Это излишне...

      Масацугу       Даже очень разумные люди совершают порой дурацкие ошибки. Масацугу честно признался себе в этом, когда в двух часах езды от Ииноя его накрыл-таки ливень. А потом и снег пошел. Правильным решением было бы послушаться хитромудрого Хокю и, ввиду надвигающейся непогоды, остаться в Сумпу, а «о завтрашних делах лучше думать завтра». Но он сорвался в дорогу в ночь, надеялся, что успеет предостеречь взбалмошную О-Тову от очередной глупости. Теперь уже наверняка не успеет… Дорога была едва видна, конь скользил копытами в грязи, нервно мотал головой и шел еле-еле, мокрый снег летел в лицо, ветер словно взбесился.       - Тадзима-доно! – голос слуги еле слышался из-за стены дождя. – Давайте свернем в лес, переждем!       Масацугу не отвечая, дернул поводья. Но останавливаться не стал, погнал лошадь вперед. А как славно было бы лежать сейчас головой на коленях у Ханамизуки-даю, вдыхать запах благовоний, тянущийся легким шлейфом от шелкового кимоно, ощущать ступнями тепло жаровни, слушать сверчка, да предвкушать дальнейшее…       Так ведь нет, чувство долга и О-Това – вот два вечных проклятия Оно Масацугу. Не женское дело – власть и принятие политических решений. Не женское! Хотя, если посмотреть шире, то были в истории и Ходзё Масако, и императрица Дзингу. А под взглядом Дзюкэйни у него самого начинали порой подрагивать колени. Мужчину почти всегда можно просчитать наперед, а вот умную, да вдобавок хитрую женщину – извините… Так что, не то, чтобы политика – не женское дело, не О-Товы это дело, так правильнее. И поэтому стоит ему все же поторопиться.       Но добрались все равно только под утро. Стуча зубами от холода, Масацугу скидывал мокрую, ледяную одежду, когда внутренняя сёдзе с легких шорохом отодвинулась. Он настолько не ждал этого, что вздрогнул, дернулся на звук.       Там оказалась Нацу. В сумрачный предрассветный час уже одетая и причесанная, словно в разгар дня. Поклонилась, подняла голову.       - Прошу, пройдите в свою комнату. Она натоплена.       А он уже намеревался вздремнуть пару часов на кухне, где очаг поддерживался и ночью.       В комнате были приготовлены чистые сухие вещи. Сзади неслышно возникла Нацу, накинула ему на плечи теплое кимоно, опять исчезла. Появилась снова, принесла еду.       - Когда ты все успела? – негромко спросил Масацугу. Не за те же минуты, пока он выпутывался из мокрых тряпок? – Как будто ждала…       - Я жду вас всегда…       Нацу       … - Я жду вас всегда. А то вы не знаете?       Последнюю фразу Нацу проглотила, разумеется. Склонилась ниже, наливая сакэ, спрятала лицо. Все он знает. Только старается не замечать. Не заострять внимания. Есть дела и поважнее забот глупой Нацу. Вон примчался в такую непогоду спасать «господина». От чего на сей раз, интересно? Вот если бы можно было О-Тову спасти от самой себя, тогда и неприятности закончились бы. А без этого все равно все впустую…       По шее как будто прошел холодок. Нацу поежилась, подняла глаза. Масацугу смотрел на нее поверх чашки с сакэ. Смотрел внимательно, слегка прищурившись, как обычно, когда искал решение какой-то задачи.       Она выпрямилась и стала смотреть в ответ. В груди, где-то в глубине, сладко ныло, держать взгляд было нелегко. Когда они уже осмелятся признать: то, что было решено предать забвению, не забыто. Ей точно не забыто. А им? Прошлое – это прошлое, а настоящее: здесь – О-Това, в Сумпу – наверняка, куртизанки…       Но глаза напротив теплели, щурились уже не напряженно, а ласково. И губы слегка дрогнули. Нацу тихонько выдохнула. Ей хотелось блаженствовать под этим взглядом, как кошке на согретой солнце энгаве.       Но тут Масацугу не выдержал, отвел взгляд.       - Ты тратишь на меня слишком много сил. Это излишне, – и повел слегка головой в сторону, поморщился.       На такое глупое заявление Нацу даже отвечать не стала. Подползла на коленях ему за спину, положила руки на плечи. Нажала, помассировала. Осмелела, сдвинула ниже ворот и коснулась уже живого тела. Сведенные натруженные мышцы плохо поддавались, но ведь поддавались же. А потом Масацугу вздохнул, расслабил спину, и стало еще легче.       Нацу разминала, гладила, пощипывала. Вдыхала запах: несильный пота и влажных волос.       «Никто не ждет вас так, как я. Никто не видит вашу боль, так как я. Никто не поспешит к вам на помощь так, как я. То, что я чувствую, не может быть излишним. Просто вспомните и примите это, Тадзима-доно…»       Масацугу обернулся, она не успела отпрянуть. Сперва не успела, а потом не стала. Дождалась.       Сухая прохладная рука легла на щеку. Как тогда. Другая обняла за талию, крепко и нежно. Как тогда. Нацу прикрыла глаза и начала отклонятся назад, потянув его за собой. Как тогда…       …Тогда, в первое послесвадьбишное лето, Гэмба часто отлучался, в его обязанности входил надзор за дальними владениями рода. Масацугу тоже порой уезжал, обычно в Супму, и Нацу оставалась одна. Но бывали и такие редкие дни, когда они оказывались дома вдвоем.       К тому времени она привыкла лечить себя от грусти о несбывшемся ненавязчивой, почти незаметной заботой о Масацугу. Складывала ровно бумаги и свитки, готовила тушь и кисти, чтобы были вовремя под рукой. Его одежду приводила в порядок в первую очередь. В его тарелку накладывала самые вкусные куски. Но этого было ничтожно мало. Непостижимо для нее самой, почти на грани понимания, Нацу чувствовала его одиночество, нужду в людях, которым можно довериться, горькую необходимость быть подозрительным к каждому, кто подошел слишком близко… Но кто она была такая, чтобы помочь ему?       Бывало, он возвращался подавленным, и она замечала это сразу. По более отстраненному взгляду, по слишком скупым, четко выверенным движениям. Нацу понимала: в такие минуты Масацугу сдерживается, стараясь не сорваться. Лишь один раз она застала его за небывалым – резким ударом кулаком по косяку и сдавленным, сквозь зубы, ругательством. Хорошо, что еще не успела войти в комнату… Нацу тут же попятилась, ушла и вернулась лишь спустя четверть часа, дав ему возможность успокоиться.       