Тишина и покой

       Наконец-то последний крестик закрыл вторую строку календаря. Онни вздохнул с облегчением. Даже финальный осмотр раздражал меньше обычного. Пока он одевался, зевающий санинспектор сделал нужную запись в паспорте. Все, теперь можно догонять остальных, они, наверно, уже сидели в лодке у причала карантинного островка. Дальше, через десять минут озерной глади — полная пустота и неизвестность, а он за две недели так и не придумал, что делать дальше. Вернее, и не пытался придумать. Еще вернее, старался не думать ни о чем, чтобы не потревожить эту пустоту. После месяцев отчаяния она казалась… не счастьем, нет, — но определенно облегчением. Как человек с мигренью, который радуется каждой секунде, когда боль стихает. Онни не назвал бы свое состояние радостью и никаким позитивным словом вообще, но хотя бы мысли о Туури больше не саднили. Время, проведенное с душой сестры в лесах за Саймой, кажется, помогло — от любой мелочи, что раньше вызвала бы в памяти Туури и перехватывала горло, сейчас первым делом возникал только образ сиелулинту, как она без конца рассказывала брату обо всем, что видела сейчас или в своем путешествии, летала вокруг, каждый день на привалах твердила, что ни о чем не жалеет, и что он ни в чем не виноват, и должен собраться, добить этого каде несчастного и жить дальше, не отвлекаясь на глупых сестричек. Или ругалась, чтоб не смел рисковать собой, и грозилась выклевать ему мозг даже в Туонеле, если он последует за семьей слишком рано. Или стихала, пристраивалась на плече, уткнувшись ему в ухо, и просила прощения. Наверно, он даже начал признавать ее правоту. На обратном пути ни о чем не думать было несложно. Отслеживать зараженную гнусь — задача уже привычная, да и есть кому подстраховать вместо Туури или прикрыть с флангов. А если кто-нибудь долговязый, рыжий и болтливый вздумает поговорить на привале или прямо по дороге, всегда можно резко уставиться в кусты и замереть, будто там сидит стадо троллей. Болтливый объект вспомнит, что вокруг Тихий мир, и тоже заткнется. Лалли, правда, прекрасно видел, что нет там никаких троллей, но тоже любил тишину и потому никак не реагировал в открытую, а мельком дергал уголком рта, изображая усмешку. Что тоже… успокаивало, что ли. А то попытка воспитательной беседы после воссоединения с родней в лехто была не очень удачной. Но по возвращении в Сайму неиммунных ждал обычный двухнедельный карантин. Да, для тех, кто прибывал чистыми рейсами из чистых зон Борнхольма и Пори, эта процедура необязательна, но когда гости вылезают прямо из леса — это совсем другое дело. И справка от дозорного мага не поможет, он проверял только факт одержимости. При виде санитарного офицера на спецпричале никакое состояние Онни медленно, но необратимо мутировало обратно в страх. Только не в центральный карантинный комплекс Рокансаари, куда двенадцать лет назад поместили всех пока еще живых с архипелага Хаукивеси. Только не с головой в воспоминания о том кошмаре. Он не выдержит. Не две недели точно. Обошлось. Для одного человека хватило и небольшого районного отделения для местных грибников и рыбаков. Почти уютного. А главное, пустого, пока не кончился сезон уборки урожая. То есть, это Онни наивно надеялся, что останется один, а иностранцев (вернее, единственного неиммунного иностранца) все-таки отправят на карантин поближе к Сайменскому каналу, чтобы потом сразу чемодан-причал-Исландия. Но тут везение кончилось. Рейнира поместили сюда же, а вместе с ним и бешеную бабу-норвежку. Оказалось, что Финляндия с Норвегией так редко взаимодействовали, что до сих пор не удосужились подписать договор о взаимном признании справок об иммунитете, и потому штамп и запись в паспорте Сигрюн Эйде санинспектор проигнорировал, равно как и ее громкий голос, брань на родном языке и угрозы нажаловаться родителям. Генералам норвежской армии, между прочим! И напрасно капитан Эйде закатывала рукава, рвала на груди рубаху и даже стягивала штаны, чтобы показать, куда ее кусали тролли, и ничего, жива до сих пор. Момент со штанами офицер пригрозил счесть оскорблением должностных лиц и даже потянулся к кобуре. И лишь датчанин, нимало не смущенный внеплановым стриптизом, сумел предотвратить небольшую норвежско-финскую войну, когда вызвался отсидеть положенный срок вместе со своим командиром. На что