруг сказал он, выпрямляясь, и Альма, воодушевившись, ухватилась за эту призрачную надежду.       — Так, может, не станешь забирать ребенка?       Бруно покачал головой.       — Я не зря дал такой долгий срок. Пускай Джульетта видит, как ее дитя растет, пусть она увидит, как он взрослеет и крепнет… Все равно ведь однажды ей бы пришлось отпустить его, верно? — по голосу было слышно, что Бруно улыбается. — Я клянусь тебе, мама, я не оставлю его в одиночестве. Я помогу и поддержу его.       Альма промолчала. Она знала, что Бруно всегда был честным — в детстве, даже зная о наказании, он бесстрашно признавался, что рвал апельсины в соседском саду, или что это он разбил тарелку… И от нее не ускользнуло то, что Бруно не обещал не причинять зла.

***

      Он возвращался домой, впервые за долгое время чувствуя в груди свет надежды. Дитя-неожиданность, тот, кому он сможет передать темную сторону своего дара…       Бруно не знал, догадались ли его сестры о том, что у их волшебства была изнанка, но он сам понял это очень быстро. В первые же месяцы после того, как открылась его дверь. Он не просто видел будущее — он видел само время. Поначалу он видел как увядают еще нераспустившиеся цветы, как гниют плоды, едва превратившиеся в завязь, а через год он увидел, как его сестры взрослеют, стареют, как сползает с их лиц кожа, обнажая голый скалящийся череп, как кости рассыпаются прахом… и собираются вновь в младенца. Ему стоило огромных сил не закричать и не отшатнуться тогда, а выдавить жалкую улыбку. И с той поры его жизнь была проклятием. Бесконечное увядание и возрождение, которые он видел, почти сводило его с ума. Он растерял друзей — кому понравится, что твой собеседник никогда не смотрит тебе в лицо, а разглядывает землю у ног с таким видом, будто ничего увлекательнее не видел? Он даже не пытался поближе познакомиться с девушками, зная, что никогда не сможет даже посмотреть в лицо своей любимой, не увидя смерть. Он стал надвигать капюшон на глаза, чтобы даже мельком не взглянуть на другого человека, чтобы не увидеть, как молодость становится старостью, как старость скалится смертью и превращается во младенчество… В тот день, когда Касита смилостивилась, и перенесла его башню в гущу леса, он был счастлив. И сама башня изменилась — его теперь окружали камень и песок. Он видел, как камни медленно рассыпаются песком, видел, как песок собирается в древние скалы, и его душа наконец-то успокоилась.       Тогда он взялся за изучение своего дара: Бруно скользил по временам, ныряя в прохладные, зеленые глубины минут и часов, годов и столетий. Он видел безумного араба, Абдула Альхазреда, видел, как тот пишет свою чудовищную книгу, слушая голоса из бездны над звездами… и оттуда он узнал, что дар — или же проклятие? — можно перевести на другого. Но выбор должна была сделать судьба, и с той поры Бруно стал брать плату за свои предсказания: «Дай мне то, чего не ожидал увидеть у себя дома». В одной из пустых комнат его башни скопилось уже достаточно вещей, которые были неожиданностями: чей-то шарф, случайно залетевший в чужой сад, собачий ошейник — собаку Бруно отпустил, понимая, что скорее уморит бедное животное голодом, — первый рисунок ребенка, украшения, ракушки и засушенные бабочки… Он ждал своего часа, и этот час настал. В глубине души, гася свет надежды, шевельнулся червячок сомнения: а стоит ли оно того? Любовь семьи, которую он потеряет, загубленная жизнь его племянника или племянницы, которому он передаст свое «проклятое» зрение… Нужна ли ему такая жизнь? Сможет ли он радоваться, зная, что по его вине страдает близкий по крови?       Бруно остановился, разглядывая свою дверь: вытесанную из гранита, тяжелую и долговечную… Отвернувшись, он обвел взглядом лес, видя, как деревья усыхают, рассыпаются в труху, и вновь тянутся к свету, дрожа на ветру крохотными листиками. Сможет ли он передать это проклятие другому человеку? Бруно, дернув плечом, толкнул дверь, входя в свою башню. В окружающей темноте зелеными огоньками вспыхивали осколки видений, давая хоть какое-то подобие освещения. Он прошел в комнату, которую считал спальней, и, даже не раздеваясь, упал на кровать, как подкошенный. Перед глазами стояло лицо Педро, их отца. Он пожертвовал собой, чтобы спасти жизни людей — не только своей жены и детей, но и простых жителей. А он… он пожертвует другим человеком ради собственной выгоды? Да уж, хорош сын…       — Я хочу жить, — глухо сказал Бруно. — Я просто хочу жить. Я больше не могу быть здесь один, властвовать над камнем и песком, видеть, как чужие жизни текут мимо меня. Я просто хочу жить, отец!       Он зажмурился. Ему было двадцать шесть, и с пяти лет он видел только смерть и увядание. У еды был привкус тлена. Смог бы отец его понять? Сможет ли сестра простить его эгоизм?.. В любом случае, у него впереди шестнадцать лет на то, чтобы примириться с этой мыслью. Даже больше — ведь Джульетте еще предстоит выносить это дитя-неожиданность.       «Кем бы ты ни был, — пообещал Бруно. — Я буду рядом, если ты того захочешь. Я помогу тебе справиться с этим проклятым зрением, я не отшатнусь от тебя, если ты будешь смотреть на землю или в небо, а не в лицо, я разделю с тобой твои ночные кошмары — потому что я пойму тебя, как никто другой. Просто дай мне возможность жить»

3.

