Пожалуйста, будь моим смыслом

Бывает горе – не горе, так, пустячок: поплачешь, утрешь сопливый нос, а то и юшку кровавую вытрешь, и солнце снова становится ярким, а небо высоким. Да и разве это горем назовешь? Несправедливый навет, обида от того, кого называл товарищем… Почешете друг о друга кулаки – и через пару дней вместе на миссию уходите, где защищаете друг другу спины. Мелочь, пустяки, минутное дело… А бывает - как шторм в открытом море. Несет тебя, оглушенного, ослепшего от морской соли, неизвестно куда, меняет верх с низом, тащит в черную глубину. Пытаешься плыть – но разве одному справиться с разъяренной стихией? Глотаешь горькую воду, кашляешь, изо всех сил плывешь к свету, пытаешься вдохнуть – но вместо воздуха легкие наполняет смертоносная влага, обжигая изнутри грудь и сжимая сердце в ледяных тисках. Борешься, цепляешься за жизнь, но в конце концов тебя бросает о прибрежные скалы, и ты беспомощно повисаешь на каменных пиках, могущий только наблюдать, как вытекающая из ран кровь растворяется в облизывающих твое умирающее тело волнах… Какаши лежит ничком на своей узкой постели, уткнувшись лицом в подушку, и тонет, тонет, не в силах справиться с болью, что обрушилась на него несколько дней назад. Смерть сенсея и Кушины-сан будто сорвала корочки со всех остальных едва заживших ран – отец, Обито, Рин… Какаши не знает, где найти силы дышать дальше, и зачем их вообще искать. Такое ощущение, что он и сам умер, выгнил изнутри, как яблоко, забытое на прилавке – разрежешь, а внутри чернота и плесень. Какаши сам себе напоминает оживший труп – он не помнит, что делал последние три дня, ел ли, мылся ли, спал ли хотя бы несколько часов. Перед глазами немым упреком стоит лишь кладбище, две распахнутые, как язвы в земле, могилы, охапки цветов на сырых кучках чернозема и строки имен на обелиске. Знал ли хоть кто-нибудь из деревенских, насколько сильно Какаши хотелось шагнуть в могилу вслед за последними людьми, кому был дорог, сломать там шею и остаться навсегда? Добрые духи, да за что же? Какаши всего четырнадцать. Сколько же еще лет ему придется носить в себе эту черную язву одиночества, прежде чем его, наконец, примет Чистый мир? Не был бы таким трусом, давно подставил бы горло под удар врага на миссии, но едва дело доходило до драки, Какаши скручивало жгучим желанием жить, и он сражался до последнего, бился, пока враг не становился всего лишь кучкой окровавленного мяса под ногами. Трус, трус! Жить невмоготу и сдохнуть страшно. А теперь-то – как? Какаши издает звук, больше похожий на скулеж потерявшего мамку щенка, и глубже зарывается в пахнущую затхлым пером подушку. Спящий рядом Паккун поднимает голову, вздыхает, перебирается Какаши под мышку, утыкается мордочкой в обтянутый несвежей водолазкой бок и снова засыпает, грея хозяина своим телом, пытаясь хоть так облегчить его боль. Уухей в ногах лениво чешет лапой ухо во сне. Стая не отходит от Какаши с того момента, как ему принесли эту черную весть, будто боится оставлять его одного. Какаши с трудом заставляет себя вставать, насыпать в собачьи миски корм, менять воду, но сам не может сделать ни глотка – горло сдавило крепче, чем самой надежной удавкой. Легкие шаги в коридоре оповещают Какаши о том, что он больше не один в пустом доме. Раньше Какаши ни за что не позволил бы кому-то подкрасться к нему со спины: помнится, Гай пытался подшутить, а в итоге чуть со страху не обделался, когда Какаши взял его в болевой захват. Какаши не считал себя виноватым - боевые рефлексы, что поделаешь. И сейчас, если захочет, Какаши одним движением, даже не глядя, может выхватить кунай и безошибочно отправить его в цель. Но горе придавило его к одеялу, руки налиты свинцом, и дотянуться до оружия не проще, чем вернуть сенсея из Чистого мира… - Какаши, это я, - легкий стук костяшкой пальца о косяк лишь формально обозначает появление гостя. – Меня Булл впустил. Какаши молчит, не поворачивая головы. Он узнал Асуму еще по шагам и мог бы назвать каждую половицу, по которой тот прошелся, но говорить что-то слишком лень. - Ты как? – Асума не решается присесть на край кровати к лежащему ничком Какаши, но опускается рядом с