она, ворча, согласилась, а санинспектор согласился тем более, потому что по инструкции при неиммунных на карантине обязательно должен оставаться кто-то иммунный, а так штатный сотрудник мог бы не торчать на работе круглосуточно. Во все это Онни вникал помимо воли, потому что санинспектор не владел иностранными языками, и пока датчанин переводил между скандинавским суржиком и исландским, Онни досталось плечо исландский школьный — финский матерный. Особенно хорошо ему удавалось передавать возмущение на родном: перспектива провести две недели в компании въедливого, язвительного, подлого датчанина его не прельщала. К счастью, развлекал датчанин в основном своего капитана, чтобы она не слишком сильно лезла на стены со скуки, и на долю Онни пришлось не так много хитровыделанного датского юмора. Но что толку, если там был еще и Рейнир, и он тоже разговаривал. Нет, не так: он Разговаривал. Без умолку. Круглосуточно — причем в прямом смысле. Маг, чтоб его. Даже если прикинуться спящим, он замолкал ровно на пять минут, а потом, заявив «Ну вы же не спите!», продолжал трепаться. Заснув по настоящему в первый день, Онни удивился, что никто его не поджидал прямо посреди личного пространства. Но вскоре послышался лай со стороны моря. И точно — Рейнир бродил по воде вдоль берега и играл со своим духом-хранителем в принеси-палку. Где только палку раздобыл?.. Пришлось загнать его почти силком на берег, чтобы не демаскировал остров. Ну и чтобы не съели дурака. Рейнир немного поупирался, пояснил, что Онни запретил ему приходить на свою территорию. Онни удивился еще раз, что настырный исландец вдруг решил послушаться, хотя раньше ему на запреты явно было плевать. И повторить, глядя в радостные зеленые глаза, чтобы он убирался к себе, Онни не сумел. Все-таки Рейнир действительно помог победить каде. Проявив чудеса идиотизма, как потом сверхкратко доложил Лалли. Ладно, пришлось терпеть и замирать каждый раз, когда Рейнир, зигзагом скача с темы на тему, опасно приближался к датской экспедиции. Онни не хотел выяснять, готов ли он слушать (и тем более говорить) про последние недели жизни Туури. И оставался только один способ контролировать разговор — самому вести беседу куда нужно. Отвечать на вопросы — лучше обстоятельно, с ненужными подробностями, ведь пока Онни говорил, Рейнир молчал, а это уже хорошо. Спрашивать что-нибудь нейтральное и незаметно отключаться, пока Рейнир запутано объясняет правила компоновки гальдраставов. Зато потом будет повод переспросить пропущенное, чтобы безопасных тем хватило надолго. Но вот бесконечные две недели закончились, можно вдохнуть холодный осенний воздух, влажный от тумана и золотистый от низкого солнца, и выбросить все из головы. Сейчас они доберутся до причала, и иностранцы наконец-то уедут восвояси. Рейнир, правда, не раз делился планами, что хочет быть военным магом, «как Онни», а это для него возможно только в Финляндии. Но это уже исключительно его проблема, Онни подал в отставку еще зимой, когда сорвался в Швецию. Санинспектор, отдавая паспорт, с подозрительным любопытством спросил про планы на будущее, и Онни пожал плечами. План у него в последние месяцы был один: освободить душу бабушки Энси — нить, ведущую каде к последним Хотакайненам. Что будет потом, его не волновало. Он даже не загадывал, останется ли в живых. Но вот, остался. И совершенно не представлял, что делать с этой жизнью дальше. Хотя самое время подумать. Без работы, без дома (в Кеуруу все военные получали казенное жилье — но только на время службы), без денег… Можно поискать комендатуру, мага с его опытом примут с радостью. А, нет, исландец увяжется следом. Тогда сельхозуправление — там всегда нужны добровольцы на картошку, капусту, распашку… А еще лучше — уйти в ближний, расчищенный лес на подножный корм до серьезных заморозков. Там сейчас тихо, прохладно, небо начинает проступать сквозь редеющую листву. Сухие листья на земле предупредят о чьем угодно приближении не хуже кошек, а страх перед Тихим миром умер уже давно. Чужой лес не будет ни о чем напоминать. Потом снова карантин, потом видно будет. Мысли текли лениво, как вода мимо борта. В тумане проступал причал, и даже не пустой. Сначала Онни вздрогнул, различив две фигуры, но нет, это оказались не Лалли с другом (догадались уехать, молодцы), а смутно знакомый лысо-бородатый тип и женщина вроде