      — Тебя сожрет Лесной колдун, — сообщил Камило. Получилось не столько зловеще, сколько шепеляво — у него выпал первый зуб, и он теперь ходил, гордясь получившейся дыркой.       — Сам дурак, — огрызнулась Мирабель, положив куклу. Она и так была расстроена, что ее дверь рассыпалась песком, а теперь еще и двоюродный брат издевается! И неважно, что прошел уже месяц с того грустного вечера, на душе было больно, как и тогда. Камило шмыгнул носом и помотал головой.       — Я не дурак. У меня Дар есть. А тебя сожрет Лесной колдун, мне так мама сказала.       — Чего?! — Мирабель вскочила на ноги. Они с Камило сцепились, мутузя друг друга в абсолютной тишине, потому что раздайся хоть писк — и тут же прибегут родители. Уронив кузена и сев на него сверху, Мирабель поправила очки, перекосившиеся за время драки, и уставилась на него, нахмурив брови. — Чего это вдруг тетя Пеппа такое сказала?       — Она не мне сказала, а папе, — с неохотой пояснил Камило, спихивая ее на пол. — А Долорес услышала, и сказала Изабелле, а Изабелла — Луизе, а я рядом вертелся.       — Дурак, — повторила Мирабель, насупившись. — Выдумываешь. Никакому колдуну меня не отдадут.       — А вот и отдадут. А не то он проклянет нас и нашлет тучи насекомых! Мух, слепней и москитов! И они будут жужжать и жалить, жалить и жужжать, пока тебя не отнесут в лес. И ты останешься там… навсегда-а-а-а! — протянул Камило, и Мирабель толкнула его локтем.       — Это не смешно!       — Ты не переживай, — он сел, поправив рубашку. — Я тебя защитю. Защищу. Возьму огромный меч, и такой раз! Голову с плеч! И никакого колдуна не станет.       Мирабель вздохнула, приваливаясь к его плечу.       — Кто он вообще такой, этот колдун? — спросила она, и Камило, приободрившись, вскочил на ноги.       — Это чудище, живущее в самой глуши леса в черной-черной башне. Он ростом в два метра… а может и выше, у него во-от такие клыки и во-о-от такие когти, — он вытянулся, превращаясь в какое-то жуткое существо, похожее на клыкасто-когтистую летучую мышь с ярко-зелеными глазами. — Он крадется по ночам по улицам, заглядывая в сны людей, и насылая на них кошмары! А потом он питается их плачем и страхом!       Мирабель завизжала, падая на спину, и в коридоре тут же раздался шум шагов. В детскую вбежала Джульетта — увидев Камило, она и сама вскрикнула и топнула ногой.       — Камило! А ну-ка прекращай пугать Мирабель! Малышка, все хорошо…       — Мама, — Мирабель крепко прижалась к Джульетте. — Меня заберет колдун!       — Кто… что… кто тебе это сказал? Ты? — Джульетта обернулась к испуганному и виноватому Камило, который уже принял свой облик. — Не смей об этом говорить! Мира, послушай, это… не так. Все будет хорошо.       — А тетя Пеппа сказала… — всхлипнула Мирабель, и Джульетта тихо застонала, приложив руку ко лбу.       — Золотко мое, не думай об этом сейчас, хорошо? Все обязательно будет хорошо. Я никому тебя не отдам.       Мирабель не слушала ее. Значит, это действительно правда, и ее отдадут страшному колдуну, который выглядит как летучая мышь и насылает кошмары…       — Это потому что я без Дара, да? — сквозь слезы спросила она. — Я вам не нужна?       — Боже мой, Мирабель… — Джульетта обняла ее, целуя в макушку. — Ты и без волшебства самое настоящее Чудо нашей семьи. А колдун… я тебя никакому колдуну не отдам! Я возьму самую-самую тяжелую сковородку, и как стукну его по голове — он мигом улетит прочь.       Мирабель, всхлипывая, кивнула. Ладно, если мама пообещала взять сковородку — то, значит, и правда никакому колдуну ее не отдадут. Ночью, когда она ворочалась в кровати, ей вдруг подумалось: а ведь если это колдун, то он может щелкнуть пальцами — и растает сковородка, и не сможет мама ее защитить. А вдруг он и правда нашлет на них насекомых? Или проклянет?! Мирабель накрылась одеялом с головой и тихо замычала. Она ненавидела насекомых. Особенно всех этих противных ползучек со множеством лапок… Тогда она решила, что уйдет из дома. Вот заявится колдун, а ее нет, и никто не знает где она. И придется ему, этому чудищу, уходить с пустыми руками. Мирабель даже улыбнулась своему решению, и перевернулась на бок, обнимая подушку. Следовало хорошенько выспаться перед долгим походом.       Утром, едва рассвело, она уже была на ногах. Собрала в сумку два платья, носки, три пары панталон, ночной чепчик — он ей не нравился, но мама говорила, что у хороших девочек обязательно должен быть чепчик, любимую куклу… для еды места уже не было, но Мирабель вспомнила, что вокруг города растут апельсины и манго, а еще и бананы. От голода она точно не умрет. Надев сумку на плечо, Мирабель постучала в ставни. Касита сурово заскрипела дверцей шкафа.       — Ты не понимаешь, — серьезно ответила девочка. — Я это делаю для семьи.       Ставни приоткрылись и Мирабель выскользнула в окно. Обычно она так забиралась на крышу, но сейчас ей нужно было спуститься — и, благодаря помощи Каситы, ей это удалось.       Улицы города были пустынны в этот час, и Мирабель прошла через весь Энкантадор, никого не встретив. Она решила идти к горе, похожей на букву V — там как раз можно выйти за пределы их края чудес, и никакой колдун ее не найдет. Мирабель шла, тихонько напевая себе под нос, и вскоре миновала небольшой лесок. Перепрыгивая ручеек, текший среди травы и камней, Мирабель чувствовала себя гордой и смелой. Отвлекшись на бабочку, пролетевшую прямо над головой, она не заметила провал в земле и с визгом рухнула вниз. Колени, живот, локти и подбородок обожгло болью, очки свалились куда-то под ноги. Поднявшись, Мирабель огляделась — стенки ямы были ровными и высокими. Может, это была чья-то нора, которую время превратило в ловушку, или же просто провал…       — Помогите? — жалобно крикнула она. Очень неприятно было вспомнить, что Долорес еще наверняка спит, и не сможет ее услышать. — Помогите мне! Ау!       Она кричала, она пыталась выбраться своими силами — правда, все, чего она добилась, это еще раз упала, и, кажется, раздавила свои очки… Мирабель шмыгнула, вытирая выступившие от боли и страха слезы, и размазывая по лицу грязь.       — Помогите мне! Кто-нибудь! — снова крикнула она, вот только голос уже был тихим и сиплым. — Ну пожалуйста…       Задрав голову Мирабель видела красивое голубое небо и смутные силуэты веток в вышине. В глазах все расплывалось — и от слез, и от близорукости, а еще живот заурчал, напомнив, что она так и не позавтракала. Мирабель не знала, сколько уже тут сидит — только чувствовала, что очень сильно устала. Она села, обняв себя за колени и прижав к себе порядком испачканную куклу. Лучше чуть-чуть подождать, чтобы горло отдохнуло, и снова звать на помощь — вдруг, Долорес уже проснулась и вышла из своей звуконепроницаемой комнаты… Раздались чьи-то шаги, и Мирабель, подскочив на ноги, отчаянно завопила:       — Помогите! — наверху замаячил чей-то силуэт. — Я упала, помогите мне, пожалуйста! — Мирабель была готова опять расплакаться, вот только уже от счастья. Силуэт мелькнул, исчезая — Мирабель застыла, как испуганный крольчонок, — и вновь появляясь.       — Держи мои руки. Сможешь?       — Я… постараюсь, — жалобно сказала Мирабель, моргая. Она подпрыгнула раз, другой, на третий почти получилось, но вспотевшие ладошки соскользнули, и она шлепнулась обратно в яму — теперь уже приземлившись на чепчик.       — Давай, малышка. Ты сможешь, — человек шевельнулся, подбираясь ближе к краю и ложась на землю, опуская руки еще ниже, и Мирабель подпрыгнула в последний раз, чувствуя, как ее запястья обхватывают сухие и теплые пальцы. — Вот так, молодец.       Он поставил ее на ровную землю, и Мирабель, заревев, бросилась ему на шею, не задумываясь, что пачкает его одежду. Человек погладил ее по голове и помог подняться на ноги. Мирабель вскинула голову, стараясь разглядеть своего спасителя. Высоченный, но лицо скрыто под капюшоном длинного странного плаща зеленого цвета.       — Спасибо вам большое, — она вспомнила, что была вежливой и хорошей девочкой — пусть и без чепчика — и попыталась сделать книксен. Вот только ноги пронзило болью и она ойкнула.       — Что такое? — спросил мужчина, присев на корточки. — Ты ранена?       — Ага, вы разве не видите? — Мирабель шмыгнула носом, разглядывая ссадины и ушибы, расползшиеся по ногам. Еще и подбородок защипало…       — Нет. Прости, я… не могу это видеть, — отозвался ее спаситель, и Мирабель кивнула. Наверное, у него тоже плохое зрение. — Иди-ка сюда.       Он взял ее на руки, совсем как папа — вот только пахло от него не так, как от папы, а песком и солью. Мирабель пригнулась, когда они прошли под деревьями.       — Что же ты там забыла, а, малышка? — спросил мужчина, глядя на дорогу. Наверное, на дорогу, потому что лица его Мирабель так и не видела.       — Я хотела убежать из дома.       — Зачем? Тебя оставили без сладкого за плохое поведение, или ты разбила любимую вазу своей мамы? — в голосе его слышалась улыбка, и Мирабель рассмеялась.       — Нет. Я просто не хочу, чтобы Лесной колдун проклял мою семью.       — О, уверяю, Лесному колдуну нет дела до твоей семьи.       — Это хорошо, — обрадовалась Мирабель. — А как тебя зовут? Я Мирабель. Мирабель Мадригаль.       Ее спаситель остановился так резко, словно налетел на невидимую преграду — Мирабель даже оглянулась, думая, что он увидел кого-то страшного, но нет, дорога была пустой. Прижав ее к себе одной рукой, мужчина поднял капюшон, открывая свое лицо. Мирабель притихла. Он был почему-то очень похож на маму, а еще немного — на портрет дедушки Педро, только глаза у него были совсем как у тети Пеппы, зеленые. И не просто зеленые, а будто бы светящиеся. Мужчина смотрел на нее — с надеждой, страхом, и немножечко с удивлением, и Мирабель неуверенно улыбнулась. Наконец, он вновь надвинул капюшон на голову, скрывая лицо в тени.       — Меня зовут Бруно.       — Спасибо вам большое, господин Бруно, что вы спасли меня.       — Пожалуйста.       Мирабель замолчала. Что-то изменилось в нем, а может, господин Бруно устал — Камило ведь не просто так всегда ей твердил, что она ест слишком много булочек…       — Я слишком тяжелая?       — Не волнуйся. Есть ноша гораздо тяжелее, чем одна маленькая девочка с ободранными коленками, — он чуть-чуть подбросил ее на руке, и Мирабель рассмеялась. Он остановился, не доходя до Каситы, и Мирабель услышала обеспокоенный голос бабушки:       — Мирабель! Где ты? Мира… О боже, что случилось, Бруно?       — Вот. Следите за ней хорошенько. Бедный ребенок решил сбежать из дома, лишь бы на семью не упало проклятие Лесного колдуна. — Бруно опустил ее на землю и, развернувшись, ушел, скрываясь в густых зарослях за домом. Бабушка подбежала к ней и, заохав, повела в дом. Мирабель мужественно перетерпела, пока ее отмывали от грязи, и с аппетитом сжевала мамину лепешку с сыром, исцелившую все ушибы и синяки. Дождавшись, пока мама выйдет из кухни, чтобы достать запасные очки, Мирабель обернулась к бабушке.       — Ты его знаешь? Господина Бруно?       — Да, милая, — бабушка пригладила ее мокрые волосы. — Это твой дядя Бруно. И он тот, кого в городе зовут Лесным колдуном.

4.

      — То есть, Лесной колдун — это мой дядя? — Мирабель почувствовала капельку гордости — дядя-колдун гораздо лучше, чем папа-гончар, как у Хосе, или мама-резчица по дереву, как у Карлоса. Но ещё и немного разочарования — после представления Камило, дядя казался… Обычным. Совсем не то чудище, каким его воображал кузен. Альма, видя ее чувства, негромко рассмеялась:       — Вчера ты рыдала от страха, что тебя ему отдадут, а сегодня обижаешься, что вместо чудовища — человек? Ох, сердце мое, ты прекрасна.       — Бабушка, а почему меня должны ему отдать? — спросила Мирабель, прислушиваясь — в коридоре уже раздались мамины шаги. — Потому что у дяди Бруно…       — Мы не говорим о Бруно! — резко перебила ее Джульетта, протягивая футляр с очками. — Сердце мое, забудь об этом человеке…       — Погоди, Джульетта. Мне кажется, Мирабель имеет право знать, — остановила ее Альма, и обернулась к Мирабель. — Так случилось, родная, что в детстве твоя сестра, Луиза, очень тяжело заболела. Так, что даже еда твоей мамы не могла ее исцелить. И я отправилась к твоему дяде за предсказанием, взамен пообещав отдать ему то, чего не ожидала увидеть дома. И так получилось… что именно в это утро на гобелене появился новый росточек. Ты. Наше маленькое чудо.       Мирабель притихла, переваривая полученную информацию. С одной стороны было обидно, что за нее все решили еще до ее появления на свет, а с другой… Кстати!       — Мама, а как Касита узнала, что я у вас буду? Как я вообще появилась?       Джульетта картинно застонала, прижимая ладонь ко лбу.       — О нет, только не беседы об этом… Я еще не готова обсуждать с тобой такие темы, жизнь моя.       — А дядю Бруно? — живо поинтересовалась Мирабель, и Джульетта тут же затараторила:       — Так вот, дорогая, когда мама и папа очень сильно любят друг друга…       Едва дождавшись нового дня, Мирабель сразу ускользнула из дома, вот только теперь она направилась не к горам, а в лес, растущий позади Каситы. Башня возвышалась над деревьями и Мирабель бодро шагала по тропе, вьющейся между кривыми стволами. Остановившись у двери с вырезанными песочными часами, Мирабель постучала в нее.       — Дядя Бруно! Это я, Мирабель. Дядя Бруно? Ты дома?       Дверь беззвучно приоткрылась, и Мирабель смело шагнула в темноту. Поморгав, она заметила крохотные зеленые огоньки, вспыхивавшие на стенах, словно маленькие светлячки, и пошла по ним. Дорога светлячков привела ее в комнату, большую часть которой занимал стол, заставленный стопками книг. Окон не было, и темноту разгоняло только зеленое свечение на стенах и потолке, да парочка свечей, стоявших на столе. Мирабель с любопытством уставилась на фигуру своего дяди, сидевшего за столом.       — Привет.       — Зачем ты пришла сюда? — голос у дяди Бруно был усталым, и Мирабель, смутившись, опустила голову.       — Я просто… ну, хотела с тобой познакомиться.       — Зачем?       — Ну, я ведь твое Предназначение, да? Значит, нам нужно хоть познакомиться. И зачем ты меня хочешь забрать? Я буду жить тут?       Бруно чуть шевельнулся, и Мирабель прикусила язык. Иногда тетя Пеппа шутливо замечала, что если бы ее вопросы были драгоценными камнями, весь Энкантадор был бы завален изумрудами.       — Ты будешь жить там, где захочешь. И… — дядя замолчал, и Мирабель, помешкав, осторожно уселась на стул — тот был высоковат для нее, и ноги теперь висели, не доставая до пола. — Я поделюсь с тобой своим даром. Сделаю тебя своей ученицей.       — Ура! — Мирабель завопила во весь голос и тут же прижала ладонь ко рту. — Прости. А я смогу управлять цветами, как Изабелла? Или превращаться в других людей, как Камило?       — Ты будешь видеть время.       — Тоже здорово, — Мирабель чувствовала, как внутри словно горят праздничные костры. У нее появится дар, она больше не будет обычной… — А можно я сразу стану твоей ученицей, дядя? Ну пожалуйста, я не хочу так долго ждать…       — Нельзя. Первое правило — колдуны должны быть очень терпеливыми.       — Совсем-совсем нельзя? — с надеждой переспросила она, и Бруно, поколебавшись, ответил:       — Я могу научить тебя самым простым вещам. Ты уже умеешь писать и считать?       — До тысячи! — гордо ответила Мирабель и дядя рассмеялся.       — Да ты просто гениальный ребенок. А что насчет письма?       Мирабель насупилась — буквы у нее пока что получались кривоватые, и иногда в слова прокрадывались ошибки. Дядя поднялся со своего места и протянул ей книгу.       — Сможешь прочитать? — Мирабель поморщилась — уж больно увесистый был том, и, прищурившись, прочитала: «Легенда о королеве фей».       — А у фей есть королева? — тут же спросила она, и дядя снова рассмеялся.       — Прочти и узнаешь.       — Она такая… огромная, — протянула Мирабель, покачивая ногами. — Я ведь смогу прийти сюда завтра?       Дядя Бруно присел рядом со стулом на корточки, и, помедлив, стянул капюшон со своего лица.       — Мирабель, послушай меня внимательно. Я пообещал твоей маме, что не появлюсь в твоей жизни до тех пор, пока тебе не исполнится шестнадцать лет. А ты ведь знаешь, что обещания нужно выполнять? — она закивала, и дядя Бруно продолжил. — Если ты опять придешь сюда, то, получается, мы нарушим обещание, которое я дал твоей маме. И это плохо. Ты можешь спросить у нее разрешения, и если она скажет «да», то мои двери для тебя открыты.       — Я поняла, дядя Бруно, — серьезно ответила девочка. Он говорил с ней как с взрослой, и Мирабель это было приятно. Прихватив с собой тяжелую книгу, она отправилась домой, и дядя Бруно шел рядом с ней — ровно до границы леса.       Разумеется, мама сказала «нет». Точнее, она сказала: «Нет, ни за что, даже не думай об этом, нет, нет, и еще раз нет», но Мирабель бы хватило и одного слова. Понурившись, она сидела в детской, водя пальцем по корешку книги. Дверь скрипнула, пропуская бабушку.       — Грустишь? — она осторожно села рядышком, и Мирабель, вздохнув, привалилась к ее теплому боку.       — Ага. У дяди Бруно интересно. Там такие огоньки красивые на стенах!       — Да, согласна, — бабушка обняла ее. — Хочешь, я поговорю с твоей мамой?       Мирабель подпрыгнула, чувствуя, как внутри разгорается надежда.       — А ты можешь? Правда?       — Чудо мое, не забывай, что я ее мама, — бабушка подмигнула ей, и Мирабель, рассмеявшись, крепко обняла ее.       Вечером, когда детей уже уложили спать, Альма подошла к Джульетте и поманила за собой.       — Я думаю, тебе стоит разрешить Мирабель приходить к Бруно, — сказала она, и Джульетта моментально преобразилась — еще немного, и зарычит, как пума.       — Ни за что! Мама… я не понимаю, он сказал, что заберет ее, и ты просто… просто хочешь, чтобы я своими руками отправила ребенка к… нему?       — Во-первых, Летта, он твой брат и мой сын. Я тешу себя надеждой, что немного знаю его. Скажи, если бы тебе вдруг сказали, что Луиза влезла в драку, ты бы поверила?       — Нет, — Джульетта, чуть успокоившись, покачала головой. — Я поверю, что Луиза, скорее, начнет разнимать дерущихся, чем сама на кого-то пойдет с кулаками без причины.       Альма кивнула ей, погладив по плечу.       — Вот именно. Я знаю Бруно. Я не знаю, зачем она ему — Мирабель сказала, что он хочет сделать ее своей ученицей и поделиться своим даром, но вряд ли все так просто. Но я знаю, что чем больше он будет с ней общаться, чем лучше узнает ее — тем сложнее ему будет исполнить свой замысел. Каким бы он ни был.       Джульетта помолчала, нервно теребя оборку на лифе светло-голубого платья. Альма с неожиданной болью отметила новые седые волосы в волосах дочери, морщинки, прочертившие лицо… Словно ее дочери было за пятьдесят, а не чуть за тридцать. Она погладила Джульетту по щеке и та вздохнула.       — Мое сердце твердит мне, что это ошибка, и что однажды Бруно просто… схватит ее и больше не выпустит. А разум говорит, что ты права.       — Прислушайся к голосу разума, моя радость.       Джульетта опустила плечи и махнула рукой.       — Пусть так. В конце концов, никто не убежит от предназначения, ведь так?       Альма обняла ее, прижав к себе. Как бы ей хотелось, чтобы ее дети всегда были малышами, которых легко защитить от тягот взрослой жизни… Но теперь в ее силах помочь своим внукам, а особенно — младшей внучке. Их чудесному неожиданному дитя.       Когда Мирабель услышала, что она может навещать своего дядю Бруно, она чуть не запрыгала до потолка. А может, она даже и до неба бы допрыгнула от радости. С трудом дождавшись окончания завтрака, она вскочила с места, собираясь удрать в башню… и остановилась, поглядев на оставшиеся лепешки. Интересно, а как завтракает ее дядя? Наверное, стоит поделиться с ним. Собрав лепешки и фрукты в корзинку, она бодро зашагала в лес.       Дядя Бруно удивился ее приходу, и несколько раз переспросил, точно ли мама ей разрешила, на что Мирабель обиженно ответила, что никогда не врет.       — Конечно. Прости, это просто было… неожиданно, — ответил дядя, и Мирабель, просияв, протянула ему корзинку с лепешками.       — Это тебе. Ты ведь голодный?       — Нет, но… спасибо, Мирабель.       С этой поры ее жизнь стала похожа на сказку. Почти каждый день она удирала к своему дяде в его волшебную башню. Она не замечала голых и холодных стен, а видела искрящиеся зеленые огоньки, разглядывала странные устройства с загадочными и красивыми названиями, расставляла книги по местам, находя среди книжных полок настоящие сокровища: ракушку, которую дяде Бруно кто-то отдал за предсказание, красивый камушек, формой напоминающий голову дракона, вырезанную из дерева фигурку попугая… Она привыкла к тому, что иногда ее дядя не может прочитать ни строчки, а пишет будто вслепую, и даже предложила ему свои очки.       — Ты тоже плохо видишь, да? — спросила она, сев рядом, на подлокотник кресла. Дядя покачал головой.       — Я вижу даже слишком хорошо и слишком много. Мне приходится постоянно смотреть в будущее, чтобы прочитать страницу, и писать одновременно с этим очень… сложно, потому что я не вижу бумагу и пера.       — А давай ты будешь читать вслух, а я буду записывать? — предложила Мирабель. За прошедшие несколько месяцев она уже научилась писать без ошибок, да и буквы перестали ползти вкривь и вкось. Дядя Бруно притих, будто обдумывал ее слова, и кивнул.       — Спасибо. Это мне поможет.

