* * *
С самого утра в день похоронной процессии Тамаэ думала только об одном: как бы ей не отключиться. Она не спала вот уже вторые сутки. Вокруг было слишком много знакомых и не очень скорбных лиц. Каждый старался выразить свои соболезнования лично, благо всеми этими «вежливостями» занималась её мать, а Тамаэ взяла на себя присмотр за своим младшим братом Такаши. В силу своего возраста юный господин Огава переживал смерть отца волнительнее всех: он постоянно срывался на плачь, который тут же перерастал в истерику, из-за чего Тамаэ всё труднее становилось сдерживать своё желание дать ему хорошую оплеуху, как она делала это обычно, когда брат её не слушался. Но сегодня Тамаэ не могла себе позволить лишнего: вокруг было слишком много посторонних глаз, наблюдающих за каждым её движением. Всё это только ещё сильнее злило Огава. Она знала, что этот день настанет. Тамаэ его не ждала и старалась не думать о нём, но, когда работа твоего отца заключается в расследовании и вычислении гулей ради защиты гражданского населения районов Токио, в том, чтобы уберечь человечество от угрозы, которую представляют собой гули, ты просто знаешь, что однажды этот день настанет. Однажды грустная весть постучится в двери твоего дома, и ты ничего не сможешь с этим поделать. Тамаэ это знала, и всё же... Когда вестник этой скорби — дядя Маруде постучал в двери их дома, Тамаэ не была к этому готова. Они никогда не были близки с отцом: он вечно пропадал на работе, а Тамаэ, ведомая чувством доказать ему свою значимость первенца, вечно пропадала за учебниками, — но это не значило, что она не дорожила им, не любила его. Нет, она любила его по-своему: молчаливо, кротко, наблюдая со стороны, восхищаясь им, пытаясь подражать ему во всём. Даже это поступление в Академию... Боже, она ведь сделала это только потому, что хотела его одобрения, хотела увидеть проблеск гордости за неё в его глазах, когда впервые надела курсантскую форму. А теперь всё это было так бессмысленно: большая часть её сознательной жизни была бессмысленна, и это так злило Тамаэ. Её злила мать, которая ещё вчера ночью навзрыд, захлёбываясь слезами, убивалась от горя за закрытыми дверьми спальни, а сейчас смиренно принимала бесполезные слова всех этих суровых мужчин в парадных белых мундирах. Такой же парадный белый мундир был и на её отце, и он тоже злил Тамаэ. — Маэ-тян, почему папа не просыпается? — уцепившись в подол платья сестры, плаксиво спросил мальчик. Он повторял этот вопрос уже несколько раз за утро, но что Тамаэ могла ему ответить? Девушка лишь рукой прижала маленькую голову к себе, запуская пальцы в густую копну его тёмных волос. — Не плачь, Такаши, — успокаивающе проговаривала Тамаэ слова, которыми обычно отец успокаивал его. — Мальчики не плачут. Они должны оставаться сильными. Тамаэ старалась не запоминать происходящее: как заколачивали гроб, как они добирались до крематория, как тихо плакала Минами, перекладывая палочкой прах своей Судьбы в урну. И только когда они оказались на кладбище, чтобы вмуровать урну в памятник, Тамаэ наконец-то осознала реальность происходящего, и немые слёзы градом стали стекать по её бледному от усталости лицу. — Покойся с миром, мой друг, — знакомый мужской голос раздался недалеко от Тамаэ, которая вместе с матерью стояла возле памятника. «Ненавижу!» — взглянув на белый мундир с соответствующими рангу нашивками, надетый на господина Маруде. За ним стояли ещё несколько мужчин в таком же одеянии — все они были коллегами её отца, все были следователями. Некоторых она знала по рассказам своего отца, но разве сейчас это было важно? «Всех ненавижу!» — истерично кричало её больное сознание. На автомате она двинулась сквозь