Но именно в тот день, наблюдая, как он ест, размышляя о чем-то и не замечая, что именно ест, она впервые рискнула отвлечь его...       - Три дня назад был Фестиваль Звёзд, - негромко заметила Нацу, смотря не на Масацугу, а сквозь открытые створки дверей в сад. – Наверное, в Сумпу его отмечают особенно пышно. Брат, вы ходили?       Масацугу выскользнул из своих мыслей лишь на последней фразе, не сообразил, о чем речь, и быстро-быстро захлопал ресницами, как всегда, когда пребывал в недоумении.       - Прошу прощения, куда ходил?       Нацу очень хотелось пробормотать быстрые извинения, поклониться и сбежать. Но она лишь вздохнула и, слегка покраснев, повторила вопрос.       - Хм… Нет, я был… несколько занят. Но на улицах была суета, припоминаю. Если вам интересно, в следующий раз обязательно посмотрю повнимательнее, - ответил он и… улыбнулся.       - Благодарю, - выдохнула Нацу. – Мне интересно. Жизнь здесь тихая и спокойная, но скажу честно, скучноватая…       - О, я как-то не думал об этом… - Масацугу отставил тарелку и развернулся к Нацу лицом. –Должно быть, вас интересует что-то еще? Спрашивайте. Нацу, обрадованная тем, что он все же отвлекся, затараторила первое, что пришло на ум:       - Как одеваются дамы в замке? Какие цвета они сейчас предпочитают? А какие носили осенью? Как ведут себя слуги? Я слышала, при дворе очень важные слуги. И наверняка, там, где много людей, случаются какие-то забавные случаи, несуразицы. Расскажите, прошу вас!       - Тише, тише! Позвольте отвечать по порядку? Каюсь, я не очень внимательно разглядывал дам и их одежды, хотя они наверняка того заслуживают. По-моему, сейчас многие носят голубой. Я уточню. Слуги, действительно, порой ведут себя капризней, чем даймё, такие мерзавцы. Но их всегда можно поставить на место. Что же касается местных анекдотов, то даже и не знаю… Разве что история про Курасина-доно. Он не так давно впал в немилость, очень расстроился и успокаивал себя в объятиях одной даю, прошу прощения за такие подробности. И вот в самый неподходящий для того момент его вызывает к себе господин. А тому, кто в опале, опаздывать не следует. Поэтому Курасина-доно очень торопился, оделся наспех и, когда со всех ног бежал во дворец, потерял хакама, плохо завязал. Над этим очень потешались! Больше всех даймё. И, представляете, простил беднягу. Боюсь, как бы теперь не пошла мода замаливать грехи таким своеобразным способом… Сестра, вы очень красиво смеетесь. Нет, нет, не смущайтесь! Смейтесь!       С тех пор Масагуцу, как человек ответственный и исполнительный, стал исправно отчитываться о каждой поездке. Впрочем, Нацу видела, что его это не тяготило. А постепенно среди дворцовых сплетен начали проскальзывать рассуждения и о более важных вещах. В первый раз поймав себя на этом, Масацугу запнулся на полуслове и внимательно посмотрел на Нацу.       - Вы ведь ничего не слышали, сестра?       Нацу подняла на него безмятежный взгляд и мягко улыбнулась.       - Как Хаги-но цубонэ повздорила с Тама-но кои? Конечно, слышала. Это так забавно.       Он рассмеялся и более не опасался ее. Разумеется, Масацугу не делился с ней всем, но даже по скупым замечаниям и коротким рассказам Нацу стало понятно, насколько непросто жить вот так – на две жизни, по любому поводу оказываясь на подозрении у той или иной стороны. Ей очень хотелось спросить: ради чего все это, но она, конечно же, не могла себе такого позволить. Поэтому просто слушала и лишь изредка решалась высказать свое мнение, как правило, насчет женского поведения. И несколько раз оказывалась права. Тогда, вернувшись из Сумпу, Масацугу говорил:       - А ведь все оказалось так, как вы и думали.       Или:       - Хорошо, что я присмотрелся к Садамицу-доно, благодарю за поданную мысль.       Так, во многом с помощью этих бесед, исчезла отчужденность и неловкость, мучавшие Нацу в первые дни ее жизни в доме Оно. А в какой-то момент она стала «ждать всегда». Думать, где он сейчас, считать часы, прикидывать расстояния. И облегченно вздыхать, когда возвращался, как обещал.       …Однажды Масацугу не появился вовремя. Нацу металась по дому, нигде не могла задержаться дольше нескольких минут, ничего не могла делать и изо всех сил старалась не накричать на слуг. Гэмба, который, собираясь в очередную поездку, пару раз оказывался у нее на пути, пробормотал что-то насчет лунных дней и отбыл раньше, чем собирался.       А Масацугу вернулся только к полдню следующего дня. Пришел пешком.       - Брат, вы… один? А где лошадь, слуга?       - Лошадь захромала, оставил при гостинице в Онитсука, Кацугороо - тоже. Пошел пешком, чтобы не терять времени.       - Вы шли всю ночь? Я сейчас скажу, чтобы приготовили офуро.       - Да, - устало откликнулся Масацугу и опустился на ступени. – Благодарю.       Пока грели баню, Нацу принесла воды, присела у ног Масацугу и принялась развязывать соломенные варадзи. Он тут же встрепенулся:       - Сестра, не стоит. Это излишне. Я сам…       - Но мне не трудно, - улыбнулась Нацу и чуть ли не силой выдернула у него из рук завязки варадзи, которые он уже успел перехватить.       И Масацугу больше не возражал, лишь косился сначала немного озадаченно, но потом откинулся спиной на стенку дома, прикрыл глаза, расслабился.       К столу он вышел уже совсем умиротворенный, в чистой одежде, с распущенными волосами.       - Уронил в воду шнур для волос… - объяснил смущенно, хоть Нацу и не спрашивала ничего.       Она поднялась, сходила к себе, выбрала лучший шнур из тех, что наплела не так давно для мужа, прихватила гребень и вернулась.       Волосы были не такие густые, как у Гэмбы, но и не такие жесткие, пряди послушно скользили в руках, гребень шел легко. Нацу собирала прическу очень старательно, боялась дернуть или потянуть слишком сильно. И боялась признаться даже самой себе, насколько ей приятно это делать. Гэмба во время такой процедуры обычно вертелся, торопил ее и капризничал. Масацугу сидел, замерев, лишь пару раз вздохнул. Нацу закончила, тоже тихонько вздохнула, пересела напротив и попросила:       - Проверьте, не очень туго?       