***

      Бруно был счастлив. Дитя-неожиданность сама пришла к нему, не шарахалась в сторону, задавала вопросы, смеялась. Его башня, мертвая и сумрачная, словно наполнилась светом и жизнью, которые приносило дитя-неожиданность. Мирабель. Ее зовут Мирабель.       Она стала приходить к нему почти каждый день, принося с собой остывшие лепешки, оставшиеся после завтрака — забавный поступок, ведь Касита, заботясь о сыне Педро, и сама переносила ему горячую еду, но почему-то эти холодные лепешки казались вкуснее, чем свежие, еще пышущие жаром. Она принесла в его башню десяток игрушек: «Чтобы тебе не было так одиноко, дядя Бруно» — пояснила она, сияя улыбкой, и он не смог от них избавиться. Теперь в его кабинете сидели игрушечные тукан и попугай, в комнате для предсказаний валялись ягуар, капибара и медведь, в столовой устроилась игрушечная змея, а в спальне лежала плюшевая крыса, которую Мирабель сама сшила. Увидев ее, Бруно не смог сдержать улыбки. Конечно, проклятое зрение искажало образ игрушки, превращая ее в горсть праха за считанные секунды, но он все-таки уловил забавное сходство: крыса была одета в зеленую мантию с капюшоном, и в передних лапах сжимала деревянную табличку, выкрашенную в зеленый цвет. Она подарила ему лоскутное одеяло, застенчиво пряча за спиной исколотые пальцы, и с каждым даром он чувствовал, как трещина на сердце становится все глубже и шире.       Мирабель была… живой. Слишком живой, слишком яркой, слишком светлой. Он смотрел на нее и видел лучшее, что было в их семье, видел, какой красивой девушкой она станет, какой прекрасной женщиной будет — и закрывал глаза, чтобы не видеть лик смерти, неизменный спутник каждой жизни.       — Мне так нравятся эти огоньки у тебя на потолке, — призналась Мирабель в один прекрасный день. Она сидела над очередной книгой о полых холмах, но не читала, а разглядывала осколки пророчеств, которые Касита вплавила в камни. — Они прямо как звездочки.       — Любишь звезды? — мягко спросил Бруно, отвлекаясь от чертежей: ему приходилось постоянно бороться со временем, чертя линии почти вслепую — а как иначе, если бумага рассыпалась под его рукой, становясь чистым листом и так по кругу.       — Очень. Только мама говорит, что ночью надо спать. Да и сама засыпаю, стоит только лечь, — вздохнула она. Бруно, помедлив, встал из-за стола и протянул ей руку, и Мирабель бесстрашно ухватилась за его ладонь. Они зашли в его комнату для предсказаний, и Бруно, закрыв глаза, воззвал к своему дару. Ему не нужно было смотреть слишком далеко — всего лишь видение звездного неба в эту ночь. Песок зашуршал, поднимаясь куполом, расцветая зелеными огнями, и он услышал пораженный вздох Мирабель.       — Дядя Бруно… у тебя самый красивый дар. Даже лучше, чем у Изабеллы!       Бруно открыл глаза. Песок вокруг них застыл, сверкая и переливаясь звездами, и Мирабель стояла посреди этого бескрайнего неба, заворожено глядя на мерцающие огоньки. Она обернулась к нему, сияя широкой улыбкой, и в этот момент его сердце окончательно треснуло. Он видел это восхищение и обожание на лице ребенка. Видел его на лице девушки. Женщины. Старухи. Младенца. И будь он проклят — хотя, он и так проклят, — если своими руками уничтожит это сияние. Бруно, застонав, прижал ладони к лицу, и Мирабель тут же подбежала к нему.       — Что случилось, дядя Бруно? У тебя глаза болят?       — Да, — глухо отозвался он, и почувствовал, как она погладила его по руке.       — У меня тоже иногда болят глаза, если я слишком долго читаю при свечах. Но я тогда съедаю мамину еду, и мне становится легче. Может, тебе тоже принести? Я видела у тебя на столе лепешку…       Бруно молчал, понимая, что собственноручно выкопал могилу для своих надежд. Предназначение… Предназначение — это лезвие без рукояти. Нельзя его взять, не поранившись самому. Легко было представлять, как он передает свое проклятое зрение какой-то безликой и безымянной фигуре, и почти невозможно представить, как Мирабель будет всюду ходить с надвинутым на лицо капюшоном, как она будет щуриться, пытаясь разглядеть в хаосе времени секунды настоящего, как это сияние в ее глазах померкнет, и она навеки останется здесь, среди камней и песка…       — Мирабель… Думаю, тебе пора вернуться домой, — тихо сказал он. Изумрудные звезды рассыпались песком, сияющее небо погасло, оставляя только холодные и мрачные стены его башни. Единственное место, которого он достоин.       Он проводил ее до границы леса, как и всегда, но впервые не ушел сразу, а немного постоял, провожая ее взглядом. Прощаясь. Вернувшись в башню, он дотронулся до двери.       — Касита… запри мою башню от Мирабель. Пусть она никогда не войдет сюда, хорошо? — ответом ему была тишина, но он знал, что дом его услышал: по двери пробежала золотистая искра, очерчивая песочные часы. Бруно вошел в башню и прошел по комнатам, собирая игрушки, собирая ленточки, которыми Мирабель украсила его мебель, вынимая из книг цветы, которые она там решила засушить, подбирая лоскутное одеяло. Он отнес все это в комнату для «неожиданностей», понимая, что оставляет там часть своей души. Вернувшись в спальню, он тихо ругнулся: игрушечная крыса. Он забыл про нее. Бруно взял ее в руки, повертел… Впервые он смог разглядеть, что на табличке с предсказанием было что-то нарисовано и, дождавшись, когда его зрение вернется к настоящему, присмотрелся: Мирабель нарисовала там двух человечков. Саму себя и… его.       Бруно лег на кровать, держа в руках крысу, вновь и вновь задавая себе вопрос: сможет ли он за оставшиеся годы уничтожить себя до такой степени, чтобы перевести проклятие на нее?