толпу людей к выходу от могилы с семейным захоронением — это было неправильным, так нельзя было делать, но сейчас это меньше всего волновало Тамаэ. Такаши хотел уже бежать следом за сестрой, но его вовремя перехватила старая няня, державшаяся всё это время неподалёку. — Оставь её, — прошептала она на ухо мальчику. Оставшуюся часть времени Тамаэ провела, стоя рядом с автомобилем, который покорно ждал их у входа на кладбище. Слёзы прекратились также резко, как и появились, от них остались лишь красные пятна на лице, но и те через пару часов исчезли. Кажется, она наконец-то смогла успокоиться и вернуться к тому непонятному спокойному состоянию горя, не покидающему её уже несколько дней. Домой они вернулись лишь к вечеру. — Ши-тян... — ласково поглаживая мальчика по голове, тихо позвала его сестра. — Просыпайся, соня. Он что-то нелепо лепетал во сне, от чего она не могла не улыбнуться. Как бы Тамаэ хотела быть такой же маленькой, такой же непонимающей серьёзности происходящего, как он. Пришлось потратить ещё несколько минут на то, чтобы разбудить брата, который заснул на её руках, обессилев от своих волнений. — Сэдэо-сан, отведите пожалуйста Такаши в его комнату. Минами взяла на себя бремя первой зайти в дом, который уже никогда не будет прежним. — Хорошо, госпожа, — тихо отозвалась няня, подталкивая мальчика к лестнице, ведущей на второй этаж дома. — Пойдём, милый. Тамаэ только сейчас обратила внимание на предмет, который был в руках матери, и это было именно тем, что довело девушку до крайней степени раздражения. — Что это? — с надрывом обратилась она к матери. — Маэ... — прошептала женщина в надежде, что сможет развеять те грозы, которые сгущались над их домом последние пару дней. Но было поздно: душевные терзания Тамаэ нашли выход через крик и злобу. — Я спрашиваю, что это?! — подаваясь вперёд, к матери, уже тише спросила она. — Это награда твоего отца... — Награда?! — выхватывая из рук матери небольшую бархатную коробочку, прокричала Тамаэ. Минами пыталась остановить дочь, но в ней не было сил, чтобы противостоять припадку Тамаэ. — Белые крылья... — рассматривая содержимое коробочки, хрипло проговорила девушка, а следом рассмеялась, да так громко, что Минами замерла на месте. В большой гостиной разразилась гроза. — Белые крылья! — варварски срывая пластиковую прозрачную крышку футляра, воскликнула Тамаэ. — Зачем они дали тебе это? — Маэ-тян... — женщина не оставляла попыток достучаться до дочери ласковыми обращениями. — Успокойся, милая. Но Тамаэ её, кажется, не слышала. Она достала драгоценный значок и вертя его перед глазами, что-то шептала одними губами, разговаривая сама с собой, пока не обратила дрожащим от слёз голосом к матери: — Как думаешь, когда он кинулся за этим чёртовым гулем, он думал о нас или об этих крыльях? Минами ахнула от грубости слов дочери. — Тамаэ, прекрати! — Он думал о нас с Ши-куном? — Тамаэ не унималась. — Он думал о своих детях? А о тебе он подумал? — сжимая в руке почётный знак, Маэ даже не заметила, как иголка вонзилась ей в руку. — Он подумал о том, что будет с тобой? Как ты будешь жить без него? Минами лишь молча покачала головой. Она никогда не видела Тамаэ в таком состоянии и не знала, что ей делать, поэтому ждала, когда закончиться силы этом маленьком юном теле. — Или это было важнее нас? — выставляя перед собой сжатую ладонь, продолжила Маэ. — Неужели у него было что-то важнее нас с Такаши? Важнее тебя, мама? Ты же его Судьба! Как он мог оставить тебя? — Это был его долг, Тамаэ! — строго ответила Минами в попытках оправдать мужа. — Ты должна это понимать, ты же тоже... Девушка перебила мать: — Его долг — быть рядом с нами, рядом со своей семьёй! — прохрипела