The Second Chance

Февраль, 1929 год, Мюнхен       Сколько Ева себя помнила, она никогда не была необычной. Она не выделялась из толпы школьников, была обычным активным ребенком, любила спорт, игры и шкодничать. Она обожала заплетать кудрявые светлые волосы и примерять мамины нарядные платья. Но в Еве не было ничего особенного, и из-за этого она часто грустила. У сестер всегда находилось что-то, в чём они были лучшими, а Ева могла быть только непослушной. Мама иногда говорила, что своим взрывным характером она и отличается от серой массы детей, но на то это и мамины слова, чтобы быть такими… Мать хвалила её стремление к чему-то, но только словесно. Она никогда не поощряла Еву при отце, никогда не называла новое увлечение дочери путным и только вздыхала. Ева злилась.       До чего же скудным на одобрение был её отец, и говорить не приходится. Он был против её занятий спортом, увлечения журналистикой и искусством. «Это вздор» — фыркал Фридрих Браун и заводил мораль о месте настоящей женщины в обществе, о необходимости познавать религию и хозяйство. — Не расстраивайся, взрослые не могут радоваться по-настоящему. Просто у них слишком сложная жизнь и много проблем. Надо вечно думать о деньгах, налогах и как бы снова не пропустить новости в газетах, — успокаивала Еву сестра. — Это же ужасно! — не понимала Ева. Ей казалось, что жизнь на то и жизнь, чтобы делать всё, что тебе нравится. — Поверь, ты ещё поймешь их, когда начнешь жить отдельно или выйдешь замуж, например, — здраво рассуждала Ильза. — А твои увлечения со временем сменятся.       «Я не выйду замуж» — угрюмо думала про себя Ева, но высказаться вслух так и не решалась. Она отчаянно не хочет так рано повторить участь матери, хоть и сильно её любит. Ей всего неполных семнадцать, и она совсем не готова сидеть всю жизнь дома и собирать грязные пелёнки за детьми. Еве хочется любить. Жить ей хочется. *** — Я не уверена, что буду их носить, — Ева с сомнением смотрит на новую обувь, которую торжественно вручила ей Гретль в честь её дня рождения. — Я не в силах даже шагу в них ступить, а ты говоришь мне ходить целый день. — Брось, их просто нужно разносить, это нормально, — отмахивается Гретль и слегка приобнимает сестру за плечи. Перед сёстрами красуется пара новых туфель на каблуке, таких модных, но таких неудобных. Гретль, кажется, ждала вечность, прежде чем подарить Еве их, поэтому вся сгорала от нетерпения, так хотелось увидеть сестру в обновке. — Спасибо! Но я не понимаю, зачем такие сложности. Это очень серьёзный и дорогой подарок, Гретль. Где ты их смогла найти? Они, наверное, очень дорогие… — Ева смущённо оглядела красивую коробку с расшитым золотыми буквами названием бренда. Она любила красивую обувь и красиво одеваться, однако у семьи далеко не на всё хватало денег, поэтому приходилось обходиться обычной и невзрачной одеждой. Тем более, отец не приветствовал излишнюю роскошь на своих дочерях. Но Ева всё равно не могла отогнать ощущение удовольствия, смотрясь в зеркало у себя в комнате, как ни старалась. Обувь так хорошо облегала стопы и удлиняла ноги, что она невольно засмотрелась на отражение. Ей, чуть полноватой и всегда серенькой, так редко удавалось увидеть себя женственной со стороны, что сейчас Ева не могла оторвать глаз от своих ног. Она уже согласна была ходить в неудобном, лишь бы подольше оставаться стройной и высокой. Взрослой. — Тебе можно, — сестра только заговорщически подмигнула и направилась к двери. — Пойдём стащим тушь у зануды Ильзы?       Гретль выпорхнула за дверь, а Ева снова обратила внимание на зеркало. Выпрямила спину и расправила плечи. Почему-то сегодня ей невероятно сильно захотелось распустить волосы, чтобы светлые кудри укрывали плечи и колыхались. Ева запустила руку в прическу и вытянула пёструю заколку, державшую локоны. Голубые глаза загорелись восхищением, и девушка слегка улыбнулась. *** — Объясни, зачем нужно было оставлять твоему упырю память, а девочке стирать? Легче стереть ему воспоминания ко всем… То есть, промыть мозги, разве мы не ради этого их вернули? — Как ты жесток, ангел, — белокурая женщина морщится будто от головной боли. — Ему совсем не помешает помнить обо всём, что пустило жизнь его и мира в целом под откос. Пусть он сможет понять, что сделал не так. Или ты хочешь, чтобы девочка помнила обо всём? Да она бросится его искать, как только поймёт, что произошло. Дай ей прожить эту счастливую жизнь с чистого листа. — Почему ты думаешь, что она будет счастлива? — ангел хмурится. — Я знаю, — улыбается женщина, подмигивая напарнику. ***       Ева оглядывала себя в зеркало, критически оценивая внешний вид. Сегодня ей исполнилось семнадцать, она стала взрослее, и хотелось быть красивой именно в день рождения. Гретль таки утащила тушь, румяна и розовую помаду у Ильзы и, усадив Еву в кресло, превратила её в невероятную красотку. Еве думалось, что она сможет поразить родителей и наконец доказать семье и себе свою необычность.       