как в военной куртке. Нашивку издалека не видно. Интересно, что за делегация? Нарушителя санитарного режима сопровождают на карантин? А хотя нет, не интересно. Онни раздумывал, не подсказать ли Рейниру, что у женщины можно узнать, где комендатура, но тут лодка мягко ткнулась в причал, санинспектор вылез привязать ее, а дедок на причале — точно, он немного походил на дозорного мага с чайками — ткнул пальцем в сторону лодки и всех людей в ней скопом и заявил на все озеро: — Он! Точно, этот самый! Кто из иностранцев так насолил местному жителю, Онни выяснять не собирался. Он подхватил лук с колчаном и копье и покинул лодку сразу за инспектором. На берегу маячили еще два человека, невысоких, потолще и потоньше. Эти идиоты все-таки явились… Ну что им еще? На работу не берут? Влипли во что-то? Онни принял суровый вид для разговора по-братски, но тут… — Онни Хотакайнен, полагаю? — окликнул его женский голос. Та самая офицер смотрела неодобрительно прямо на него, дедок рядом с ней — тоже. На ее нашивке была изображена сорока, но Онни в упор не помнил, что это за подразделение. В Кеуруу никаких сорок не было. Ладно, власть есть власть. — Да. Чего? — буркнул он. — Кайса Виртанен, отдел гражданского порядка. Оружие пока что передайте мне. Онни ничего не понял, но на всякий случай сложил свои пожитки к ее ногам. «Сорока» покачала головой и показала подбородком куда-то на него, но невысоко. Немного подумав, Онни решил, что она имела в виду нож у него на поясе. Но это ж инструмент, а не оружие — для неиммунного по крайней мере. Не считает же она, что его можно применять против людей?.. Он отцепил нож в чехле от пояса, протянул рукоятью вперед. Офицер Виртанен приняла «оружие», но снова кивнула туда же. — Еще чего! — возмутился Онни, потому что на поясе осталось только кантеле, а это уже перебор! — Добавить сопротивление при аресте? — поинтересовалась она ледяным тоном. — Ч-чего? — Он еще спрашивает, чего! — перебил ее дед, чуть не брызгая слюной. Толпа зрителей — санинспектор, трое иностранцев, Лалли с приятелем тоже подошли — его явно воодушевляла. — А кто в начале лета хотел у меня арендовать лодку аж до Кермаярви? Простой такой! Сдохнет там в Тихом мире, а я останусь без лодки и с какими-то тремястами кронами? Нет, никакой аренды, только выкуп за полную стоимость. Так он тут же соврал, что отправится только до Маунолы. Как будто у меня таких хитрых не по десять штук в сезон! Ну, я отказал, а на следующее утро смотрю — замок на одном из эллингов сломан, лодки нет. Я сразу понял, чьих это рук дело! Он еще крутился у берега, мне сосед рассказывал. — Подтверждаете факт кражи со взломом? — офицер выражала неодобрение не так экспрессивно. Теперь Онни вспомнил этого вредного деда, дурацкие правила аренды и свое небольшое преступление. Тогда его единственная цель — уничтожить каде — гнала его вперед, как течение реки, не давала ни на день нигде задержаться, хотя на тот момент Лебедь еще не поставила ему крайнего срока. Да и владелец лавки явно бы не разорился без одной лодки. Онни не предполагал встретить его вновь. Но вот, встретил. И как бы должен устыдиться антиобщественного поступка, но в душе резко вспыхнуло негодование от небольшой вроде бы справедливости. — Вот не надо, замок я не взламывал, а нормально открыл, заклинанием. Я же маг. И лодка в целости и… И с критическим опозданием он вспомнил, что бросил ее на берегу одного из озер в Тихом мире, чтобы вместе с командой «спасателей» пешком добраться до поста дозорного мага, и даже не подумал, чтобы вернуть украденное. — Так это правда? — послышалось сзади. Он обернулся. Лалли щурился на него с неодобрением, его приятель тихо спрашивал, в чем дело — даже, кажется, по-фински. Недостающее чувство стыда резко возникло. Сколько раз Онни твердил кузену, что надо быть ответственным, добросовестным, приносить пользу людям, что нельзя таскать хлебцы со склада при столовой, а сам такой пример подает… А еще Лалли сейчас даже больше обычного походил на бабку Энси, вечно недовольную бесполезным, ни на что не годным старшим внуком. Онни смог только угумкнуть. — Ясно, — объявила «сорока» (а, понятно, в столице гражданского населения в разы больше, чем на военной базе Кеуруу, вот и нужен целый отдел) и начала заполнять бумажку на планшете. — Добровольное признание облегчает работу следствия. Значит, возмещаете