Но услышала в ответ:       - Вы не обязаны так заботиться обо мне. Вы ведь не моя жена.       - Очень сожалею об этом, - вырвалось у Нацу. Она тут же устыдилась такой смелости, опустила голову. – Прошу простить!       Масацугу не рассердился. У него было удивленное и немного растерянное лицо. Он смотрел на Нацу, а она думала, что же он ответит? Или будет лучше, если промолчит?       - Я ведь сначала сватался к тебе сам… - негромко сказал он, опустив взгляд. – Но Окуяма-доно не дал согласия…       - Я тоже просила отца… Но он пригрозил отказать всем Оно…       Масацугу поднял глаза, и Нацу показалось, что весь мир, кружась, летит ей в лицо. И вдруг – ничего не стало вокруг: ни усадьбы Оно, ни провинции Ииноя, ни княжества Суруга, ни страны Хиномото… Только они вдвоем… По какой-то странной, капризной воле судьбы (или человека?) не сбылось то, чего желали они оба. Страшно было подумать, что, возможно, хватило бы всего лишь перемены в настроении отца, и она могла бы стать действительно ЕГО женой, делить с ним радости и горести на совершенно законном основании, а не украдкой, быть с ним и днем, и ночью, рожать ему детей…       Мужская рука медленно, точно через силу, поднялась и потянулась к ее лицу. Боясь двинуться, боясь вздохнуть, Нацу любовалась длинными сильными пальцами. Она любовалась ими, когда они сжимали рукоять меча, держали кисть, подхватывали чашу с сакэ или вертели фишку для игры в го. И сейчас уже готова была почувствовать их прикосновение на своей щеке…       Но ладонь остановилась, не дойдя самую малость. Масацугу медлил. Сомневался сам или оставлял выбор за ней?       Нацу хорошо запомнила этот момент. Как поняла тогда - не разумом, а чем-то иным, самой женской сутью, - сейчас… Это будет сейчас, Нацу. Или не будет никогда. Она потянулась вперед сама, припала щекой к ждущей руке, а потом накрыла пальцы Масацугу своей ладонью и прижала еще крепче.       - Мы не должны так поступать… - как сквозь сон услышала она. – Это недостойно…       - Недостойно… - эхом откликнулась Нацу, повернула голову и нашла губами его ладонь.       Они ушли в самую дальнюю комнату, куда и прислуга забредала нечасто. В ней еще со времен Идзимы было нечто вроде библиотеки и семейного архива. Масацугу иногда ночевал здесь, когда допоздна засиживался над документами.       Комната выходила на запад, и с тех пор жаркие лучи заходящего летнего солнца, пробивающиеся сквозь сёдзи, да легкая духота, наполненная запахом старых свитков и туши всегда возвращали Нацу в те самые сладкие, счастливые и тягучие минуты…       …Не хотелось открывать глаза, не хотелось выбираться из сладкой истомы. Хотелось лежать и наслаждаться близостью, прислушиваться к дыханию, чувствовать теплую руку на своей руке.       Масацугу рядом с ней зашевелился, поднялся. Сразу стало зябко, закатное солнце уже не грело, из сада потянуло сыростью. Нацу тоже села, потянулась за кимоно и застыла удивленная. Масацугу, уже одетый, сидел напротив, упершись руками в пол, смотрел вниз.       - Мне нет прощения, - глухо сказал он. – Я не должен был допускать… этого. Я поддался похоти.       Нацу прижала к себе кимоно, скомкала тонкую ткань. Похоть? Эти пальцы, которые касались ее сначала так нежно, словно боялись обидеть, а потом так сильно, что заставляли дрожать. Эти объятия, такие тесные, что непонятно, где стук твоего сердца, а где – чужого. Эти губы, шептавшие ей такие ласковые слова, каких она, пожалуй, еще и не слышала. Это все – похоть?! Похоть была скорее у Гэмбы, он обычно торопился и частенько не обращал внимания на то, что чувствует жена. А то, что произошло полчаса назад, не было похотью, нет! Зачем эта ложь?!       Нацу уже готова была задать этот вопрос, но тут Масацугу продолжил:       - Я ни за что не решусь просить о прощении, но могу ли я просить вас забыть обо всем? Со своей стороны обещаю то же самое… - и только после этого поднял голову.       У Нацу отлегло от сердца. Он смотрел на нее точно также: ласково и жадно. Теперь стало понятно – это не ложь, это просто новые правила: говорить одно, а чувствовать совсем другое.       - В таких вещах ответственны всегда двое. Все было по обоюдному согласию, не стоит винить себя, - ответила она. – Но, если вы считаете, что правильнее будет предать все забвению, я, конечно же, соглашусь с вами, - и мягко улыбнулась, как бы подтверждая: «Это ведь лишь слова, верно?».       Масацугу какое-то время смотрел на нее, не отрываясь, потом медленно, словно через силу, отвел взгляд, коротко кивнул, резко поднялся и вышел так стремительно, что лежавший полке у двери свиток, не удержался там и соскользнул на пол.       Иносукэ родился почти на целый месяц раньше положенного.       - Следи за ним повнимательнее, - озабоченно сказала Нацу мать. – Такие дети слабее обычных, хуже едят, больше болеют и часто – вообще не жильцы на этом свете… Хотя, по нему не скажешь. Вон, какой горластый!       Что верно, то верно – орал Иносукэ знатно, да и кушал хорошо. Но Нацу материнский то ли совет, то ли намек запомнила и старалась в беседах с женщинами об этом обмолвиться. Дескать, беспокойный мальчик: и спит плохо, и грудь берет неохотно. Все охали и сочувствовали. Зато год спустя, глядя на малыша, резво ковыляющего по садовой дорожке, дружно признали, что Нацу – отличная мать, какого заморыша выходила! Нацу в ответ на комплименты улыбалась и кланялась, сама она тоже считала себя отличной матерью…       В честь рождения сына Гэмба сделал ей подарок – отрез красивейшего голубого шелка. Нацу восхищенно заахала, а он тут же простодушно проговорился:       - Рад, что тебе нравится. Я ведь ничего не смыслю в тканях, ты знаешь. Попросил брата, он привез из Сумпу, в нашей глуши такого не купишь.       Нацу прижала материю к груди и еще раз поблагодарила. Но теперь она знала, от кого на самом деле этот подарок…       Масацугу       Такие минуты всегда как неожиданный подарок… Искренность и тепло. То, что нельзя получить в награду или купить за деньги. То, что отдается просто так и только тебе. И нет ничего слаще и волнительнее, чем ответить тем же…       - Тадзима-доно! К вам Наотора-сама!       