нею на пятки. – Совсем хреново, да? «Нет, не видишь, что ли, праздник у меня», - мысленно огрызается Какаши, не реагируя на Асуму и дальше. Вместо Какаши рот открывает Паккун. С наслаждением зевнув, он показывает свои блестящие от слюны крепкие клычки, будто намекая, что если Асума не прекратит ковырять Какаши рану, то эти прекрасные зубки с охотой вцепятся ему в ногу. Или в задницу, тут уж как допрыгнет. Асума дураком не был никогда и несколько раз видел нинкенов Какаши в бою, поэтому предпочитает дипломатично сменить тему: - Слушай, там тебя отец хочет видеть. Просил привести. Жуть, как не хочется со стариком ругаться, но если тебе совсем хреново, я пойду, и… А может, пойдем, а? - Т-третий? – заставляет себя выдавить Какаши. – Зачем? - Не знаю, вроде хотел миссию какую-то назначить. Важную. - Какой из меня сейчас боец, - Какаши зарывается головой под подушку, мечтая исчезнуть, испариться, пропасть. – Сопля. Размазня. Нытик Какаши. - Слушай, в твоей ситуации каждый расклеился бы, - серьезно говорит Асума, наклоняясь ближе к товарищу. – Все любили Четвертого и Кушину-сан. Какаши издает полувсхлип, претендующий на истерический смешок. Конечно, конечно, сейчас-то их все любят, даже те, кто со вкусом чихвостил их при жизни, кто осуждал мягкую политику Минато-сенсея как Хокаге или проходился по внешности и характеру его жены. Сейчас все забыто, о мертвых плохо нельзя говорить, верно? Тем более, что Минато-сенсей и Кушина-сан спасли ценами своих жизней всю деревню, всю, включая тех недостойных, кто годился разве что на корм Кьюби. Как же стыдно – разнылся перед Асумой, как маленький мальчик, вся репутация псу под хвост, но какая может быть репутация после того, как все видели, как он безутешно плакал на кладбище, не желая верить, что Минато-сенсея больше нет. - Ясно, - вздыхает Асума, поднимаясь. – Ладно, скажу папаше, что тебе сейчас не до миссий. Не в первый раз с ним собачиться. Меня он тоже запряг, ты не думай – от Конохи-то после Кьюби камня на камне не осталось, столько гражданских на улице, надо помогать восстанавливать дома. Тупое занятие для джонина, но тут ничего не поделаешь. Какаши еще какое-то время молча лежит, переваривая слова Асумы. Восстанавливать дома… Таскать тяжелые камни, ведра со строительными растворами, надрывать пупок, поднимая высоченные балки… Тупой, изнуряющий механический труд, оставляющий на ладонях пузыри мозолей и иссушающий разум. Не это ли – лучшее средство забыться? Когда погиб Обито, Минато-сенсей сутками гонял Какаши на полигоне, поднимал еще до рассвета и отпускал, когда уже было совсем темно. На сон оставалось часа четыре, а затем все заново: подъем, ледяной душ, безвкусная еда и вперед, молотить манекены, пока ноги держать не перестанут… Какаши слушает, как над его головой мерно тикают механические часы. Когда-то он даже не замечал, насколько громко двигается секундная стрелка, а сейчас хочется снять часы со стены и запустить ими в окно. Тик-так, тик-так… Дышит под кроватью Уруши, капает кран на кухне – подтянуть бы его… - Асума, - говорит Какаши, не поворачивая головы, - ты еще тут? - Знал, что соберешься, - с одобрением говорит Асума откуда-то со стороны двери. – Я во дворе подожду, хорошо? Покурю, пока отец не видит, а то опять скандал. Подождав, пока Асума хлопнет дверью, Какаши тяжело поднимается с постели. Колени противно подгибаются от голода, а на плечах, кажется, лежит вся тяжесть мира, но Какаши – шиноби, и его вызывает Хокаге. Пожалеть себя он сможет потом, когда положит на стол Третьего отчет об успешно выполненной миссии. Или сдохнет где-нибудь, не справившись с нею. Несвежая одежда летит в корзину в ванной, а Какаши шагает под ледяные струи душа. Обрушившийся на него холод, как и ожидается, выгоняет последний туман из головы – клацая зубами, Какаши быстро смывает с себя кладбищенские запахи и влезает в чистую форму, застегивая белый бронежилет на все пряжки, как положено. Сунув в ножны танто и обувшись, Какаши уже собирается выйти из дома, но вдруг передумывает и как был, в обуви, возвращается в комнату. Раньше бы Какаши сам себя по лицу отхлестал за такое, но сейчас ему лень лишний раз разуваться, а