5.

      Альма с улыбкой наблюдала, как Мирабель и другие дети играют перед Каситой. Звонкие голоса, громкий смех, вихрь жизни и кипучей энергии — и среди всего этого яркой бабочкой порхает младшая внучка… Хотя, уже и не самая младшая — Альма видела малыша Антонио, который пытался догнать свою быстроногую кузину. Взмах пестрых юбок, солнечный отблеск на круглых очках — Мирабель ловко увернулась от рук Хосе, показав ему язык, и с хохотом побежала дальше, обогнув Диего и, подхватив Антонио, закружившись с ним.       Альма услышала шорох от задней двери и, не оборачиваясь, махнула рукой.       — Давно тебя не было, Бруно.       — Восемь лет, пять месяцев и четыре дня.       — Верно… Долгий срок. Соскучился?       — Да.       Сын остановился за спинкой ее кресла, и Альма, вздохнув, постучала пальцами по подлокотнику. Касита подвинула второй стул и слегка подтолкнула Бруно, предлагая сесть. На улице Мирабель и Алехандра учили Антонио танцевать, и мальчик заливисто хохотал.       — Она так плакала, когда твоя дверь не открылась.       — Я знаю. Я слышал.       — И что, сердце не дрогнуло? — Альма бросила на него быстрый взгляд. Лицо сына было скрыто, как и всегда, но по спине, по крепко сцепленным пальцам, она видела — дрогнуло. И не раз. — Скажи мне, Бруно, зачем все это было?       Касита прикатила им столик с холодным лимонадом, и Альма поблагодарила ее тихим шепотом. Дети… хотя, какие они дети, им по четырнадцать лет, самый зыбкий возраст между юностью и детством, — умчались прочь, в город, и над Каситой повисла послеполуденная звенящая тишина.       — И что же произойдет через два года?.. — задумчиво протянула Альма, покачивая стакан с лимонадом. Она не смотрела на сына, полностью сосредоточившись на цветущем кусте, который сотворила Изабелла. — Наверное, будет как в сказках. Посреди праздника грянет гром, свечи погаснут, и из темноты выйдет страшный Лесной колдун. Он схватит дитя-неожиданность и утащит в свое темное-темное логово, пока не явится прекрасный герой, который спасет бедняжку…       — Жизнь, к сожалению, не сказка, мама. — Бруно выпрямился и стянул капюшон с лица. Альма увидела первые седые волосы в его шевелюре, увидела непривычно суровое выражение глаз. — А если бы это было сказкой… То Лесной колдун бы пришел на праздник, взглянул в глаза своему Предназначению и ушел. Потому что даже чудовище может быть человечным.       — Тогда к чему все это было, Бруно? Джульетта день ото дня становится все бледнее, Агустин места себе не находит, Пеппа боится отпускать от себя Антонио, мне приходится ей напоминать, что ребенку нужен воздух и игры…       — Что ты видишь, мама? — Бруно протянул руку, указывая на куст, и Альма, пожав плечами, ответила:       — Цветы. Одни уже распустились и увядают, другие только готовятся расцвести… можно сказать, это аллегория нашей жизни.       — Ты видишь жизнь, мама. Я вижу смерть. Ты не знала, что у наших даров есть обратная сторона?       Альма выпрямилась и внимательно посмотрела на своего сына. Тот не шутил, не уклонялся, нет. Впервые он прямо смотрел ей в глаза.       — Я никогда… Девочки ничего мне не говорили об этом, — медленно ответила она, и Бруно кивнул.       — Наверное, они не обращали на это внимания. Но вот… ты не замечала разве, что Джульетта выглядит старше своих лет? Это ее обратная сторона — она исцеляет едой, но только потому что делится своей жизненной силой. К счастью, рядом с ней Агустин. Его любовь восполняет утраченную силу. Если ты запретишь ей готовить целую неделю и дашь им с мужем возможность… побыть наедине, — Бруно вдруг лукаво прищурился. — То ты глазам своим не поверишь, как быстро она помолодеет.       — О боже… — пробормотала Альма, прижав ладонь к сердцу. Она замечала это, но списывала все на переживания из-за того, что Мирабель будет отдана Бруно…       — А Пеппа? Когда она призывает дождь, она становится плаксива, когда идет снег, она словно леденеет изнутри, а в солнечную погоду она на любую беду смотрит сквозь пальцы и отмахивается, будто это ерунда? Изабелле нужен солнечный свет, без него она слабеет. Долорес постоянно испытывает головную боль от обилия звуков — наверное, это чем-то сродни моему дару. Луиза сильна, но если ее не останавливать, то она сама себя доведет до истощения. Камило необходимо почаще смотреться в зеркала, иначе он потеряет самого себя. — Бруно откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Альма, поколебавшись, положила ладонь на его руку.       — Какая же у тебя изнанка, мальчик мой? И почему ты сразу не сказал?       — Не хотел пугать. Думал, это нормально… да оно, в принципе, так и было. Я вижу время, мама. Я вижу как мои собеседники стареют, умирают и вновь возрождаются. Я вижу, как вянут нераспустившиеся цветы, как гниет еще не приготовленная еда. Вот что я хотел отдать Мирабель. Ребенку-неожиданности.       Альма вздохнула. От ее внимания не ускользнуло прошедшее время. «Хотел». Она потянулась, привлекая его к себе и обнимая.       — Знаешь, Бруно, голова у тебя, конечно, светлая. Но иногда ты как что-нибудь придумаешь — так хоть в обморок падай.       Он тихо рассмеялся не открывая глаз.       — Ты даже не назовешь меня чудовищем, за то, что я хотел сделать?       — Я назову тебя чудовищным дурнем, что ты столько лет молчал. И я имею на это право, как твоя мать. Можно ведь что-нибудь придумать…       — Что? Я искал, мама, я искал способы… Поверь, я смотрел сквозь все времена, я даже покидал Энкантадор, чтобы спросить совета у иных мудрецов… Только дитя-неожиданность, Предназначение, сможет избавить от проклятия. Вот только… не могу я так поступить.       — Ох, Бруно-Бруно… — Альма погладила его по голове. — Один умный человек сказал мне, что Предназначение — это как лезвие без рукояти. Нельзя его взять, и не пораниться самому.       Бруно резко выпрямился, распахивая глаза, и Альма вздрогнула от разительной перемены в нем.       — Кто? Кто это сказал тебе?!       — Наш маг, Оскар, помнишь, я говорила…       — Он пал, пытаясь задержать врагов, — Бруно резко поднялся на ноги, расхаживая из стороны в сторону. — Ты можешь… можешь рассказать мне про него? Хоть что-нибудь? Как он выглядел, кем он был?       