О страхах

«Позорище!» Эта фраза уже несколько дней звучала в голове одиннадцатилетнего Сакити гневным голосом отца. Да и правда… И что из него за сын самурая, если он боится простых собак! Ну, как простых… Они ведь большие, злые. Завидев его, начинают грозно лаять, припадать на передние лапы, скалить пасть, рычать. Таких трудно не испугаться. Но отец был прав. Сакити тяжело вздохнул и, сделав усилие над собой, свернул за угол ещё одной из улочек призамкового города. Он обманул недалёких служанок и убежал из дома один. На поиски давнего страха, чтобы взглянуть ему в лицо. Точнее, в морду. О том, что его хватятся можно было не волноваться. За ним не особенно следили, знали, что он ребёнок спокойный, и раз сел с утра читать, закрывшись в комнате, значит выйдет только к обеду. Сакити твёрдо решил победить этот страх сегодня раз и навсегда. Пусть он и второй сын, и ничего не унаследует, но должен быть достоин своего рода! Род Исида издревле жил в Оми и верно служил роду Адзаи, был с ними в дальнем, но всё же родстве. А Адзаи, как рассказывала бабушка, вели своё происхождение от великих Фудзивара. А те, в свою очередь, были роднёй самому императору, он точно помнил. А их император — настоящий бог среди людей! Одним словом, бояться каких-то собак представителю столь достойной семьи не пристало! Сакити сжал кулачки и ускорил шаг — всё в нём горело решимостью. Вот как подойдёт, как пнёт этих грязных псин! А они заскулят, завизжат и убегут! И потом будет бояться уже не он. Но встреча со страхом произошла раньше, чем ожидалось. Из-за поворота выскочили три большие, взъерошенные собаки. Сакити замер от неожиданности, по привычке отшатнулся, тут же осудив себя за это. Псы, как по команде, зашлись в громогласном лае и бросились в его сторону. Вся решимость тут же куда-то испарилась, по спине покатился холодный пот. Кровь застучала в ушах. В голове отчаянно забилась и оглушительно закричала последняя мысль — бежать и как можно скорее! Опомнился Сакити только тогда, когда уже вовсю начал позорно улепётывать. В один момент он было хотел остановиться, даже начал замедляться, чтоб всё-таки встретиться с собаками лицом к лицу в честном поединке… Но тут кровожадное рычание раздалось опасно близко, и что-то очень тяжёлое сильно схватило ткань новеньких серых хакама. Испуганно взвизгнув, Сакити рванулся изо всей силы, споткнулся, чуть не упал… И припустил во весь дух, даже не думая о том, куда несётся. Остановился лишь когда лай затих вдали. Поплёлся, загребая ногами дорожную пыль. — Позорище, — пробормотал он, утирая длинным белым рукавом взмокший лоб. На душе было очень гадко. Опять сбежал. Да ещё и пёс оставил широкую дырку чуть пониже спины. В таком виде теперь и домой страшно идти. Отец как увидит это, сразу поймёт, что никчёмный сын дрогнул перед врагом, повернулся к нему спиной. Позор, позор, позор ему, мерзкому трусу! Сакити кисло огляделся по сторонам. Оказалось, самый край города, вон, впереди, и стена уже виднеется. Значит, он выбежал прямиком к дому сэнсэя. Собственно, вот он. Самый крайний, небольшой, ещё очень новенький… Уже приблизившись к символическому заборчику из бамбука, Сакити остановился в нерешительности. Заявиться вот так? Стыдно. Позор для Цурукава-сэнсэя, а не ученик. Устало он опустился прямо на траву у изгороди, облокотился о неё, с тоской запрокинул голову вверх. По пасмурному майскому небу плыли облака. К дождю… Ещё и промокнуть не хватало! «Ну почему же я такой пугливый?» — спросил себя Сакити, переводя взгляд с неба на землю. — «Ёсицунэ в моём возрасте уже тренировался с настоящим тэнгу. А они ещё страшнее — с красными носами, и огромные… А я простых собак боюсь… Но Ёсицунэ герой. Может, они рождаются без страха? А если есть страх, то и героем ни за что не стать? Или нет? Нет, не может такого быть. Цурукава-сэнсэй говорит, что