За столом собралась вся семья, большая часть соседей из мюнхенского дома и люди, которых Ева даже никогда не видела. И день рождения не был бы днём рождения, если бы не было сюрпризов. В разгар празднования в квартире раздался звонок. Мать, извинившись, отлучилась и вышла в коридор, чтобы открыть дверь. Ева напрягла слух, с усилием пытаясь расслышать тихий голос матери среди общего гомона. То и дело её отвлекали то возгласы, то хохот кого-то из гостей, и Ева раздражалась. Она сжала край юбки, заметно заволновавшись, когда мама вошла в комнату, украдкой глянула на Еву, подходя к отцу. Фридрих кивнул головой, не особо вслушиваясь в просьбу, и снова повернулся к собеседнику — грузному мужчине с сальными блондинистыми волосами, кажется, его коллеге. Ева поморщилась: толстяк выглядел омерзительно в своем костюме, пуговицы на рубашке еле держали края, и складывалось впечатление, будто ещё один лишний кусок мяса, и красивое голубое изделие пойдёт по швам. Она с отвращением фыркнула, опустив голову — так хотелось скорее избавится от его грубого образа перед глазами. Франциска незаметно подошла к дочери и отвела её в сторону. Ева чуть не споткнулась об ножку стула, слава Богу, что никто не заметил. Казалось, ноги не гнулись от волнения, мама была очень встревожена. — Это адресовано тебе, — она протянула конверт Еве, улыбаясь одними глазами. — Кажется, это что-то очень-очень важное, дочка.       Ева схватила дрожащими пальцами жёлтый конверт с несколькими печатями, сорвала полоску и вытянула длинное письмо. Мама отошла на шаг назад, не желая давить на дочь. Еве на секунду стало страшно, она рассматривала письмо, не вчитываясь в содержание. Но потом, будто опомнившись, она опустила глаза на первые строки. И чем дальше Ева читала, тем ярче и радостнее становилось её лицо. Франциска начала нервничать ещё больше: дочь молчит слишком долго. — Ева? — нервно озираясь, спросила мать. — Что там, не томи, прошу тебя! — Мам, это же приглашение на учёбу фотографии в Берлине! Они получили мои фотографии из студии, представляешь? Я и не думала, что они дойдут, мама! — Ева смеялась так искренне, что, казалось, воздух искрил счастьем. — Ты отсылала куда-то свои фотографии? Этому сейчас обучают? — Не совсем. Это обучение искусству. Да, я отправила им снимки после выпускного, помнишь, у моей однокурсницы была фотокамера? Я поражена, это же невозможно! Это мой шанс, мама, — и она заглянула в глаза Франциске так доверчиво, что у женщины сжалось сердце. — Пойми, отец… он не будет за такую идею, Ева. Я не уверена, что мы сможем тебя отпустить, тебе всего семнадцать. Берлин — это столица, жизнь там намного сложнее, чем ты можешь себе представить, дочь. Это очень опасно. — Мама, это, — Ева помахала письмом, — мой последний шанс не превратится в толстую домохозяйку, как наши соседки. Я не хочу жить с осознанием, что не сделала ничего ради своего счастья. — Счастье не в том, чтобы кому-то что-то доказывать, милая, — Франциска склонила голову набок, снисходительно смягчая голос, — и не в том, чтобы подвергать себя риску остаться без денег, мужа и поддержки в этом большом мире. — Мама, но я хочу рискнуть. Фотография — это моё счастье. Я хочу иметь возможность заработать на новое платье, хочу позволить себе новый парфюм и хочу, чтобы моё имя светилось под самыми красивыми фотографиями Германии. Тихая жизнь губит меня, и я совсем не желаю оставаться серой мышкой на всю жизнь. — В любом случае это требует совместного решения с твоим отцом. Мы поговорим об этом завтра, — Франциска сделала тон жёстче, обозначая, что разговор окончен.       Ева только вздохнула и отвела глаза. Ей очень нужно это место, эта учёба, этот Берлин. Она впервые не знала, как объяснить свою тягу к столице, но точно была уверена в одном — она добьётся своего, чего бы это ей не стоило.