Альма удивленно вскинула брови и покачала головой.       — Я, признаться, уже и не помню многих вещей… Но вот одно могу сказать точно: у него была самая блестящая лысина в городе.       Бруно остановился и недоверчиво переспросил:       — Лысина?!       — Да, он брился налысо, но отращивал бороду. Сказал, так принято в его краях, — она пожала плечами. — Прибыл в город он за полгода до нашей с Педро свадьбы… Кажется. Что еще… Он в основном пропадал в библиотеке, да и праздников он мастерски избегал. Я в первый раз его вообще толком увидела только на нашей свадьбе, а потом — в тот день, когда на нас напали… Он вывел меня с детьми — так что, Бруно, если бы не Оскар, нас бы тут не было.       — Я понял, — медленно отозвался Бруно, и, вздрогнув, обернулся — проследив за его взглядом, Альма увидела Мирабель, возвращавшуюся из города. Антонио, уставший после прогулки, сидел у нее на руках и, кажется, спал, положив голову на плечо. Альма услышала торопливые шаги — ее сын удрал, и она только вздохнула, покачав головой. Порой ей казалось, что Бруно не сорок лет, а пятнадцать. А то и меньше…       Мирабель дошла до Каситы и, кивнув бабушке, понесла спящего Антонио наверх, в детскую. Вернувшись, она уселась на стул и взяла себе стакан лимонада.       — Бруно ведь был здесь? — будничным тоном спросила она, и Альма бросила на нее острый взгляд.       — Дядя Бруно. Да, он заходил ненадолго. Ты его видела? — внучка покачала головой, по глотку цедя холодный лимонад.       — Нет. Я просто знаю это.       Альма промолчала, чувствуя, как холодеют кончики пальцев — и вовсе не лимонад был тому виной. Зря Бруно затеял все эти игры с Предназначением. Ох, зря…

***

      Тот день, когда ее дверь не открылась… был плохим. Тот день, когда дверь в башню Бруно не открылась перед ней, был катастрофой. Мирабель не знала, почему дядя так поступил: она что-то не то сказала или сделала? Она его чем-то обидела? Почему он закрылся от нее, почему он исчез?! Но Мирабель вспомнила, что после того, как ей исполнится шестнадцать, она станет его ученицей и это слегка приглушило ноющую боль в груди. Наверное, дядя просто научил ее всему, что можно сейчас, а потом… потом они ведь будут вместе, правда? Будут читать странные книги с непонятными словами и схемами, она научится видеть время, чтобы это ни значило, они будут вместе предсказывать будущее. Но все равно было обидно. Немножечко.       Со временем, конечно, грусть и обида поутихли, а воспоминания о дяде Бруно стали чем-то вроде волшебных детских снов: иногда перед сном Мирабель вспоминала комнату с зелеными звездами, застывшими так близко, что протяни руку — и коснешься. Вспоминала лицо, освещенное этим призрачным зеленым светом, вспоминала сильные и надежные руки, которые вытащили ее из той ямы. Вспоминала сказки — странные, ни на что не похожие истории о тех, кто живет под холмами, раз в году выходя наружу и танцуя в свете звезд, заманивая случайных путников в свои земли, о тех, кто скользит в тумане в безлунные ночи, о полях, заросших странным растением, о котором даже Изабелла никогда не слышала… Но воспоминания уходили все дальше, выцветая, становясь полупрозрачной дымкой, а жизнь безжалостно затмевала их яркостью и новыми впечатлениями и знакомствами.       Когда Мирабель исполнилось двенадцать, она стала замечать многие вещи, которые раньше ускользали от ее взгляда: как Долорес надевает яркую ленту, перед тем как выйти в город, как Изабелла улыбается, искоса поглядывая на молодых мужчин, и те практически сворачивают себе шеи, провожая ее горящими глазами. Мирабель, запираясь в комнате, пыталась повторить их жесты и походку, следя за собственным отражением в зеркале, но то, что у Изабеллы и Долорес выглядело естественным и легким, у нее получалось неуклюже и вымучено. Она пыталась скопировать их одежду, но очень скоро отказалась от этой идеи: по сравнению со старшей сестрой и кузиной, она сама себе казалась неуклюжей и некрасивой, все равно что гусеница рядом с двумя прекрасными бабочками. Она не узнавала себя — вещи, которые раньше ей нравились, теперь внушали чуть ли не отвращение, а мама и папа, словно их подменило злое колдовство, совсем перестали ее понимать. Все чаще и чаще Мирабель забиралась на крышу, и смотрела в сторону башни Бруно. Может, все в ее жизни так перевернулось только потому, что она — его Предназначение? Может, когда она станет его ученицей, весь этот хаос в голове утихнет, она найдет свое место, и все будет как раньше…       Она так часто представляла себе их встречу, что вскоре даже стала видеть ее во сне. И в этих снах они с дядей Бруно сидели среди мерцающих зеленых звезд, он рассказывал ей о тайнах магии, чертил странные схемы в воздухе — вот только наутро она не помнила ни словечка. Годы шли, текли песком сквозь пальцы, меняя ее — и меняя весь мир. Однажды Мирабель случайно — действительно случайно, она залезла на дерево за сливами, и сидела там среди веток, словно диковинная птица, — увидела, как Долорес и Мариано целуются в уголке сада, и чуть не упала. Это зрелище ее смутило, словно обожгло изнутри. Она, конечно, видела, как родители или дядя и тетя целуют друг друга, но это в основном были целомудренные, нежные поцелуи в щеку, а теперь… Ее сны изменились. В темноте скользили руки, привлекая к себе, теплое дыхание обжигало доверчиво подставленное горло, болотно-зеленая мантия падала на шуршащий песок под ее прикосновениями, а в вышине вспыхивали зеленые звезды, освещая знакомое лицо. Мирабель просыпалась разбитая, мучимая непонятной жаждой, взвинченная и злая — и, видя понимающие улыбки мамы и папы, ярилась еще больше.       Она знала, что Бруно — ее дядя, но ее снам было на это наплевать, и это добавляло еще один лишний камень в ту гору, которая пригибала ее к земле. Она ненавидела себя, ненавидела свои сны — и мучительно ждала их каждый вечер.       