ничего нам не даётся с рождения, когда я не могу выучить что-то. Значит и бесстрашие можно выработать долгим трудом, правильно? Или нет? Вдруг, страх — это как слепота? Если заразился однажды — больше не вылечиться?» От этих мыслей стало совсем грустно. Сакити всё-таки был обычным мальчишкой одиннадцати лет, и он, как многие другие сверстники, очень хотел стать кем-то выдающимся. Он был ещё юн, но уже знал, что родился в век великих героев. Имена Такэда Сингэна, Уэсуги Кэнсина, Ходзё Удзимаса, Имагава Ёситомо передавались из уст в уста. Они водили войска в битвы, доблестно сражались, одерживали громкие победы. А он, Сакити, боится собак. А что, если он так никогда и не избавится от страха? И навсегда останется таким жалким? Навсегда в тени старшего брата? Сакити горько вздохнул, укладывая голову на колени. Глаза отчего-то стали немного влажными. Ну вот, если сейчас ещё и расплачется… Не будет ему прощения во веки веков! Он со всей силы закусил губу, принялся наматывать на палец травинку, чтоб отвлечься. Вдруг где-то рядом зашуршала ткань, послышались шаги. — Юный господин? — послышался голос сзади. Сакити так и подскочил, в испуге закрутил головой во все стороны, пока, наконец, не наткнулся растерянным взглядом на Цурукаву-сэнсэя, выглядывавшего из-за бамбуковой изгороди. Цурукава Масацугу — так его звали — стал учить его совсем недавно, два или три года назад. Такого человека, как он, разбирающегося в науке управления внутренними делами, торговле и надзором за хозяйством искали для Сакити специально. Отец, воспитавший старшего сына воином, вознамерился сделать из младшего верного и дальновидного помощника для будущего главы рода Исида. Найти подходящего человека оказалось нелёгкой задачей. Таких в неспокойное время было мало и каждый — на вес золота. Поэтому Цурукава-сэнсэй прибыл в Оми специально (по рекомендации от кого-то из самого клана Имагава), из далёкого местечка Ииноя, что бы это название ни значило — Сакити понятие не имел, где это, но предполагал, что очень-очень далеко. — Что вы здесь делаете? — голос учителя звучал очень удивлённо. — И почему вы один? Ну, всё. Попался. Увидели. Теперь хочешь не хочешь придётся рассказывать. К тому же врать учителю бессмысленно — тот всегда видит его насквозь. Да и врать Сакити, по правде сказать, не умел. Он торопливо поднялся, приветственно поклонился. — Я ушёл сегодня из замка один, Цурукава-сэнсэй. Я хотел победить свой страх… После этих слов пришлось сконфужено опустить голову. — Полагаю, ваша затея не увенчалась успехом? Сакити, не найдя сил сказать что-то ещё, просто покивал. — Пойдёмте внутрь, юный господин, — позвал его Цурукава, слегка улыбнувшись. — Думаю, вам нужно немного отдохнуть, да и дождь собирается. А потом мы поговорим о произошедшем. — Хай, — тяжело вздохнул Сакити и поплёлся в дом. Раньше он видел это скромное жилище только снаружи. В те дни, когда учитель желал вывести его куда-то за территорию города, Сакити приводили сюда, передавали, что называется, из рук на руки. Внутри же ещё ни разу не доводилось бывать. А там пахло рисом и было очень чисто. Из глубины дома слышался женский, приятный голос, что-то ласково приговаривающий. — Нацу! — позвал Цурукава. — Подойди-ка! И появилась она, с маленьким, круглолицым ребёнком на руках. Сакити ещё никогда не видел женщины с таким добрым лицом. Оно, такое ласковое и улыбчивое, очень напоминало выражение лица его собственной матушки. — Это моя жена, Нацу, — она вежливо поклонилась, насколько это было возможно с ребёнком на руках. Сакити тут же вежливо поклонился в ответ. — Юный господин побудет у нас немного, пока не закончится дождь, — пояснил Цурукава-сэнсэй. — Хай, — она кивнула, потом ласково обратилась к Сакити: — Юный господин, вы должно быть, голодны? Он хотел было отказаться, но есть после долгого бега и сложных