Принц несчастья

Гияс проснулся в почти кромешной темноте — и тут же пожалел, что пришел в чувство. Все его тело невыносимо болело. Весь он, от корней волос и до кончиков пальцев, был сплошной болью. Но особенно невыносимой боль была в кистях рук — они были словно набиты сотнями иголок. Он вспомнил яркую вспышку, огонь и воздух, полный песка. Пронзительно голубые глаза его врага. Женский крик — яростный, пронзительный. Но теперь была только тишина. Он не знал, где именно находился, но воздух в этом месте был противно теплый и пахнул сыростью, гнилью и крысами. Пошевелившись, Гияс ощутил твердость своего ложа каждой своей косточкой — он лежал на камне, едва прикрытым подгнивающей соломой. Он пытался осмотреться, но практически ничего не увидел. Мешала не только темнота; Гияс не мог сфокусироваться хоть на чем-то — ни взглядом, ни мыслью. Даже воспоминания недавней битвы ускользали, как мелкие рыбешки между пальцами, дразня утомленное сознание едва ощутимыми прикосновениями. Веки казались тяжелыми, как каменные плиты — держать их открытыми дольше нескольких мгновений оказалось непосильной задачей. Он не знал, сколько времени прошло, когда из тьмы его вырвал внезапный свет. Пламя плескалось под закрытыми веками, и Гияс приоткрыл глаза, снова окунувшись в боль. Над ним склонился человек — он узнал эфес сабли стражника. Но рядом был кто-то еще. — Это он? О боги, Гияс знал этот голос слишком хорошо. Почему она вообще здесь? — Служанка, — прохрипел он. В горле у него было сухо до боли. Из полумрака показалось ее лицо — красивое, как у куклы, и нежное, как цветок, но глаза смотрели внимательно и сурово. — Ты ранен? — спросила она холодно. Он пытался ответить, но язык не слушался. Не дожидаясь, пока он снова соберется с силами, она исчезла из поля зрения Гияса. Затем он ощутил, как его взяли за ладонь. Прикосновение ощущалось как сквозная рана, и он застонал от боли. — Гияс, у тебя обожжены руки, — ее голос звучал уже не так строго. Он снова вспомнил всполохи огня — последнее, что он увидел прежде чем все исчезло. Кажется, Гияс инстинктивно зарылся от пламени руками, чтобы спасти глаза. Сознание снова стало уплывать, и ее фигура, угадывающаяся в свете факела, стала казаться призрачным видением, фантазией больного ума. Спустя несколько мгновений все погасло, и он провалился в забытье. Разбудило его прикосновение — кто-то легонько тряс его за плечо. — Гияс, проснись. Тебе надо поесть. Все еще дезориентированный, он позволил ей поднять себя, после чего привалился плечом к шершавой стене. Приоткрыв глаза, Гияс впервые осознал, что находится в темнице: в паре шагов от его ложа виднелась решетка, а в крохотное окно под потолком попадал узкий луч света. Он перевел взгляд на девушку рядом с собой. Она хлопотала над подносом: разламывала хлебную лепешку на маленькие куски и бросала их в миску с каким-то варевом. Пахло вкусно. — Я перевязала твои руки, — сказала она. И действительно — кисти его рук были обмотаны бинтами. Обожженную кожу под повязками приятно холодила какая-то мазь. — Зачем? — с трудом выговорил Гияс. Она отвлеклась от подноса и уставилась на него с плохо скрываемым раздражением. — Глупо было ждать от тебя благодарности. Не говоря больше ни слова, она взяла ложку и, зачерпнув содержимое миски, поднесла его ко рту Гияса. Он удивленно взглянул на нее, но ее лицо было серьезно. — Ешь. И гордость свою оставь при себе, — сказала она. Гияс еще раз взглянул на свои руки, которые бесполезными отекшими культями лежали у него на коленях. Она была права, хоть и признавать это было унизительно. Он все еще не понимал, почему она была здесь с ним. Эта маленькая служанка ни разу не была с ним добра — более того, для этого у нее не было ни единого повода. Каждый их разговор был лишь обменом колкостями и угрозами, а потом Гияс и вовсе чуть не погубил ее. Но почему-то теперь она возилась с ним, как будто ей было не все равно. Он разомкнул ссохшиеся губы и позволил ей влить содержимое ложки ему в рот. Чечевичная похлебка с кусочком размокшего хлеба — слишком простая еда для сына короля, но роскошная — для раненого пленника. Когда миска опустела, Гияс уже был без сил. Даже поддерживать себя в сидячем положении было для него слишком утомительно, и, кажется, она это заметила. — Вот, выпей, — она поднесла к его губам чашу с водой. — Это последнее. Осушив чашу, Гияс неловко завалился обратно на свое ложе и едва не ударился затылком об каменный пол, но в последний момент его голову придержали маленькие руки. Это прикосновение было совсем не ласковым, но странным образом ощущалось как неравнодушное. Дальше эту мысль Гияс развить не смог — еще до того, как она отняла ладонь от его головы, он крепко заснул.