The Second Chance

      Он помнит крах. Падение своего детища. А ещё он помнит напуганные голубые глаза, в которых плескалась бесконечная верность. Он помнит жжение пули и невыносимый писк в ушах. Он видит белое ничего перед глазами и не чувствует больше тяжести.       Кажется, здесь даже время остановилось. И есть понятие времени в пустоте? Он именно так объясняет бесконечное во всем пространство. Словно конечности отказали, и ты не то плывешь, не то летишь по пуховому одеялу. Писк постепенно утихает, но до конца не пропадает, раз за разом возвращая в реальность. Хочется спать. Закрыть глаза и уснуть, но здесь нельзя даже прилечь — он пробовал. Только проваливаешься сквозь прозрачные границы пустоты и снова оказываешься на ногах.       В первые дни — минуты, часы, годы — ему хотелось кричать, рвать на себе волосы. Он пал, проиграл, просчитался. От его империи не осталось ничего, только белая, уже осточертевшая стена без воспоминаний. Из памяти одна за одной уходили картинки: вот он сидит на ступеньках проклятой академии в Вене, а по его лбу стекают капли дождя, смывая остатки надежды. А вот он машет рукой, широко улыбаясь победе на выборах. Такие разные картинки, но так одинаково быстро ускользают, становятся все более неузнаваемыми. Вот Блонди, вот Геббельс, вот Гиммлер, вот Рейхстаг, вот Бергхоф — всё постепенно уходит. Прошлое из него уходит. Хотя сейчас, здесь, будучи в пустоте, наверное, можно сказать, что теперь вся его жизнь — это прошлое без надежды на будущее.       А вот Ева. Такая прекрасная в своём смущении и юношеской непосредственности. Простая, смышлёная и бесконечно преданная. Она не заслужила этой смерти. Такой смерти. Она хотела прожить свою жизнь с достоинством. Быть счастливой женой и матерью. Чувствовать себя любимой, а не ждать редкого звонка или визита. Он не любил её, наверное, потому что не способен любить. Но ему не хотелось теперь видеть внутренним взором памяти её круглое белое личико. Чёртово воспоминание о ней не уходит из головы. Почему? Почему тогда уходит Гели? Даже части, как он думал, дела всей жизни уходят, а Ева — нет.       Её глаза голубые. В них страх борется с верностью и решительностью. Они смотрят в его бездушные и усталые и говорят «да». Всегда только «да». Она умерла рядом с ним, хотя могла бы жить так счастливо и долго, могла убежать, перекрасить, наконец, волосы, выучить чужой язык и… жить! Но ей не нужна жизнь без него. А ему не нужна была она.       Так почему же такое поганое чувство внутри? Он не знал, что это. Он ощущал всем телом — или тем, что от него осталось — мерзость. Всепоглощающее отвращение. Вот только он никак не мог понять, к кому. К Еве? Нет. К себе? Такое возможно? Он не знал.       Когда в тысячный, наверное, раз он видит перед собой её глаза и слышит «да» с придыханием, то не выдерживает. Кричит так сильно, что голос срывается. До хрипоты кричит. — Если ты есть, создатель, мучитель, неважно кто, скажи, за что?! За что я вижу перед собой эту девочку?! — он не верил в Бога, но пустота, с каждым мгновением затягивающая его, заставила сломаться. — За каждую смерть, — отвечает стальной и почему-то женский голос. Он судорожно вздыхает и быстро оглядывается. Обычно здесь никого нет и никто не отвечает на его вопросы. Он издал хриплый смешок. Наверное, окончательно спятил. — Я убивал, я знаю. Так было нужно. На благо Герма…  — Никакого блага, — голос стал чуть ближе, и он оборачивается. — Руками армии ты выжег миллионы людей с лица Земли.       На него смотрит женщина, на вид лет тридцать пять — сорок. Что-то в её внешности напоминает ему Магду*. В её взгляде нет ненависти, хотя настроена она не дружелюбно. Скорее, холодно, отвлеченно… Женщина отворачивается и больше не смотрит на него. — У меня нет души, ведь так? — нервно усмехается он. — А у неё была. — Была, — ровно соглашается женщина и чуть поворачивается. — Она считала тебя самым близким человеком и клялась оставаться рядом даже после смерти. Она держит своё слово. — Прекрати эту пытку, — он посмотрел на неё, пытаясь увидеть в глазах напротив хотя бы капельку эмоций. Ненависти, презрения. Он понимал, что ничего другого он никогда более не получит. — Есть поступки и. пытки, которые ты сможешь исправить только сам. Ты не перепишешь историю, не сможешь. Уже не вернёшь убитых тобой. И для тебя вечным наказанием будет она. Самый верный человек. Ты никогда не представлял, как сильно она любила. — Откуда ты знаешь? — раздраженно оскалился он, но тут же сник. Странно спрашивать такое, будучи в пустоте. — Я знаю больше, чем тебе кажется, — возражает она.       Молчание немного затягивается, он ненадолго прикрывает глаза. Дольше, чем на пару мгновений погрузиться в темноту не получается — он снова видит Еву. Только вздыхает и дёргает плечами. — Я вижу, что тебе совестно, — резко нарушает тишину женщина. — Совестно? Мне? — ему хочется рассмеяться ей в лицо, но отчего-то он останавливается. — Продолжай. — Ты не верил в равенство всех при жизни. Но сейчас, здесь, когда ты — ничто среди пустоты, ты начинаешь понимать, что был не прав. — Возможно, — уклончиво отвечает он. Удивляться уже не приходится, теперь он не больше, чем призрак, тень своего прошлого. — Это называется Совесть. Ты испытываешь чувство вины. — У меня не было времени винить себя. — Сейчас этого времени предостаточно, — казалось, женский голос снова начал отдаляться, а очертания силуэта пропадать.       Он понял, что это — шанс. Оставаться в пустоте и сходить с ума больше не было сил. Видеть голубые глаза не было сил. «Я уже умер. Мне нечего терять» — сказал он себе, и, резко развернувшись, прокричал: — Я готов на всё! Только избавь меня от этого. — От чего? — От.. Совести. Это невыносимо, — последнее он произнёс совсем тихо, будто надеясь, что его не услышат. Больше нет его старой души, как нет и старого тела. Прошлой жизни больше нет, вдруг понял он. Только хрустальные глаза. — Ты более не Адольф, — твёрдо произнесла она, — отныне нет жестокого диктатора. Ты теперь обычный человек, но я скажу тебе: твоя судьба только в твоих руках. И только ты можешь исправить свою душу.       Он не успел подумать над такими странными словами незнакомки. Резкая белая вспышка озарила пустоту, и по голове будто ударили молотком.       Больше не было Гитлера.