переживаний действительно хотелось. — Пойдёмте, юный господин. Нацу очень ласково ему улыбнулась, быстро передала ребёнка Цурукаве-сэнсею на руки– жалование у них было маленькое, на служанок не хватало. На кухне, куда его пригласила Нацу-сан, перед очагом было очень уютно и тепло. Женщина тут же принялась хлопотать, а за стенами пошёл дождь… — Жаль, Иноскэ сейчас не дома, — вздохнула она. — Он бы составил вам компанию пока ждёте… Иноскэ — старший сын Цурукава-сэнсэя. Он был старше самого Сакити года на четыре, крепкий, взрослый. И видел много больше. И хорошо фехтовал… Сакити глядел на него с придыханием, хотя так делать и не полагалось. Но не мог не вызывать уважения тот, кто в своём молодом возрасте вместе с отцом прошёл несколько княжеств, где только не был и чего только не видал. И тем радостнее Сакити было сейчас от того, что Иноскэ не дома. Если бы и он его увидел в таком виде… Вспомнив о своих безвозвратно испорченных штанах, он тяжко вздохнул. Тем временем какой-то нехитрый суп уже грелся в котелочке и очень призывно пах. Сакити даже сглотнул, а в животе тихонько заурчало. — Юный господин, — обратилась к нему Нацу, усаживаясь напротив. — Я заметила, что ваши хакама немного порвались… Разрешите мне их зашить? Сакити вздрогнул. И тут же просиял. Вот это было замечательно! Если так, то и дома ему не попадёт… Наверное… Не будут же сильно присматриваться к его штанам, правда? — Да, пожалуйста, — радостно попросил он и, как воспитанный мальчик, поклонился, добавив: — Спасибо за заботу, Нацу-сан! …Из-за чуть приоткрытой створки тянуло влагой. В бочку и у стены снаружи громко падали капли. А руки приятно грела миска с супом. Нацу-сан точными, отработанными движениями зашивала дырку. Желудок наполнялся горячим и вкусным. Казалось, что Сакити ничего лучше в жизни не пробовал! Всё вокруг вдруг показалось таким тёплым и уютным. Домашним. Это было странно — ощущать себя дома, не находясь в нём. Наверное, дело в том, что Нацу-сан всё-таки очень напоминала почившую матушку. Не внешне, но поведением. Ласковым, добрым голосом, заботливостью… А ведь Нацу-сан даже не была ему не просто матерью, а даже женщиной, хорошо его знавшей. Она отнеслась к нему так тепло, как ещё никто не относился после смерти матушки… Это ощущение внимания и заботы согревало Сакити, а домашняя обстановка даже заставила на время позабыть обо всех злоключениях и мучениях совести. Однако всему прекрасному рано или поздно приходит конец. Миска опустела, штаны вернулись к хозяину, а на кухне появился Цурукава-сэнсей, уже без ребёнка. — Сэйко заснула, — сообщил он жене. — Иди, пригляди за ней. Нацу-сан кивнула с поклоном удалилась. Цурукава-сэнсэй же опустился напротив Сакити. — Юный господин, расскажете мне, что приключилось? Делать было нечего. Врать — глупо. К тому же, это ведь учитель. Если он узнает о проблеме, то наверняка поможет. История в пересказе выглядела ещё глупее, чем была на самом деле, и Сакити стыдливо опустил глаза, не решаясь при рассказе о своём позоре глядеть в лицо учителя. Цурукава слушал внимательно, не прерывал, не переспрашивал. Он, вообще, был очень хорошим человеком… — Сэнсэй, — немного жалобно спросил Сакити, когда закончил. — Скажите, я навсегда останусь таким трусливым? Цурукава задумчиво вздохнул, слегка поморгал (такая уж у него была привычка), а потом сказал: — Юный господин, послушайте. Нет ни одного человека во всей Хиномото, и, уверен, даже за её пределами, который бы не имел страха. Бояться некоторых вещей — это абсолютно обычное дело. Я, скажем, в твоём возрасте опасался змей. В те времена моя семья жила в долине у широкой реки, и ими кишмя кишели все окрестности по весне. Признаться, я и сейчас не очень обрадуюсь, встретив эту дрянь на своём пути… Сакити непонимающе нахмурился, поднял непонимающий взгляд на учителя. Ему с детства