В пятнадцать лет она случайно увидела его на улице. Она болтала с Вероникой и Каталиной, и вдруг — словно колючка впилась куда-то под лопатку с левой стороны — резко, обрывая себя на полуслове, обернулась. Он шел по улице, не обращая внимания на тихие шепотки, поползшие вокруг: «Лесной колдун, шу-шу-шу, берегись его взгляда, шу-шу-шу». Мирабель, не слыша взволнованные голоса подруг, напряженно смотрела на него, и Бруно, сбившись с шага, остановился и повернулся к ней. Весь мир словно выцвел, становясь таким же настоящим, как бумажные декорации в кукольном театре. Мирабель шагнула к нему навстречу, чувствуя, как заходится сердце в груди, боясь даже на секунду отвести взгляд — ей казалось, что он исчезнет, стоит только моргнуть… Вероника схватила ее за руку и оттолкнула назад, а мимо с шумом пронесся перепуганный осел, таща за собой громыхающую тележку господина Санчеса. Мирабель раздосадовано завертела головой — но Бруно уже исчез.       В ночь перед своим шестнадцатилетием она почти не спала, чувствуя, как звенят натянутые нервы. Он ведь придет за ней, да? Он ведь обещал, а обещания надо исполнять. Бруно ведь сам об этом говорил. Мирабель не обращала внимания на праздничный пирог, на слезы мамы, которые та прятала за улыбками, не видела, как нервничает отец, то и дело поглядывая на дверь. Она ждала, напряженно вслушиваясь в голоса, в шаги на улице, в скрип дверей… Солнце медленно скрывалось за горами, повсюду зажгли свечи, а Мирабель стояла у окна, выходящего в лес, с надеждой вглядываясь в темную башню, возвышающуюся над деревьями. Бабушка подошла к ней со спины и накинула на открытые плечи свою шаль.       — Солнышко. Гости ждут, — тихо сказала она, прикрывая ставни. Мирабель кивнула, опуская голову. Он… не придет? Он соврал?       Играла музыка, мерцали свечи, и даже Касита словно бы пыталась танцевать с ними, играя половицами и поскрипывая ставнями в такт мелодии. Мирабель с натянутой улыбкой вышла в круг, держа папу за руку.       — Первый танец, — громко объявил Агустин и… Пламя свечей дрогнуло, когда открылась дверь, испуганно и горько вскрикнула Джульетта, глядя на вошедшего. В зеленом плаще, с надвинутым капюшоном, дядя Бруно шел к ней — и Мирабель поняла, что с каждым его шагом мир словно становится ярче и реальней.       — Первый танец, — глухо произнес он, протягивая руку, и Мирабель поспешно схватила его ладонь. Словно сквозь толщу воды она услышала крик Джульетты: «Не смей!..» и тихий голос Альмы: «Подожди, подожди, Летта. Верь своему брату»       Все это было неважным и пустым, потому что дядя Бруно танцевал с ней. Лица гостей, стены Каситы — все это слилось в разноцветное пятно, она видела только его.       — Ты меня заберешь? — спросила Мирабель, кружась в танце. Дядя Бруно тихо рассмеялся — горько и сухо, словно песок пересыпал.       — Нет, милая. Я пришел поздравить тебя с днем рождения. Увидеть тебя… хоть на секунду. И попрощаться.       — Что? — она почти сбилась с шага, но Бруно поддержал ее за спину, ведя в танце. — Почему? Ты… ты не можешь уйти!       — Могу. Я совершил ошибку, Мирабель. Одну очень…ужасную ошибку, и теперь я должен все исправить.       — Но… ты же обещал, — жалобно сказала она, наклоняя голову к его плечу. Его пальцы чуть сжали ее ладонь.       — Некоторые обещания лучше не исполнять, Мирабель.       — Я же твое Предназначение…       — Нет, милая. Нет никакого Предназначения. Не будет, — она чувствовала его губы возле виска и слепо потянулась навстречу, но Бруно уже отступил в сторону. Музыка стихла, но никто не спешил аплодировать — в доме стояла оглушительная тишина, и даже Касита молчала.       — Прощай, дитя-неожиданность. Лесной Колдун отказывается от своего Предназначения, — Бруно откинул капюшон, и его голос разнесся по всему дому. Люди зашептались, взволнованно переговариваясь, и их голоса шуршали палой листвой. Расплакалась Джульетта, вцепившись в Августина, Альма выдохнула, на мгновение прикрыв глаза, и улыбнулась сыну… но он смотрел на Мирабель, а она смотрела на него. На секунду их словно накрыл невидимый купол, отгораживая от остальных; а может, и в самом деле это случилось — Мирабель казалось, что все вокруг затянуто зеленоватой дымкой, словно во сне.       — Знаешь, зачем я искал дитя-неожиданность? — мягко спросил он, и Мирабель покачала головой, вглядываясь в его лицо. — Мой дар. Мое проклятие. Я вижу бесконечное увядание — даже сейчас я вижу, как года сменяются на твоем лице. Вот, что я хотел отдать тебе, Мирабель. Ты бы видела смерть и увядание. Постоянно. Всегда. Бесконечный круговорот времени: от начала к концу. Как это, разговаривать с человеком, который с каждой секундой стареет, пока, наконец, не превратится в прах? Ты видишь скалящийся череп — но тут же слышишь веселый смех. Ты видишь, как бумага рассыпается прахом под твоими пальцами, как все, на что упадет твой взгляд становится ничем.       Мирабель вздрогнула, невольно отступая назад, и Бруно улыбнулся, словно ожидал именно такой реакции.       — Поэтому не ищи меня, милая. Не вспоминай обо мне. Пусть я стану детским кошмаром, который растворится с первыми лучами рассвета. Прощай, Мирабель.       — Бруно, — она попыталась шагнуть к нему, но ноги словно приросли к полу, а зеленоватая дымка растворилась. К ним спешили люди, она чувствовала мягкие руки матери, обнимающие ее, слышала взволнованный голос папы, хоть не могла разобрать ни слова, а Бруно… его оттеснили, или он сам отошел, набросив капюшон на голову — Мирабель не знала. Вырвавшись из толпы, она поняла, что его нигде нет. Не обращая внимания на гостей, на умоляющий крик Джульетты, она выбежала из дома, направляясь к заросшей тропинке, ведущей в башню. Тяжелая дверь с вырезанным символом песочных часов не поддалась ей, как и раньше, но Мирабель не хотела останавливаться. Пусть она не так сильна, как Луиза, пусть она не может призвать на помощь корни деревьев, словно Изабелла, но она должна войти в эту башню!       — Открой мне! Касита, пожалуйста, открой! Хоть одну дверь я должна открыть! — закричала Мирабель. Силуэт часов налился золотом и дверь распахнулась… но башня была пуста.       — Мирабель! — она услышала мамин голос и обернулась: Джульетта, Агустин и Альма спешили к ней. — Родная моя, вернись! Все хорошо, слышишь? Бруно… Бруно отпустил тебя.       — Он ушел, мама, — Мирабель, всхлипнув, прижалась к ней и разревелась. — Он ушел и не сказал, что вернется.       Она чувствовала успокаивающие объятия родителей, их утешающие голоса… и тихий, испуганный вздох, донесшийся от Альмы.