Его багровые лилии

Большую часть своего детства я провела в борделе. Говорят, что даже не родители меня туда скинули. Всё, что я знаю о них, это то что мой отец был лисицей, а мама — человеком, потому что с ранних лет я могла менять свою внешность, но настоящее моё лицо было абсолютно всегда смуглым и детским, будто никогда не росло, а может, это я запомнила его таким, потому оно и не менялось. У меня на голове были вечно стоящие ржавого цвета кудряшки, которые я никогда не любила, но под этими кудряшками прятался точеный ум. Ещё в пять лет я могла уже запоминать разные языки и диалекты, могла повторить чужой акцент, а умение менять внешность создавало для меня воровские возможности. Я боялась ими пользоваться. Будто с рождения меня преследовало чувство, что я должна кому-то понравиться. В борделе, несмотря на его репутацию, меня никогда ни к чему не принуждали, даже наоборот: у меня там появилась мамочка, которая пыталась уберечь меня от любой грязи и хранила, как красивую куклу, в кладовой. Однажды я всё же сбежала из этого места, причём всё в том же возрасте, то есть мне не было шести. Перед этим моментом я помню только ещё какую-то каморку, даже, наверное, сарай, потому что белый уличный свет хорошо проникал через старые доски. Было влажно, даже немного прохладно, сыро, как после дождя. Где-то снаружи щебетали птички, но звук этот оставался неопознанным, на фоне, а голова моя будто тяжелела, и качало её вперёд, так, что перед глазами была только расстегнутая ширинка странных синих штанов. Кажется, я видела её уже… Когда, любопытствуя, забежала в бар, а какой-то мужчина с большими ногами сидел на высоком стуле передо мной. После побега меня быстро подобрала какая-то женщина. Она сказала: «Я как в воду глядела. Я всегда знала, что у меня будет именно такая доченька, и, не знаю, Богом или Судьбой, но тебя будто подарили мне». Она мне нравилась, дома у неё всегда было тепло, даже если сквозь все щели и окна проходил зимний ветер. У нас были кошки, к каждой из которых я привязалась. Но обе умерли: одна от болезни, другая от старости. Их изменённые окоченевшие лица застревали в моей неокрепшей психике. Тогда я сказала своей голове: «Забудь. Этого не было, забудь». Постепенно всё действительно прошло. Мой мозг будто заблокировал неприятное воспоминание, как я и хотела. Жили мы на самой окраине мегаполиса, но, даже успев немного свыкнуться с привычками столь большого города, я хотела вернуться в Винтейн, не желала больше даже видеть того притона для извращенцев, но что-то тянуло меня домой. Эта человеческая деталь, как фактор, давящий на сознательную часть тебя, является некой тайной для любого своего носителя. Именно поэтому я долго не могла вернуться. Недостаточно иметь лёгкое дуновение желания или понимать необходимость какого-то действия, но не иметь готовности что-либо выполнить. Вот и я не находила дороги до дома. Всегда мне что-то мешало: то отсутствие рейсов, то внезапная болезнь мамы, то смерть любимой кошки, тяжёлым камнем удерживающая меня на дне топи. Ещё я училась в школе, в том самом мегаполисе. Люди были самые разные, но до каждого доходила карма. Было, что жадные три подружки сварили собственные пальцы вместо сосисок. Это было так забавно! Они всегда хихикали над другими за их спинами, сбиваясь в кружок анонимных сплетниц, перемывали другим кости, а теперь их фаланги пальцев обмылись сами в кипящем бульоне. Это было честно. Еще мне не нравились безнравственные и скучные телефонные девушки, которые всё время фотографировали себя. Они подставляли постоянно одну половину лица в любых важных моментах, на камеру, в зеркале, поэтому теперь они всегда ходят так. В школе все были изумлены от такого зрелища: целая толпа самых популярных, модных девиц была будто резко сплющена, и каждая красотка не могла повернуть плоскую, как в сагиттальном разрезе, голову ни на миллиметр и смотрела на всех только одним ровным глазом на своей ныне лицевой стороне, тогда как вся спина была ещё и смята, поэтому единственный объём частично находился спереди: левая щека, плечи, немного грудь, живот, ноги и пальцы ног, что топорщились в направлении рядом проходящих людей. Школа от таких напастей чернела, пропадала сотовая связь, либо телефоны просто глючили и шипели, из них слышались голоса, зазывающие куда-то, особенно любительниц приложить к уху динамик или пофотаться ещё. Именно поэтому я никогда не носила телефона. Это была самая ужасная вещь в моём понимании. В двенадцать я имела что-то вроде личного фан-клуба: девочки помладше, особенно неуверенные в себе и «не такие как все» находили меня очень умной и взрослой, способной дать отпор обществу с бирками, ярлыками и шаблонами. Позже это заметили и ребята постарше, поэтому отбоя от «Привет, Фаина! Как я рад, или как я рада тебя видеть!» не было нигде. Это всё же заставило меня покинуть город. Мама из мегаполиса чувствовала, похоже, что вскоре я оставлю её дом. Мне было жаль её, но, когда по возрасту гормоны ударили в мою светлую голову, я почувствовала острую необходимость в свободе. Так я вернулась в Винтейн, где свободы было для женщин ещё меньше. Я увидела очень странную картину: самовлюбленный Посланник Солнца сидел на своём троне и принимал послушниц и монашек, как и прежде, даже казался моложе, а все остальные люди выглядели так свежо, как я не видела их никогда. Мой родной бордель будто был недавно построен и только начал принимать посетителей, а своей первой матери я не нашла вовсе. Будто