Масацугу замер. Всего пару минут назад, даже обнимая Нацу, он никак не мог выгнать из головы О-Тову и предстоящий разговор. Но ее появление оказалось вдруг не ко времени, и не к месту. Досадно почти до злости. Ему очень хотелось побыть собой. Именно сейчас.       Приподнялся на одной руке, посмотрел на Нацу. Они оба понимают, как следует поступить, она не осудит его. И вдруг заколебался… Но Нацу не дала принять решение, о котором он потом наверняка бы пожалел.       - Нужно встретить господина, - обнимала, крепко. Делала одно, а говорила другое. – Нужно встретить… Я приду еще. Я всегда жду вас…       И выскользнула из-под него. Миг – и уже запахнула одежды. Еще миг – и ее уже нет в комнате, только шорох подола.       Он полежал несколько мгновений лицом вниз, вдыхая легкий, чуть горьковатый запах, оставшийся после Нацу. Стоит броне лишь слегка треснуть, и потом эту трещину очень трудно зарастить обратно. И с каждым разом все труднее. С Ханамизуки-даю из Сумпу таких проблем никогда не возникало.       Потом поднялся и начал одеваться. Визит О-Товы в столь раннее время означал только одно – решение еще не принято.       О-Това       Решение еще не было принято, да и принять его без Тадзима - невозможно. Поэтому О-Това отослала вон бестолковую, бесполезную сейчас «свиту» и стала ждать. Гоняла фишки по игральной доске, прикидывала в уме возможные исходы, но понимала – одной не справиться. И чем дальше, тем меньше времени остается для маневра. Да еще и погода разбушевалась, теперь размоет дорогу, не повалило бы деревья на лесном участке отрезке пути. Как тогда добираться из Сумпу?       Промаялась какое-то время, потом помолилась, побормотала сутры, попробовала заснуть – почти получилось, и тут затопал за дверью слуга. Тадзима-доно прибыл полчаса назад!       А она и не сомневалась. Как же мог не прибыть, если он так ей здесь нужен? Но ждать официального визита было уже невмоготу, и О-Това стала собираться в путь сама.       Дождь почти закончился. Но пока дошлепала до усадьбы Оно, промочила ноги и выпачкала в грязи подол. А дом неожиданно встретил ее тишиной. Не напутал ли гонец? О-Това потопталась во дворе, поднялась по ступеням. Подумала и крикнула:       - Прошу прошения! – Если Масацугу дома – услышит, а коли нет – прислуге все одно пора вставать.       Выглянула заспанная служанка, заизвинялась, закланялась. Отову проводили внутрь. Ждать пришлось минут десять. Она даже успела устыдиться: вдруг Тадзима уснул после тяжелой дороги. Хоть это на него и не похоже – спать с нерешенными делами.       Но он явился бодрый, подтянутый, аккуратно одетый. Как всегда. Поклонился, сел напротив. Только из строгой прически выбилась пара прядей. Наверное, она все же подняла его с постели.       - Выслушаете меня, господин? Или вам сначала угодно высказаться самой? Учтиво и с издевкой. Тоже как всегда. Издевку пришлось проглотить, дело сейчас важнее.       Едва начали разговор, как дверь плавно отъехала и появилась Нацу, принесла чай. Сделали небольшую паузу. О-Това молча приняла свое угощение и смотрела, как та наливает Тадзиме. Поднялась, подала, посмотрела на него… И у О-Товы аж дух перехватило, столько было в этом секундном взгляде тепла, обожания, нежности… Да как же это? Неужели? Нацу? Тадзима?! А тот, принимая чашку, коснулся ее пальцев и задержал, на долю секунды задержал, но все равно дольше, чем следовало бы. Да потом еще и улыбнулся, всего краем губ, но не насмешливо, как обычно О-Тове, а совсем-совсем по-другому…       Стало неловко, будто она подсмотрела что-то для нее вовсе не предназначающееся. О-Това даже зажмурилась и затрясла головой. Возможно ли такое, или ёкаи ее спросонья дурят? А почему невозможно? Мужчина и женщина, много лет живут в одном доме. Он не женат, она вдова… Да нет же, нет! Это Цуру! Он ведь… Он же… к ней, к О-Тове… Да? Нет?       - У вас такой способ приводить мысли в порядок, Наотора-сама? Интересно выглядит. Помогает?       О-Това открыла глаза. Нацу в комнате уже не было. Тадзима невозмутимо пил чай и смотрел на нее спокойно, слегка усмехаясь. Наверное, все же почудилось…       Она сдвинула брови, еще раз, уже решительно, тряхнула головой и строгим голом велела вернуться к решению политических проблем.       Нацу       Нацу оставила Масацугу и О-Тову обсуждать очередные политические дрязги, а сама спустилась с энгавы, постояла на влажных ступенях. Солнце медленно вставало из-за леса, над землей поднимался негустой туман. Было влажно и прохладно. Почти как в тот день, когда Гэмба впервые привел ее в этот дом после свадьбы. Нацу немного дрожала, и новоиспеченный супруг переживал, что ей холодно. Но Нацу потряхивало не от холода, а от странного смятения, осознания, что теперь ее жизнь будет протекать вблизи старшего Оно.       …Чем он так волновал ее с ранней юности – не самый красивый юноша, с умными, грустными глазами, всегда немного в стороне от других, уже тогда принимавший на себя неприязнь, предназначенную вовсе не для него? Сама она объяснить этого не могла, да и не хотела. Ей нравилось жить в смутном предчувствии, раскланиваться с ним в храме, бросать иногда неосторожные взгляды и получать иногда ответные. И ждать, что вот еще год или два, и тогда может быть…       …Сино ворвалась к ней, как разъяренная ямамба. Красная, возмущенная. Выпалила прямо с порога:       - Отец хочет отдать меня замуж за Оно!       Нацу целилась иглой в розовый лепесток сакуры на вышивке, но промахнулась и вогнала острие в палец.       - За старшего? – Ой, больно-то как!       - Да уж младший и то приятнее! Конечно, за старшего! – Сино плюхнулась рядом и зафыркала еще сильнее. – А знаешь, для чего?! Чтобы господин мог усыновить нашего сына и сделать его наследником. Нет, это благое дело, но неужели нельзя было подобрать кого-то другого, раз уж решили использовать меня, как племенную корову!       