говорили, что настоящий воин не должен бояться, а страх — позор. Утверждение учителя о том, что все чего-то боятся было… Странным. Ведь тогда выходило, что и Ёсицунэ, и Уэсуги, и многие другие великие герои тоже чего-то боятся? Разве так может быть? Тогда бы они не были героями. Или нет? — Однако, — продолжил тем временем Цурукава. — Несмотря на то, что все чего-то боятся, вы вряд ли сможете мне ответить, чего боится, скажем, хотя бы ваш батюшка. Я прав? Сакити задумался. Действительно. Он и понятия не имел, что может испугать отца, такого большого, широкого в плечах и грозного. — Да, сэнсэй. — Как ты думаешь, почему если страхи есть у всех, то мы ничего не знаем о страхах окружающих? Ты ведь и предположить бы не смог, что я боюсь змей, не расскажи я сам. Сакити нахмурил бровки сильнее, напряжённо размышляя. Ответ, казалось, был близко, но он никак не мог ухватиться за него. — Может быть потому, что о них не говорят искренне, сэнсэй? — осторожно спросил он, не найдя иного, лучшего, объяснения. — Да, — Цурукава слегка кивнул. — Люди скрывают свои страхи, не показывают их перед другими. В страхе, самом по себе, нет ничего постыдного, поскольку все подвержены ему, в той или иной степени. Позор — показать его перед другими, не удержать лицо. Вы понимаете, юный господин? — Но, если это естественное чувство, — озадачено произнёс Сакити. — И если оно свойственно всем, то почему люди должны скрывать его друг от друга? Цурукава-сэнсэй приподнял брови, слегка отклонился назад, задумчиво отвёл глаза. На несколько мгновений в разговоре возникла заминка: похоже, учителя несколько озадачил подобный вопрос. — Юный господин, вы знаете, что собаки понимают, когда люди их боятся? — снова заговорил он, возвращая свой пристальный взор на Сакити. — Если показывать им, что тебе страшно — отшатываться, кричать, пытаться убежать — они атакуют. Но если спокойно пройти мимо, даже не взглянув в их сторону, то они ни за что не набросятся, потому как подумают, что раз человек не дрожит перед ними от страха, значит, он сильнее. По сути, нет ничего трагичного в том, что вы боитесь этих животных сейчас… Однако когда вы повзрослеете, то столкнётесь с тем, что люди действуют так же, как и бешеные псы, когда чуют чужой страх. Особенно в нынешнее время, полное войны, предательств и могущественных властелинов, где один неверный шаг может привести к смерти. Если покажешь врагу своё больное место, свою слабость — он сразу ударит по ней. Вы понимаете мою мысль, юный господин? Сакити понимал. Осознавал. Удивлялся. Так значит, вот отчего отец так ругается, когда он пугается собак… Просто беспокоится, что в будущем его сын может пострадать. Так значит, ему вовсе не надо перестать бояться собак совсем? Надо просто научиться прятать этот страх? — Поэтому так важно, чтоб сейчас вы научились скрывать чувства и держать лицо, владеть собой, — добавил Цурукава-сэнсэй, как будто читая его мысли. — Это непросто, но это необходимый навык. Вы согласны, юный господин? — Хай, — охотно и довольно пылко ответил Сакити. — Научите меня, пожалуйста, Цурукава-сэнсэй! *** Сакити хорошо запомнил тот урок. В будущем, когда он ещё лет через пять после этого разговора поступил пажом на службу к достопочтенному господину Хасиба, мудрые слова часто выручали. И не раз пригодились позже. Холодная голова, расчётливый ум — это привело его наверх, сделав одним из самых близких вассалов рода Тоётоми. Вот и теперь, столько лет спустя, Сакити, уже давно известный как Исида Гёбу-но-сё Мицунари, глядел в упор на Токугава Иэясу. И как никогда отчётливо понимал, что этот даймё ужасно похож на огромного разъярённого пса. Тот, конечно, сдерживался сейчас, прятал свою злость за учтивой улыбкой, но Мицунари ощущал неприязнь, исходящую от него, почти видел оскаленную пасть. Да, ему действительно страшно. Но это не раболепный