вся моя жизнь была чертовым сном, и двенадцатилетней девочкой я совершила прыжок во времени, оказавшись в прошлом. При мне же здесь рос мальчик по прозвищу Великан. Этот трёхлетний малыш был таким здоровым и упитанным для своих лет, что походил на гигантскую красную тыкву. Ходили слухи, что у него была старшая сестра, живущая далеко в деревне на востоке. Она уехала подальше от родителей, брата и многочисленных сестёр вместе парнем, что был в разы меньше и тоньше неё. Конечно, я задумалась: ведь я могу изменить свою судьбу, сейчас мне не обязательно привязывать свою жизнь к грязному барделю. Но червячок того наблюдателя, что заметил перспективу в этом жалком отстающем городе, сказал: «Это твой шанс подняться там, где ты изначально находилась на дне». Как говорится: «Где родился — там и пригодился». Пусть родилась я и не здесь, но всё моё малолетство уже пустило корни в Винтейне, пусть и где-то лет на двенадцать позже того момента, в котором я находилась сейчас. Поэтому я видела, как вырос до двух метров Великан, как много стало его сестер, племянников и племянниц, как вырос бордель, который я обозвала «Солёной лошадью», как менялись в нём люди, как в городе становилось всё больше домов, но как всё время продолжал чествовать сам себя нестареющий на самом деле Нарцисс, Бог всех местных монашек и большинства женщин Винтейна вообще. Когда я меняла внешность, он ликовал и всё же узнавал меня в любом обличии. Это раздражало меня, поэтому подворовывать во благо «Солёной лошади» из казны с подарками Посланника Солнца стало моим любимейшим занятием. Кстати, по его же милости послушницы всё чаще появлялись в моем борделе под предлогом пропаганды своей морали, а на деле поддавались влиянию моих клиентов. *** Работа работой, а в восемнадцать лет я встретила мужчину. Он был умён, слегка симпатичен, высок, и говорить с ним можно было о чём угодно. «Мне как раз нравятся красивые девушки, которые любят романтику и пошлятину одновременно», — сказал он мне, на что я ответила, что уже влюблена. Я хотела повстречать того незнакомца, что через шесть лет принесет маленькую меня в «Солёную лошадь». Мы стали тесными друзьями, и он, мой новый знакомый, баловал меня своими организаторскими способностями в развлечениях, безделушками, верёвками для связывания, своим вниманием и постоянной поддержкой. Когда он заходил в «Солёную лошадь», выбирал самых моих любимых девочек, а после не забывал навестить и меня, чтобы выпить чаю. Для такого напитка я специально посылала человека в другие города за новыми и ароматными сортами. Мой друг угощался, рассказывал о своих похождениях, об учёбе, о своей семье, о странноватых и ненадежных друзьях, а я подбивала его на новые безумства. Годы шли, взрослели и мы. Я с нетерпением ждала маленькой себя, но это длительное томление только вызывало раздражение. Упадок дохода в «Серой лошади» на работе делал из меня талантливую бизнесвумен, а на отдыхе превращал в злую мегеру, что сказалось и на общении с моим другом. Моё большое доверие к нему делало меня распущенной и неконтролируемой. Я никогда не следила с ним за своими словами и заметила позже, что его лицо иногда реагировало на меня так же, как на людей, которых он не любил. Его комплименты стали менее искренними, наши встречи урезались. Я видела лишь то, что он стал взрослее и серьёзнее: прекратил случайные связи с девушками, стал старостой в своем училище, нашёл подработку. У него даже появились постоянные отношения, что меня несколько удивило и порадовало одновременно. Но и они закончились. Мой друг жаловался на то, как некоторые особы, с коими он имел наслаждение быть знакомыми или даже разделять постель, преследовали его, искали встречи, приходили к нему домой, общались с его друзьями и расспрашивали о нём. Я даже испугалась того, что я могу быть такой же. Впервые мой рационализм подвёл меня. В один из моих визитов к тому другу он выглядел очень обеспокоенным и уставшим. Он связывал это с разрывом последних отношений и свалившихся на него дел. Мы пили чай, как вдруг он сказал мне, что я должна уйти. Нашим длинным разговорам было не осуществиться в тот день. Я удивилась, но быстро собралась, чтобы вернуться в бордель. Он посмотрел на меня, будто я сделала что-то странное, спросил: «А обнять?», — что не увязывалось в моей голове с необходимостью моего друга побыть одному, чтобы справиться с грузом мыслей. Я ушла, а позже он сказал мне, что в этот раз я повела себя не так умно и взросло, как делала обычно. Что я превратилась в девочку, жаждущую от него внимания, поэтому резко собралась и ушла, даже не обняв своего друга на прощание, как делала всегда. Он почему-то прекратил общение. Я не могла никак до него достучаться, встретиться с ним и вспомнила его рассказы о постоянно преследовавших его любовницах. «Как будто я такая же!» — вот тут по-детски сделала вывод я и перестала искать того мужчину, который всегда бывал лучшим собеседником для меня. Теперь мы даже молча не пили чай. Я даже его не вижу, а он стал человеком, внезапно скорректировавшим свой круг общения, избавив его от моего присутствия. Тогда же, наконец, пришёл он. На пороге «Солёной лошади» появился молодой невысокий, но крепкий парень с золотистыми длинными нерасчесанными волосами. На его руках был ребенок, девочка. Манджиро передал её мне, но я так и не нашла для неё матери. Я спрятала маленькую Фаину в отдельной каморке, что была дальше всех комнат от спален и номеров посетителей борделя, от его бара и туалетов.