Нацу хотела улыбнуться – некоторыми частями тела Сино и впрямь напоминала корову, но не смогла, слишком уж болел проклятый палец. Дальше она сестру уже не слушала,       Когда свадьба вскоре расстроилась, Сино снова примчалась к ней, ликовать. Новость была хорошая, но Нацу почему-то не могла радоваться.       - Масацугу, наверное, расстроен? – спросила она. – Это так унизительно… Сино аж поперхнулась на полуслове.       - Да пусть себе расстраивается! Так ему и надо! Эти Оно спят и видят, чтобы подобраться и оттяпать власть у Ии!       Нацу постаралась разговор побыстрее закончить. Оно вовсе не казались ей подлыми и коварными. Идзима-доно, конечно, не самый приятный человек, но даже его напрямую упрекнуть не в чем. А Масацугу искренне старается быть полезным. Почему же другим это не видно?       В дни подготовки к новой свадьбе Сино, теперь уже крайне выгодной – с наследником рода, стояла страшная суета. Нацу не любила шумных приготовлений и стала стараться чаще уходить из дома, чтобы побродить по окрестностям. Ее исчезновений почти не замечали, на младшую дочь в семье всегда обращали мало внимания.       Иногда во время прогулок, оказываясь возле колодца Рюго Козо, она видела там Масацугу. Пару раз он молился, в другие - просто сидел, размышлял о чем-то. Нацу старалась не показываться, не мешать. Тихонько подходила, смотрела и так же неслышно удалялась. Но однажды он ее все же заметил. Встал, поклонился. Пришлось тоже выйти. Нацу поздоровалась, но на вежливый вопрос, почему она одна, и не нужна ли помощь, вдруг смутилась, пробормотала несвязную благодарность и сбежала. А потом жалела об этом и корила себя за глупость. Нужно было тоже спросить: что его тревожит, чем он обеспокоен… Возможно, он бы и ответил. Ей почему-то казалось, что ему не с кем поделиться. Как-то глупо все получилось.       А потом ее просватали за Гэмбу. «Боги смеются надо мной» - подумала Нацу, отнесла в храм дары, помолилась и отправилась к отцу. Земные дела в семье Окуяма вершил все-таки он.       - Младшая дочь – младшему сыну! – отрезал отец на ее робкий вопрос. – И так слишком много чести! Впрочем, можешь отказаться, - добавил он и нехорошо усмехнулся.       – Пусть ищут себе невест в других родах, чем дальше, тем лучше. После этого Нацу сразу дала согласие. Гэмба оказался милым, добрым и веселым. Жить с ним было просто и спокойно. Вот только сердце начинало тревожно трепыхаться, а щеки вспыхивали от волнения не в объятиях мужа, а при появлении, а то и просто при звуке шагов Масацугу. Даже не слишком наблюдательный Гэмба это заметил.       - Брат, моя женушка тебя боится! – как-то со смехом сказал он. – Будь уж с ней поласковее.       Слово «женушка» Нацу терпеть не могла. Да и оказаться выставленной испуганной дурочкой было неприятно. Но все, что ей оставалось – лишь поклониться и сказать:       - Прошу прощения, но это не так. Брат ничем меня не пугает. Просто мне пока непривычно в новом доме.       Масацугу, который до этого выглядел удивленным, после ее слов улыбнулся (как же славно!) и ответил:       - Вот и хорошо! А то я уж подумал, не обидел ли тебя чем-то. Не волнуйся, Гэмба. Мы с Нацу обязательно поладим.       И правда – находясь с ним в соседних комнатах, встречаясь за трапезами, разбираясь вместе с хозяйственными делами, Нацу постепенно привыкла. Научилась спокойно здороваться, легко улыбаться, поддерживать разговор, не заливаясь при этом краской смущения. Осталась легкая грусть от несбывшегося, но грустить никто не мог ей запретить. ***       Пять лет спустя.       Масацугу       Грустить было не о чем, решение принято. Белая игральная кость жгла ладонь даже сквозь перчатку. Твой ход, Масацугу. Единственно возможный, и к сожалению, последний.       Он прикрыл глаза и вдохнул поглубже, окунувшись в запах распустившихся недавно камелий. Когда решение принято, намного проще насладиться незамысловатыми радостями, ничто не отвлекает.       Хрустнула под чьей-то ногой ветка, встрепенулась птица. Старина Нанкэй идет похмелиться? Или О-Това? Встреча с ней сейчас совсем некстати.       Нацу. А ведь он уходил очень тихо, специально останавливался и прислушивался. Не вздохнула, не пошевелилась. И вот пришла. Зачем? Прощаться? Лучше, чем было ночью, вряд ли получится. Отговаривать? Разубеждать?       Нацу плавно опала на колени.       - Разрешите последовать за вами…       Подняла глаза. Не теплые, не ласковые. Отчаянные, решительные, требовательные. Похоже, не один он принял решение.       Что ей ответить? Что она самое лучшее в его жизни? Что он хочет сберечь ее больше всех остальных? Что есть Иносукэ, в конце концов?       Нет, все пустое. Расстаться красиво не вышло. Что ж… Фишка впилась в пальцы.       - Это излишне.       И шагнул мимо. Не взглянув, не прикоснувшись. Слабый он человек…       Атаман       Как же он был взбешен и как ненавидел эту чужую слабость! Проклятое самурайское сословие! Напыщенные чистоплюи, готовые погибнуть ради мнимого долга и уязвленной гордости!       Рюунмару шарахнул кулаком по стойке, подпиравшей крышу. Чуть храм не обвалил. Можно и нужно было убедить О-Тову, что Тадзима сделал свой выбор и счастлив, но смириться с этим самому… Нет, невозможно! Человек, которого он безмерно уважал в последнее время, и который, как казалось, мог развернуть себе на пользу любую ситуацию, решает свою главную задачу настолько примитивно? Есть мечта, и нет выбора? Да что за нелепица?!       Он выскочил из храма и ринулся вперед, не глядя по сторонам. Пошел дождь, хлестал по разгоряченному лицу, но остудить ярость и досаду не мог.       - Господин Рюунмару…       Опа! Кто это назвал его господином? Рюунмару замер, раздраженно смахнул с лица дождевые струи, пригляделся.       Из тени шагнула женщина. Не крестьянка, сразу ясно. Красивое, утонченное лицо, изысканная одежда.       - Никакой я не господин, красотка! Зачем тебе сдался атаман разбойников?       Красавица рухнула на колени прямо в грязь. Склонила голову так низко, что пряди волос распластались по мокрой земле. Заговорила быстро, сбивчиво. Ни черта не понятно!       