полную стоимость, и инцидент исчерпан. — Онни, вам нужна помощь? — с другой стороны спросил Рейнир, хотя абсолютно ничего не должен был понять. Норвежка тоже добавила что-то, но воинственное. — Все нормально, — поспешил ответить Онни по-исландски в пространство между датчанином и рыжим, пока иностранцы не выкинули какой-нибудь фортель. — Это не ваше дело. Можете идти, куда хотели. — Затем он обернулся к офицеру. — Денег у меня нет. Еще одна причина, почему он и решился на преступление: по возвращении на родину средств у него осталось кот наплакал. Их и в начале пути было не так чтоб много, потом в Швеции пришлось обзавестись вещами взамен посеянного на пирсе багажа, потом на ближайший корабль из Рейкъявика на Борнхольм были только люксовые места, а ждать двое суток до следующего рейса нельзя — чтобы у Лалли не было даже тени шанса догнать его. Стоил такой билет столько, что просто мата не хватало, а когда Онни кое-как добрался до Саймы, не хватало уже наличных: или арендовать лодку, или закупить походную экипировку. Лодка была важнее, но владелец лавки рыболовных товаров не оставил ему выбора. Он не мог позволить себе тратить время на то, чтобы заработать на покупку лодки честным путем. Что ж, зато сейчас времени завались. И проблема планов на жизнь отпала сама собой. Офицер сейчас составит протокол, утащит арестованного в комендатуру, там тиснут постановление отправить нарушителя отрабатывать сумму ущерба у пострадавшего. От дедка несло скандальным характером, так что покоя в ближайшие месяцы не предвиделось. — Сколько он должен? — Лалли вдруг обратился к «сороке». — Пять тысяч крон, — выпалил дед-лодочник. На него ошарашенно уставились все, понимавшие по-фински, включая офицеров. — Киуру, у тебя ничего не слипнется? — женщина даже забыла про официальный тон. — Твоим корытцам красная цена пятьсот. — А упущенная выгода? А моральный ущерб? — завелся дедок, но Онни отвлекся на движение сбоку. Оказывается, Лалли достал из внутреннего кармана когда-то белый конверт и отсчитал оттуда нужную сумму раньше, чем потерпевший закончил возмущаться безнравственностью современной молодежи. — Ты, милая, спроси у него, откуда такие деньги, — продолжал бубнить дедок, пересчитывая мятые и новенькие купюры. — Сообщник, поди… Онни посмотрел на него, мысленно считая до десяти. А то привык в последнее время сразу бить всякую нечисть в глаз, не хватало еще продолжить на людях… Однако что-то в его взгляде, наверно, читалось — дед исчез за спиной «сороки» и бочком, бочком припустил было с причала на берег, но офицер Виртанен одним окриком остановила его и вручила планшет с протоколом под роспись. — Всё? — чисто для проформы спросил Онни, в свою очередь расписываясь в протоколе. Оставаться дальше в такой глупой ситуации, да еще при свидетелях, не хотелось. Хорошо хоть иностранцы ничего не поняли. — Э, Хотакайнен, куда?! — «сорока» резко подняла голос, когда он потянулся забрать вещи. Онни вздрогнул. — Я с тобой еще не закончила! — Чего еще? — вздохнул он. Вроде подписывать больше ничего не надо. Или в комендатуре отметку в паспорт поставят, или что там с нарушителями делают? Раньше он никогда не сталкивался со службой гражданского порядка и их процедурами. В Кеуруу он слишком боялся потерять место, а с ним и возможность оставить младших у себя. Да и родители приучили добросовестно выполнять свою работу. Воспоминания о Кеуруу и родителях он тут же отогнал подальше. На всякий случай. А то вдруг опять аллергия случится, когда рядом слишком много народа. Офицер тем временем открыла рот, потом закрыла, и вообще казалась безмерно ошарашенной. — В одном старый жмот Киуру был прав, — разродилась она словами наконец. — Наглости тебе не занимать. Дезертировал, скрывался по заграницам, а потом спрашивает «чего еще»! Настал черед Онни потерять дар речи. Цензурной, по крайней мере. Но после пары емких слов он спохватился, что при Лалли выражаться нельзя, и оглянулся. Лалли, когда хотел, умел смотреть очень выразительно, и теперь по нему ясно читалось все, что он думает о непутевом старшем кузене. Швед уже устал спрашивать его, в чем дело, и лишь дергал за рукав. — Это правда? — спросил Лалли во второй раз меньше чем за полчаса, но сейчас Онни знал, что ответить. — Нет, конечно! — и он обернулся к «сороке». — Вы там попутали чего-то, я подавал рапорт