Тамаэ. Замахнувшись, она с силой кинула этот знак в другой конец гостиной, и тот с грохотом ударился о мраморный пол. Женщина тут же бросилась за последней драгоценностью своего мужа. Падая на колени, она с трепетом смотрела на небольшое серебряное изделие, покрытое капельками свежей крови. — Ты поймёшь... — нарушив тишину, сказала она. — Однажды ты меня поймёшь, Маэ. Тамаэ отвернулась от матери: — Я никогда не буду с кем-то похожим на моего отца! — Даже если он будет твоей Судьбой? — с печальной улыбкой спросила Минами, поднимаясь с колен. — Если он будет моей Судьбой, — не оборачиваясь, сквозь зубы процедила Маэ: — я лично перегрызу эту чёртову нить зубами.* * *
Тамаэ в ту же ночь пожалела обо всём, что она сказала матери, но та нисколько и не винила дочь, поэтому уже следующим утром, когда они встретились на кухне, Минами приветливо улыбнулась Маэ, пожелала перед выход ей хорошего дня. Странно, как всего один день мог так многое изменить: Тамаэ с первого же дня своего возращению в Академию ни на секунду не сомневалась в том, что ей нужно перевестись. — Вы уверены, Огава-сан? — перебирая в руках белоснежные бумажки с какими-то записями, из которых состояло личное дело студентки, резонно спросил её куратор. — У вас хороший показатель, уверен, что по окончанию вы легко смогли бы получить звание следователя второго класса. Тамаэ постаралась выдавить из себя дежурную улыбку: разговоры со «старшими» ей всегда давались с трудом несмотря на то, что Кио-сэнсэй был её куратором уже больше года. — Да, сэнсэй, я уверенна. — Если это как-то связано с недавними событиями, то думаю, что... Тамаэ шумно выдохнула, перебивая преподавателя: — Это обдуманное решение, сэнсэй, и оно никак не связано со смертью моего отца, — ей всё же пришлось дать какое-то оправдание своему, как многие могли бы подумать, глупому поступку. — Не думаю, что я подхожу на должность следователя по гулям: мой показатель по физической подготовке всегда был ниже среднего на курсе. Мне удавалось держаться в рейтинге только за счёт высоких баллов по теории: я не думаю, что смогу и дальше показывать стабильный результат только из-за результатов тестов. В моём случае работа следователем бюро оптимальный вариант. Так принести пользы Управлению я смогу намного больше. Её слова не были лишены здравого смысла, Кио-сэнсэй тоже понимал это, просматривая результаты последних экзаменов, и ему пришлось сдаться. — Хорошо, — захлопнув коричневую обложку личного дела, согласился мужчина. — Твой перевод будет одобрен. Правда, тебе придётся доучиться этот семестр в составе прежней группы. — Я понимаю, сэнсэй, — склонив голову, ответила Тамаэ. — Спасибо вам, сэнсэй, за всё... В тот же вечер за ужином Тамаэ сообщила матери и брату о своём решении. Минами ожидала чего-то подобного от своей дочери, которая никогда искренне не горела желанием идти по стопам своего отца, поэтому спокойно приняла эту новость. Она была рада и тому, что Тамаэ, ведомая своими убеждениями отторжения всего, что было связано с причиной смерти отца, не бросила учёбу вовсе. Она в который раз убеждалась: да, её дочь была вспыльчива, эмоциональна, но не лишена из-за того здравого рассудка. — Хорошо, — одобрительно улыбаясь, после недолго молчания ответила Минами. — Если это твоё желание, я поддержу его. — Спасибо, мама, — Тамаэ всё ещё было стыдно смотреть в глаза матери, поэтому она так и не подняла своего взгляда с пустой тарелки перед собой. — Я думаю, что в сложившейся ситуации так будет даже лучше, — тихо проговорила женщина больше для самой себя, чем просто поддержать дочь. «Всё изменилось... — продолжила она разговор в своих мыслях. — И уже никогда не будет прежним!»