Рюунмару присел рядом с ней на корточки, тряхнул за плечо.       - Да кто ты такая?       Женщина подняла лицо. Вблизи оно оказалось еще красивее.       - Прошу меня простить. Я - Оно Нацу.       Хм... Не зря казалось, что он ее уже видел. Глаз у него наметанный.       - Ты невестка Тадзимы?       Нацу закивала. Губы у нее дрожали, по щекам лились слезы и смешивались с дождем.       Или больше, чем невестка? Вот ведь история…       - Так что ты хочешь, Нацу-сама?       - Спасите Тадзиму! – выкрикнула она. – Только вы можете! Прошу! Прошу! – захлебнулась дождем со слезами и снова упала лицом в грязь.       Рюунмару вздохнул. Опять? Есть у Масацугу еще поклонницы? Может, стоит собрать всех, да и втолковать разом?       - Я мог его спасти, - терпеливо начал он. – Тадзима отказался. Сам. Он сказал…       - Я все слышала! Конечно же, он не отступит от своего решения. И нельзя мешать ему в этом. Но настоятель и О-Това всегда говорят, что выходов больше одного! Масацугу нельзя спасти силой, но ведь его тоже можно… обмануть? У вас много уловок, Рюунмару-сан! Он считает, что может успокоить совесть, только умерев. Но это неправильно… Я не могу позволить ему этого... Поэтому ждала вас.       - Хм… Разве он просил тебя об этом?       Нацу осеклась, опустила голову и какое-то время сидела молча. Дождь усиливался. Рюунмару терпеливо ждал. Вдруг Нацу резко подняла лицо, и он почему-то совершенно ясно понял, что слез на нем больше нет, только вода с небес.       - Я все равно поступлю так, как решила. Прошу простить за беспокойство! Но ежели вы решите все же помочь мне, буду бесконечно вам благодарна! – и снова склонилась в поклоне.       Рюунмару посмотрел вверх, темные тучи стремительно плыли по небу. К утру может быть и развеется, но всю ночь будет лить. Удобное время. Хотел бы он, чтобы какая-нибудь женщина также яростно пыталась изменить его судьбу? Наперекор всему: обстоятельствам, мнению других и даже его собственному решению? Красивая, любящая женщина…       Рюунмару вздохнул и с размаху сел в лужу напротив Нацу.       - Рассказывай, что ты задумала…       В конце концов, в его арсенале в самом деле полно плутней, помогающих в нужный момент выжить или бесследно пропасть, или… Стоп.       - Нет. Лучше помолчи, женщина. Просто помолчи. Надо подумать.       О-Това       Думать о чем-то О-Това была не в силах. Просто металась по комнате. Под ногу попалась плошка с игральными фишками, она пнула ее, потом еще раз. От третьего удара глина треснула, черные и белые кружочки разлетелись веером. Тогда О-Това села на пол и тихо завыла. Как унять тоску, досаду, отчаянье? Зачем её снова заставляют пройти через это? Эгоистичные мальчишки! Хорошо устроились – умереть и не думать, каково тут ей будет!       В сёдзи слегка поскреблись, потом в щели показалось лицо.       - Дзиро, к тебе Нацу-доно.       Теперь вот и Нацу. Пришла, чтобы еще глубже расковырять, разодрать на кровавые лоскуты то, что сталось от ее сердца? О-Това закрыла лицо руками, посидела с полминуты. В мозгу крутилась одна и та же картина: сияющая глазами Нацу и Масацугу, что смотрит на нее, как никогда не смотрел на О-Тову. Нацу надо принять. Она та, которой намного хуже.       Выпрямилась, вытерла щеки руками.       - Зови.       Нацу вошла, опустилась на колени, поклонилась. С мокрых волос и одежды стекала вода. По половицам потекли ручейки.       - Я не смогу спасти Тадзиму, если ты за этим, - пустым голосом сказала О-Това. –       Подними голову.       Нацу распрямилась. Она была не только мокрая, но и грязная, словно последняя бродяжка.       - Как безмерно мне не было бы жаль, нельзя спасти того, кто сам этого не хочет, - печально откликнулась она. – Если Тадзима принял такое решение, нам следует уважать его. Но…       - Но?       Нацу провела рукой по лицу. Вытерла слезы и размазала грязь.       - Единственная моя просьба - помочь ему умереть без мучений…       Стражник из охраны Кондо       Измучивший всех дождь стих, и часовой, полночи просидевший под навесом у клетки с пленником, вышел размять ноги. Прогулялся взад-вперед, посмотрел на небо. Скоро рассвет, можно будет сдать пост, да пойти спать. Смотреть на казнь он не останется. Ему не нравятся такие зрелища.       В нескольких шагах раздался шум. Он подобрался, осторожно шагнул вперед, выставив копье.       - Стой!       Навстречу скользнула фигура. Бродяга? Нет, женщина. Вроде одета и причесана по-самурайски, но до чего же грязна. Повалилась в ноги, поползла коленях, забормотала что-то. Безумная? Стражник повернул копье тупым концом, чтобы оттолкнуть сумасшедшую, но та вдруг ловко скользнула мимо него и побежала к темнице. Стражник кинулся следом, копье зацепилось за куст, он его отбросил. С бабой можно справиться и голыми руками.       Но оказалось не так-то это легко. Женщина вырывалась, царапалась, визжала. Но помощь к нему уже спешил другой охранник, тоже отставивший копье, но тащивший из ножен меч. Увидев его, женщина заголосила:       - Масацугу! Масацууугу! - лягнула стражника под коленку, вырвалась снова.       Но теперь стало понятно, кто она такая. К изменнику Тадзиме явилась. А ведь разбудит своими воплями Кондо-доно, тогда всем не поздоровится. Зарубить тупую шлюху поскорее. Он посторонился, его напарник с мечом спешил за женщиной, та почти добежала до густых кустов, в которые если нырнет, то спасется, но поскользнулась, упала и замерла, с ужасом глядя на приближающегося солдата. Тот ускорил шаг, поднял клинок. Женщина зажмурилась. И тут он споткнулся, полетел головой вперед, чудом не наткнулся на острие. А когда поднялся, добычи уже не было, сбежала.       Атаман       Подставить подножку охломону-охраннику и сбежать было не сложно. Найти в лесу Нацу оказалось потруднее, с перепугу она метнулась не в ту сторону. А когда Рюунмару ее все-таки нашел, сразу спросила:       - Ты все сделал?       - Все, - он усмехнулся. – И даже больше.       - Большое спасибо, - пробормотала Нацу и начала приваливаться к стволу дерева, у которого сидела.       - Ну, уж нет, - затормошил ее Рюунмару. – Пойдем-ка, дома поспишь.       