маску взять надо. АНБУ не обязаны скрывать лицо внутри деревни, но сейчас тонкий белый фарфор с красными узорами – то, что нужно, чтобы спрятать набрякшие веки и красные белки глаз. Хорошо, хоть под тканевой маской, с которой Какаши сросся еще с малолетства, не видно, что губы у него обкусаны и потрескались до крови… Какаши запирает дверь и спускается с крыльца. Асума, торчащий во дворе, чуть не давится сигаретой, торопливо пряча затушенный одубевшими от оружия пальцами окурок в карман. - Пошли, что ли, - хмуро говорит Какаши, пытаясь вспомнить, как давно точил кунаи. «Я все еще в строю, Минато-сенсей, - думает внезапно Какаши, сглатывая вставший в горле ком. – У меня не осталось никого, кого я мог бы любить, но у меня все еще есть моя Воля Огня, и она не позволит мне играть в поддавки». Осенний ветерок прихватывает обнаженные плечи Какаши легким морозцем. *** Короткий стук в дверь заставляет Сарутоби отложить папку с бумагами и поднять голову. - Войдите, - сухо говорит он, зная, кого увидит. Вопреки ожиданиям, вместе с Асумой в кабинет входит еще один человек. Подросток в легкой фарфоровой маске и с обнаженными руками – обычный АНБУ, каких десятки. Асума отходит в сторону, пропуская шиноби вперед. - Спасибо, - кивает Сарутоби сыну. – Свободен. Но не успевает Асума скользнуть в зияющий дверной проем, как ему в спину прилетает веское: - Еще раз учую от тебя табачный дым – будешь вместе с генинами общественные туалеты драить. Сарутоби видит, насколько сильно хочется Асуме обернуться и высказаться, но при товарище рот против отца не откроешь – все-таки Хокаге. Поэтому Асума лишь холодно кланяется, вкладывая в этот поклон весь сарказм, на который способен, и сбегает, оставляя Сарутоби наедине с мальчишкой в маске. Тот почтительно опускается на колено, приветствуя Хокаге по всей форме. - Хатаке Какаши, - медленно констатирует Сарутоби, разглядывая красные разводы на белом фарфоре. – Я попрошу тебя снять маску сейчас. Помедлив несколько дольше, чем это считалось бы приличным, Какаши тянется к маске и отнимает ее от лица. Едва Какаши опускает руку, как Сарутоби понимает, что он прятал – его глаза чернее, чем зимняя ночь, и сквозят холодом открытых окон. - Я сочувствую вашему горю, - механически говорит Какаши, глядя куда-то через правое плечо Сарутоби. – Примите мои соболезнования, господин Третий. Бивако-сама сейчас в лучшем мире. Сарутоби только сдержанно кивает в знак благодарности, но позволяет себе внутренне удивиться. Деревенские оплакивают каждый своего погибшего, но, однако, каждый принес Сарутоби соболезнования о безвременной утрате Минато, а вот о Бивако, если не считать клан Сарутоби, вспомнил только этот мальчик. Конохе не было дела до жены Сарутоби, успевшей принять роды Кушины и заплатившей жизнью просто за то, что оказалась рядом. «Ах, да, - вспоминает Сарутоби, - мальчик дружит с Асумой. Раз они товарищи, трудно забыть о том, что Асума потерял мать». - Вы хотели видеть меня, господин Третий, - напоминает Какаши, не дрогнув и мускулом. Сарутоби медлит. Видит, что Какаши торопит его не за тем, что ему не терпится бросить все силы на выполнение задания, каким бы оно ни было. Скорее, Какаши хочется поскорее избавиться от Сарутоби и его задания и залечь обратно в темноту пустого дома, спрятавшись от всего мира в своем одиночестве. Такого холодного взгляда Сарутоби не видел очень давно. Да, Асума не преувеличивал, когда говорил, что Какаши двинется умом, если его не вытащить, что не выплывет сам. Талантливый паренек… Такими кадрами зазря не разбрасываются. - Хотел, - медленно говорит Сарутоби. Он ловит совершенно больной взгляд Какаши на свой стол и деликатно отворачивает от него фоторамку, из которой улыбается такой живой еще Минато. - У меня есть для тебя миссия, - продолжает Сарутоби, внимательно наблюдая за мимикой Какаши, больше похожей на мимику ледяного изваяния. – Как ты знаешь, в ночь, когда Кьюби вырвался на свободу, Кушина родила ребенка. Левая щека Какаши все-таки легонько дергается, а тонкие губы под тканевой маской деревенеют. - Перед смертью Кушина попросила меня заботиться о мальчике, - Сарутоби складывает руки и опирается