на увольнение! — Ничего не знаю. К нам запрос с ориентировкой поступил из Кеуруу еще в январе и до сих пор не отозван. Не согласен — в комендатуре напишешь объяснительную, но пройти туда все равно придется, потому что мои полномочия тут всё. Дальше тобой займется трибунал. Так что за мной, молча и без фокусов, — и она кивнула на санинспектора. А, ясно, он остался как подкрепление для конвоирования военного мага. «Сорока» даже попробовала подтолкнуть Онни в нужном направлении, но силы и массы ей не хватило, а сам он был слишком занят возмущением. Теперь его возмущали коллеги из Кеуруу. Какой кретин там умудрился посеять его рапорт, он же… Но тут память забуксовала. Кому он сдавал бумажку? Коменданту, кадровичке, дежурной девчонке-скальду? Как писал рапорт, он помнил четко: дома, под утро, при одной свече, в спешке, и да, точно, собирался тихо подсунуть в стопку для текущих бумаг в офисе скальдов. В уведомительном порядке, так сказать. Не до бюрократических заморочек ему тогда было, все силы уходили на волнение: чуть не нарвался на каде в море снов, не смог наладить связь с Лалли, воображение разыгралось, перечисляя в красках все опасности, ждущие его семью… Ах да, еще он перепугался, что опоздает на паром, рванул сразу на причал и оказался там аж за час до отправления, и… Так, а рапорт? Он же бумажку брал? Да, свернул и сунул в карман. Который карман? В меховой куртке ему вроде никаких бумаг потом не попадалось. Неужто выронил? Свернутый лист, сени, дверь, груда сумок. А, вот, карман верхней сумки, которая… точно, бесславно сорвалась с причала и утонула. А по пути он сначала страдал от потери багажа и боялся, не случилось бы чего с судном, потом был ошарашен встречей с иностранным магом во сне и даже не вспомнил про несчастный рапорт. Ну вот, кретин нашелся. Так он вправду самовольно оставил место службы!.. Нет, без надзора рубежи все равно бы не остались, смену передавали из рук в руки, но неудобства он коллегам обеспечил с избытком. — Ну так что? — Совсем потеряла терпение офицер Виртанен. — Сопротивление мне добавлять или как? — Нет, — произнес он вполголоса, для себя скорее, отдал кантеле Лалли и развернулся в сторону берега, а то санинспектор уже ненавязчиво барабанил пальцами по кобуре. За спиной «сорока», узнав, кем Лалли приходится задержанному, заодно отдала ему все конфискованное оружие. Но далеко уйти не получилось: узкий причал перегородила собой возмущенная дочь двух норвежских генералов, руки в боки, на одном боку кинжал, на другом пистолет, посередине фонтан угроз неизвестного содержания, но и по интонациям понятно, что она не согласна с политикой властей. Датчанин со шведом тщетно пытались ее урезонить или оттащить. А рыжий и вовсе решил, что исландского представители властей не знают, потому что громким заговорщическим шепотом предложил устроить побег. И пока Онни вспоминал иностранные ругательства, «сорока» на сносном исландском расписала Рейниру все правовые последствия пособничества особо тяжким преступлениям. На слове «депортация» рыжий погрустнел, на «дезертире» — уставился на Онни взглядом обиженного щенка, словно ушам своим не верил. И от взгляда этого шевельнулась в душе некая неловкость, но Онни отогнал ее. Наплевать. Наконец-то глупый мальчишка разочаруется в нем и отстанет. Его мнение никого не интересует. Вот мнение Лалли… А, нет, тоже безразлично. Должно быть безразлично. Двоюродный брат уже не нуждается в опеке и воспитании, поддерживать свой авторитет больше ни к чему. И все равно Онни не решился обернуться к Лалли. И так понятно, что остатки братского уважения полетели Хийси под хвост. Норвежка, выслушав перевод Мадсена, скривилась, сплюнула в воду и освободила дорогу. И Онни пошел. Ну и все путем. Он останется один, как и хотел. В тишине и покое или как — зависело от приговора. Что полагается за дезертирство, Онни никогда не слышал, но предположить мог. Выбор-то невелик. Это в Старом мире могли посадить в тюрьму или даже расстрелять, а сейчас и то, и другое — непозволительная трата ресурсов. Скорее всего, отправят на отработку без оклада, чисто за еду, а вот куда и на какой срок… Гадать Онни не стал — все равно скоро узнает. Зато проблема с жильем и работой решилась сама собой. Хорошо же? Ну… нормально. Можно ни о чем не думать, замереть внутри, и тогда безразличное равновесие вернется.