Растряс, потащил за собой. Теперь он обязательно доведет это дело до конца. Только ради нее, преданной и отважной женщины.       Масацугу       Перед глазами неясно, словно сквозь туман, виден размытый силуэт женщины…       - Где я? Где?       - Тихо, тихо… - кто-то наклонился к нему. Нежный запах, шелест ткани. Кто-то очень родной…       Но Масацугу все равно еще раз спросил:       - Где я? Кто здесь?       - Если вам кажется, что вы раю, то это – сама милосердная Каннон. Если в аду - могу стать и Великим царём Эмма…       И засмеялась, как Нацу. Масацугу усиленно заморгал, так что аж слезы навернулись. И сквозь слезы увидел: да это и есть Нацу! Красивая, с легким румянцем, в праздничном кимоно цвета молодой зелени. А где же его любимое, голубое?       И тут накатило понимание: он видит Нацу, слышит ее, думает про кимоно… Он жив?! Масацугу рванулся вперед.       - Что вы наделали? Все испортили! Кто – ты или О-Това? Если Кондо не найдет меня – уничтожит всех! Нужно… - что-то резко кольнуло за грудиной, и он поперхнулся. Очень больно. Но очень недолго.       - Погоди. Дай-ка, я объясню.       Большие мужские руки отодвинули Нацу в сторону. Потом эта же рука, уперлась       Масацугу в плечо, слегка толкнула, заставила снова лечь.       - Узнаешь меня, Тадзима-доно?       Зрение прояснялось с каждым мгновением.       - Атаман… Мне казалось, ты меня понял. Но как же вы...?       - А можно я тебя спрошу, Тадзимо-доно?       В голове проясняться не желало. Поэтому Масацугу просто кивнул.       - Ты хотел спасти род Ии? Желал умереть ради этого? Мечтал, чтобы о тебе помнили с почтением, а не с ненавистью?       Масацугу сглотнул густую, с привкусом крови слюну. Какая теперь разница, что он хотел.       - Возрадуйся. Ты умер от рук своего господина, который этим подтвердил верность хитрому барсуку Токугаве. Кондо удовлетворен и убрался восвояси. Род Ии спасен. И искренне скорбит по Оно Тадзиме: женщины льют слезы, мужчины признают свои ошибки. Наотора-сама в глубокой печали от потери преданного советника и друга. Но это только сделает ее сильнее, – Рюунмару помолчал, и добавил. – Все как ты мечтал. А ведь есть и еще одна приятная сторона – при всем этом, ты жив.       Масацугу прикрыл глаза и заставил себя еще раз восстановить все в памяти. Страх, боль, восторг осознания, что все идет, как надо, грустная радость выполненного долга и накрывающая мягкой волной слабость…       - Копье? – спросил он и открыл глаза.       - Копья! – хохотнул атаман. - И отвар из кое-каких листьев… Мы намазали их все, чтобы без осечки.       - Первый раз слышу, - пробормотал Масацугу. – Вероятно, он замедляет движение крови и ослабляет дыхание, создает иллюзию смерти.       - Точно! Наотора-сама, хоть и глава клана, но, как ни крути, ба… кхм, женщина. Она и не смогла бы нанести достаточно сильный удар.       - И к тому же явно не туда…       - Ну, она спросила, как лучше ударить, чтобы смерть наступила быстро. Мы еще и потренировались. На чучеле…       Масацугу даже рассмеялся. Вот ведь хитрец! В груди снова кольнуло.       - Получается, теперь я твой должник…       - Эээ нет, не мой…       - Самое сложное было забрать вас, чтобы дать противоядие не позже, чем через два часа… - вдруг вмешалась Нацу.       - Верно. Но солдаты, которым было велено закопать тело у дороги, узнали Нацу-доно. И выдали вас без препирательств. Еще раз примите мое искреннее уважение и восхищение, – Атаман поклонился Нацу и встал. – Отдыхайте, Тадзима-доно. Раны не тяжелые, заживут быстро. А когда поправитесь, благодарите и берегите эту женщину. Только ей вы теперь должны.       - Рюунмару-сан, пожалуйста… - прошептала Нацу. – Не нужно. Это излишне…       Атаман еще раз поклонился и быстро вышел. А Масацугу почувствовал, что безмерно устал, еще сильнее, чем там – на эшафоте.       Когда очнулся снова, день уже клонился к концу. С улицы тянуло прохладой, последние лучи солнца освещали самый край комнаты. Нацу сидела рядом, точно также сложив руки на коленях. Похоже, и не отходила никуда. Увидела, что он проснулся и улыбнулась.       Такая же милая и спокойная, как прежде, но между бровями складочка (раньше не было), в углу рта – морщинка, а в глазах - остатки боли и страдания, как ни старайся, до конца не спрячешь.       Воистину, принять удар на себя легче, чем нанести удар самому. Ему ли этого не знать… Масацугу облизнул пересохшие снова губы и сказал то, что должен был сказать:       - Мне нет прощения. Я не мог выбрать тебя…       - Но я-то могла выбрать тебя… Принести еще воды?       Легко поднялась и выскользнула прочь, оставив его в невеселых размышлениях о том, что разобраться в женщине – это не партию в го выиграть…       Иносукэ       Играть в го не очень интересно, но все же лучше, чем заниматься каллиграфией, которая никогда не была у Иносукэ сильной стороной. Поэтому перед тем, как обмакнуть кисточку в тушь, он всегда тяжело вздыхал и косился на Котэна: может тот отвлечется на что-нибудь, да отменит урок? Но монах никуда не собирался, не спеша перебирал четки и внимательно следил за единственным учеником. Тогда Иносукэ кисточку обмакивал, снова вздыхал и начинал медленно выводить иероглиф. Закончив, вздыхал в третий раз, рассматривал результат и начинал упражнение сначала.       Сегодня его мучения неожиданно прервались на втором этапе пятого иероглифа – во дворе появилась мать. Иносукэ не видел ее больше двух недель, она пропала сразу после казни дяди Масацугу. Монахи сказали: ушла молиться в лесной заброшенный храм. Поэтому сейчас от радости он не удержал лица - посадил на лист кляксу, отбросил кисточку и вскочил.       Мать улыбнулась ему, быстро поклонилась Котэну и спросила:       - Здесь ли настоятель? Хочу попросить, чтобы отпустил нынче Иносукэ пораньше.       Обняла она его только дома. Прижала к себе и долго не отпускала. Потом выпустила, но еще с минуту сидела, смотрела. Была она какая-то не такая. Двигала губами, словно старалась прогнать улыбку, и глаза у нее странно блестели.       - Мы с тобой сегодня уйдем. Надолго. Собери вещи, самое необходимое, но чтобы было не слишком тяжело нести.       С этой задачей Иносукэ справился быстро, чай не иероглифы. Да и вещей у него было немного. Одежда, набор для го и несколько книг. Дольше всего он колебался над свитками «Тайхэйки». С одной стороны, хотелось взять на память о дяде, с другой – больно их было много, и к тому же читать после произошедшего захочется наверняка не скоро.       Набор для го тоже пришлось оставить. Мать сказала: там есть. Да где там-то? Остальное велела складывать в один из двух больших коробов, в которые сама собирала вещи. Иносукэ наклонился уложить и увидел там мужскую одежду. Дядину. Зачем? Ему на вырост? Они уходят так надолго? Хотел спросить, но не успел, мать нашла новое задание:       - Принеси меч Тадзима-но ками, его тоже берем.       Меч им вернули еще до казни. Принес его сам Кондо. Принял напыщенную позу и объявил, что проступки проступками, а меч самурая должен быть в семье. А так как Иносукэ теперь остается единственным мужчиной, то и принять меч должен он. И вести себя в дальнейшем достойно. Иносукэ меч принял. Но для себя решил, что Кондо с этим мечом должен обязательно встретиться еще раз. И обязательно с его, Иносукэ, помощью.       Нести поклажу мать наняла двух крестьян из деревни. Дорога оказалась непростая, лесом и оврагами. Иносукэ до ухода так и не спросил, куда же они идут. А в пути было неудобно, да и мать шагала быстро, не оглядывалась. Забегать вперед, заглядывать к ней под широкополую шляпу и заводить разговор было как-то неловко.       Через несколько часов, Иносукэ и сам сообразил: в тот самый заброшенный храм, вот куда. И что же, жить они там будут? Или ждать чего-то? Кто-то их заберет? А может быть, мать снова выйдет замуж? Последняя мысль его совсем не радовала. Но если и так, то почему тайно? Фу ты, ничего непонятно!       От таких размышлений он расстроился, перестал следить за тропинкой и начал спотыкаться. Мать сперва оборачивалась на него, потом остановилась подождать и сказала негромко:       - Потерпи еще чуть-чуть. Скоро придем.       К вечерц добрались до храмовых ворот. Здесь мать отпустила носильщиков. Те не возражали, а Иносукэ опять ничего не понял. Дальше как, сами?       - Берись за переднюю ручку, я сзади. Потом вернемся за вторым.       Дорожка шла немного в гору, но Иносукэ казалось, что он поднимается на саму Фудзи-сан, про которую ему рассказывали в храме. Ноги скользили по мелким камням, руки и плечи быстро заломило от тяжести, пот тек по лицу, и вытереть его было нельзя. А если споткнешься, то так и свалишься носом в камни, да еще сундуком по макушке получишь. Поэтому он брел, смотря только под ноги…       - Постойте, я помогу!       От этого голоса Иносукэ и споткнулся. Правда не упал, а всего лишь выпустил свою ручку. Сундук тяжело шлепнулся на землю. Мать сзади сказала, что кое-кому, видно, не самураем быть, а цветы шелком вышивать, но он не обратил на это внимания, опустился на крышку и только тогда медленно поднял голову.       От храма, слегка прихрамывая, к ним шел… дядя Масацугу. Совершенно живой, в светлом домашнем кимоно. И улыбался, а это не часто увидишь. Иносукэ осторожно оглянулся на мать, может, ему одному от усталости мерещится?       Мать удивленной не выглядела. Она стояла, опершись двумя руками на брошенный сундук, переводила дыхание и сердито смотрела на приближающегося Масацугу, а тот заторопился сильнее, еще раз крикнул:       - Я помогу!       - Это излишне! А вам еще рано вставать! Какое легкомыслие!       Грубит мужчине. Главе рода. Да что же тут творится?! Иносукэ вскочил, готовый извиняться за мать, но дядя как раз поравнялся с ним, остановился, положил руку ему плечо и сказал, все так же непривычно улыбаясь:       - Иносукэ, за храмом огород. Там сейчас работает семья, у них нет дома, они живут здесь. Сходи, попроси женщину прислать сюда старшего сына. Вместе справимся.       А сам присел на сундук, посмотрел мать и похлопал рукой рядом с собой.       - Иди сюда, Нацу, отдохни.       Крестьян Иносукэ нашел быстро. Но сразу звать не стал. Спешки-то никакой нет. Он устроился на теплом от солнца камне, смотрел издали, как парнишка немногим старше его колет дрова, как девочка кормит кур, и чувствовал себя странно счастливым. А если немного и расстраивался, то лишь о том, что поленился нести с собой «Тайхэйки». Эпилог Имея заслуги, прославиться, а потом бежать от мира – таков Путь Неба… «Тайхэйки», четвертый свиток       К вечеру вышли на большую дорогу. До этого два дня Масацугу на всякий случай путал следы: то резко сворачивал с нахоженных троп, то даже возвращался назад, чтобы в случае негаданной встречи со знакомыми, невозможно было бы просчитать маршрут. И вот решил, что можно больше не опасаться.       - Мы идем в Оми, - объяснил он Нацу. – Вассал рода Адзаи – Исида Масацугу, мой знакомый из Сумпу, несколько месяцев назад писал мне, что ищет учителя для своего второго сына, спрашивал, нет ли в наших краях кого подходящего. Теперь, незадолго до нашего ухода из храма, я ответил, что направляю к нему… - Масацугу слегка улыбнулся, - …проверенного человека по имени Цурукава Токицугу с семьей. Рекомендации дал хорошие. Дату поставил правильную – до всего, что было… Иносукэ, меч самурая, пусть пока и деревянный, заслуживает более уважительного отношения.       Иносукэ, который в это время яростно сражался с сухим кустом, бормоча сквозь зубы: «Вот тебе, Кондо! На!», вздрогнул, покраснел, торопливо сунул меч в ножны. Потом, желая сменить тему, спросил:       - А какого возраста второй сын Исида? Маленький? Как Торомацу?       - Полагаю, ему лет десять. Он уже закончил обучение в храме, и теперь его нужно научить управлению и ведению дел. Тебе тоже будет неплохо про это послушать.       - А может, мы с ним подружимся? – помечтал вслух Иносукэ, истомившийся без компании за последние тяжелые дни.       - Все может быть, - согласился Масацугу. Немного помолчал и добавил, глядя вслед уже убежавшему вперед Иносукэ, - Но, скорее всего, это излишне…