страх. Страх не за себя — страх, смешанный с яростью и желанием защитить. Страх, толкающий вперёд. Потому что Токугава своим могуществом угрожает роду Тоётоми, которому он, Исида Мицунари, клялся служить. — Гёбу-доно, не слишком ли вы много себе позволяете? — произносит Иэясу, прищуривая свои маленькие глазки, которые очень органично смотрятся на большом, круглом и вспотевшем лице. — Окончательное решение по поводу Кобаякавы-доно может принять только многоуважаемый тайко. Так давайте же выслушаем, что скажет он. Да, конечно, может. Мицунари даже не надо скашивать взгляд на своего сюзерена, чтоб сказать, что он, вероятно, уже вновь забылся старческим сном. Надо потянуть время. Ещё поспорить. Он и так старался достаточно долго и пространно объяснять, по каким именно причинам этот глупый юнец Кобаякава нисколько не достоин награды за свои «подвиги» в Корее. И как все остальные недостойно вели себя после битвы за Ульсан. — Я считаю, Токугава-доно, — холодно процедил он, ни одним движением, не выказывая не то что страха, даже толики своего волнения. — Что, как ближайший советник многоуважаемого тайко, я имею полное право высказывать свои соображения, поскольку по заслугам наделён подобной честью. Пришлось на последней фразе чуть повысить голос. Эта ничтожная попытка сохранить лицо господина, о чудо, возымела действие. От резкого звука Хидэёси вздрогнул, открыл глаза и осоловело огляделся по сторонам. — Господин, — сразу уловил движение, Мицунари повернулся к нему, согнувшись в поклоне. — Прошу вас, выскажете свои мысли о недостойном поведении Кобаякава Хидэаки-доно. — Ну… Пусть… Пусть будет… Путь будет так, как ты и сказал Мицунари, — пробормотал Хидэёси. — Полагаюсь на тебя. Заседание совета вскоре закончилась. Со страшным раздражением Мицунари поднялся, вышел - это была лишь одна победа, а впереди предстояло ещё множество таких же мелких и крупных словесных битв... У дверей уже ожидали. Старый учитель Цурукава Масацугу до сих пор был с ним, помогая с мелкими административными делами. Никто не мог справиться лучше него. Иноскэ, во взрослой жизни приняв имя Тосицугу, стал для Мицунари добрым другом и надёжным вассалом, что следовал за ним повсюду. Они почти не разлучались с момента, когда их в шестнадцать приняли на службу к Хидэёси… — Проклятый барсук, — недовольно процедил Тосицугу, когда все трое отошли подальше. — Всё пытается повернуть в свою сторону! А ведь он не отправил в Чосон ни одного корабля. И туда же — защищать права униженных и оскорблённых! — Такие слова излишни, Тосицугу, — спокойно и невозмутимо осадил сына Цурукава. — Со словами вообще стоит быть осторожным. — Не могу сказать, что Тосицугу не прав, — ответил Мицунари. — Токугава необоснованно много себе позволяет. — Вами управляет чувство, господин, — предупредил Цурукава. — Токугава хитёр и умеет располагать к себе людей. С ним лучше не воевать, а стараться договариваться… — Он двуличен и коварен, — Мицунари резко остановился, крепко сжал руки в кулаки. — Он угрожает роду Тоётоми. С ним нельзя разговаривать, он предаст нас, как только поймёт, что ему это выгодно. В нём ни капли чести. — Господин, — рука бывшего учителя легла на плечо. — Прошу вас, не совершайте опрометчивых поступков. Это может стоить жизни — и вашей, и чужой… Не давайте беспокойству за род Тоётоми затмить ваш разум. Мицунари обернулся, заглядывая в глаза Цурукаве. Волосы старого учителя давно окрасила седина, а лицо покрылось морщинами и лишь глаза оставались теми же — проницательными и мудрыми. Учитель как обычно был прав. Мицунари не стоит терять лицо, не стоит срываться, не стоит показывать свою слабость, заключающуюся в привязанности к господину, которому служит. Надо оставаться спокойным и продолжать делать то, что должен. Но на Токугаву он всё же найдёт управу. Позже, но обязательно найдёт.