на сцепленные в замок пальцы подбородком, - и назвала мне его имя. - Наруто, - сипло произносит Какаши, не сдержавшись. – Простите, господин Третий, я перебил вас. - Конечно, ты знаешь, как Кушина хотела назвать его, - мягко продолжает Сарутоби, напустив в голос отеческой теплоты. – Насколько я в курсе, Минато высоко ценил тебя и приставил к Кушине в качестве личного телохоранителя на весь период ее беременности, не так ли? Я также знаю, что ты следовал за ней, как тень, не отходил ни на минуту, если Минато не находился рядом, но при этом Кушина даже не знала, что ты за ней наблюдаешь. Мастерская работа для АНБУ. - Спасибо, - коротко отзывается Какаши, когда пауза слишком уж затягивается, чувствуя, что Сарутоби ждет хотя бы какой-то реакции. - Я долго думал, что делать с мальчиком, - продолжает Сарутоби, не разрывая зрительного контакта с Какаши. – Несколько дней он провел в госпитале, но дальше держать его там бессмысленно и опасно. Отдавать малыша в приют слишком рано. Я мог бы отдать мальчика в приемную семью, но по ряду обстоятельств не стану этого делать. Поэтому я принял оптимальное, как мне кажется, решение. О ребенке позаботится человек, которого Минато уважал и которому всецело доверял. И, видя, что Какаши смотрит на него со все тем же вежливым недоумением, Сарутоби вздыхает и коротко поясняет: - Ты. Если бы под ноги Какаши упала взрывная печать, он бы и бровью не повел – наступил бы и смял, прекращая ее действие. Выдрессированный АНБУ, машина смерти, который ничего не боится, даже наступить на взрывчатку. Но слова Сарутоби изумляют Какаши настолько, что полуприкрытые уставшие глаза вдруг распахиваются, стремительно теряя свое безразличие. - Нет, - Какаши делает движение плечами, будто хочет броситься прочь. – Господин Третий, я хочу сказать, я не потяну эту миссию. Прошу вас, найдите более достойного человека на роль… - Няньки? – спокойно заканчивает за Какаши Сарутоби. – Позволь поинтересоваться, тебя смущает сама роль няньки или ты считаешь уровень этой миссии недостойным себя? - Нет. Да. То есть… Какаши неудержимо теряет лицо. Теперь даже тканевая маска не может скрыть его паники. Какаши снова едва удерживает непроизвольное движение рук: Сарутоби догадывается, что он хотел скрыть лицо за белым фарфором, но только из уважения к собеседнику не позволил себе этого. - Тебе будет каждую неделю выделяться некоторая сумма денег, - невозмутимо продолжает Сарутоби, гадая, скоро ли сорвется Какаши, - на которую ты будешь покупать для малыша самое необходимое: сухое детское питание, пеленки, одежду, ну и что там еще нужно младенцам. Конечно, если останутся излишки пособия, можешь пускать их на себя: опекун мальчика должен хорошо питаться. Ты будешь следить за тем, чтобы ребенок вовремя и по нормам развивался, посещать с ним медиков для регулярных осмотров, в общем, возьмешь на себя все заботы о малыше. - Наруто, - напоминает Какаши сквозь зубы. - Да, конечно, - сухо кивает Сарутоби. – о Наруто. - Господин Третий, - на скулах Какаши начинают играть желваки, но он все еще чудом держит себя в руках. – При всем уважении… Мне четырнадцать! Я не женщина! Я никогда в жизни не имел дела с младенцами, я сам еще ребенок! - Ты достаточно взрослый, чтобы умереть за свою страну и деревню, - отшивает Сарутоби, - но когда дело касается молодых листочков Конохи, ты резко превращаешься в маленького мальчика? Не разочаровывай меня. В конце концов, просто вспомни, как воспитывали тебя, и делай то же самое. - Моя мать умерла родами, - левый кулак Какаши стискивается так, что его пальцы белеют, - а отец совершил сэппуку, когда я еще короткие штанишки носил. Я рос один, сам покупал себе еду на генинские гонорары, сам напоминал себе, что надо вовремя мыться и стирать одежду. Я не помню, как воспитывали меня, господин Третий, поэтому не справлюсь. Прошу вас, не обрекайте Наруто на страдания, отдайте его в семью. - Этот вопрос не обсуждается и обсуждаться не будет, - жестко обрывает речь Какаши Сарутоби. – Коноха претерпевает не лучшие времена. Бывший Хокаге еще ни разу не возвращался на свой пост. Деревня гудит, как улей, у меня нет ни возможности, ни времени заниматься мальчиком самостоятельно. Думаю, в такой ситуации Минато простил бы мне подобную делегацию полномочий. В конце концов, ты – его ученик, о котором Минато всегда отзывался с теплом и уважением, которого высоко ценил и… - Грубая лесть, - тихий голос Какаши режет, как струна, - и примитивная манипуляция, господин Третий. Играть на моей скорби, чтобы заставить согласиться – грязный прием. - Но, тем не менее, он сработал, верно? - Меня называют Другоубийцей, - Какаши продолжает ронять тяжелые, как капли ртути, слова, не отводя взгляда. – Разве я – тот человек, который должен находиться рядом с невинным младенцем? - И в то же время ты – тот, кто без раздумий отдаст жизнь за сына своего безвременно ушедшего учителя, - продолжает вместо Какаши Сарутоби. – Тот, кто будет его охранять, как цепной пес, и пестовать, как щенная сука. И, несомненно, тот, кого однажды мальчик назовет своим учителем и будет так же высоко ценить и уважать, как ты уважал Минато. - Его. Зовут. Наруто. - Видишь, ты уже вступаешься за мальчика, - кивает Сарутоби. – Думаю, ты справишься и со всем остальным. А как только мальчик… Как только Наруто подрастет достаточно, я освобожу тебя от обязанностей няньки и переведу его в приют, чтобы он рос там до более-менее сознательного возраста. Естественно, в шесть лет маль… Наруто поступит в Академию и будет учиться. Видимо, у Какаши заканчиваются аргументы, потому что больше он не спорит. Но и увидеть, что там, за темными зрачками глаз, у Сарутоби больше не получается: будто ставни захлопываются перед носом. Сарутоби запускает руку в ящик стола и вытягивает оттуда мешочек с монетами и увесистую книгу: - Я знаю, что ты любишь читать и всегда точно следуешь правилам, - говорит Сарутоби, двигая томик по полированной столешнице к Какаши. – Когда я был молодым отцом, я купил эту книгу и растил Асуму согласно ее рекомендациям. Поскольку у меня получилось, получится и у тебя. Если вдруг ты почувствуешь, что не справляешься с ребенком, я немедленно начну искать другого кандидата. Но Сарутоби, еще не договорив, уже чувствует, что Какаши попался. Он костьми ляжет, но вынянчит младенца сам, не позволив коснуться его никому другому. Минато, Минато… Люди всегда тянулись за тобой, как цветы за солнцем, но Сарутоби не видел никогда более преданной тебе души, чем Какаши Хатаке. Действительно, цепной пес, ковриком под ноги лег бы, если б позволили. Хорошего парня подарил деревне Белый Клык… Какаши нерешительно тянется к книге и прячет ее под белый жилет, хорошенько закрепив ремешками. Деньги он даже не пересчитывает, просто сует мешочек в подсумок на бедре. - Какаши Хатаке, - переходит Сарутоби к самой неприятной части разговора, включая официальный тон. – Поскольку ты уже согласился и взял гонорар, по правилам шиноби миссия считается принятой, и ты не можешь отказаться от нее сейчас, верно? Есть кое-что, чего я тебе не сказал сразу. Кое-что очень важное, что может повлиять на исход твоей миссии и благополучие всей Конохи. Сарутоби видит, как Какаши подбирается – будто ощетинивается, поднимает шерсть на загривке. Еще немного, и задергался бы кончик носа, как у взявшего след кобеля. Сарутоби выдерживает эффектную паузу – как раз для того, чтобы вовремя налетевший порыв ветра заставил ветку дерева постучать в окно. Что поделать, Сарутоби порой грешил театральщиной… - В ночь нападения демон-Лис был перезапечатан, - говорит Сарутоби, внимательно отслеживая реакцию Какаши. – Минато хотел забрать Кьюби с собой и призвал Шинигами, но сил Минато уже не хватало, чтобы полностью запечатать такой объем чакры, поэтому он разделил чакру Кьюби пополам и одну из половин запечатал в себя, умерев вместе с ней, а другую передал единственному живому человеку, который был там вместе с ними. Человеку, который сможет удержать Кьюби внутри благодаря невероятной живучести, присущей клану его матери, и который однажды сможет использовать эту силу для защиты своей деревни и близких людей. Новым джинчуурики девятихвостого стал… Еще один удачный порыв ветра. Расширившиеся зрачки Какаши. Нервно дернувшийся кадык на худом горле. - Наруто Узумаки, - заканчивает Сарутоби, наконец.