***
Он думал, что они снова поедут в лес, чтобы попасть в Шарпу, и очень удивился, когда ближе к обеду Кеторин въехала в небольшой провинциальный городок и, покружив по улочкам, остановилась возле одноэтажного дома, который не отличался от других точно таких же, расположенных на тихой улочке. Кирпичный, с квадратными окнами и черепичной крышей. Через лужайку возле дома, занесённую снегом, тянулась лишь одна узкая дорожка, ведущая к неприметной двери под резным козырьком. Несмотря на то, что улочка казалась тихой, по ней то и дело гуляли люди. То мамочки с колясками, больше похожими на санки, то дети с зажатыми в руках ледянками, то бабушки с тростями. — Приехали, — оповестила Кеторин и заглушила двигатель. — В багажнике, кажется, оставался плед. Накрой им Марту, чтобы не привлекать внимания. Кеторин выпрыгнула из машины и, несмотря на многочасовые препирательства с сестрой, помогла той выбраться и повела по заснеженной дорожке к дому. Объяснять Коулу, почему они приехали именно сюда, ведьма явно не собиралась. А мужчине не оставалось ничего другого, как достать из багажника плед и, завернув в него девушку, последовать за ведьмами. Он закутал свою ношу с головой — благо, плед оказался достаточно большим или же Марта — маленькой. В общем, клетчатой тряпки было более чем достаточно, чтобы скрыть черноту. Марта в его руках была такой лёгкой, почти невесомой, что Коулу стало жутко. Люди не могут быть такими лёгкими. Идя по посыпанной песком дорожке, бывший охотник заметил двух женщин, которые с виду казались если не ровесницами его матери, то очень близкими к ней по возрасту. Они стояли дальше по улице и изучали их с неприкрытым интересом. Прислушавшись, Коул даже различил часть диалога: — … к ней только таки-и-и-е и приходят, — произнесла одна, забавно растягивая гласные. — Думаешь, он труп несёт? — Средь бела дня? Сомневаюсь! Скорее всего опоил какую-то девчонку и тащит туда, чтобы докачать, — они многозначительно переглянулись. — А вторую видела? Её же избили! Может, тот же мужчина и избил. Ох, не нравится мне он. Сразу видно, бандит какой-то. Бандитом Коул себя не считал. Он остановился и в упор посмотрел на женщин, а потом, поддавшись секундному порыву, крикнул: — Моя жена болеет! Мужчина запоздало понял, насколько глупо поступил, но было уже поздно. Та женщина, что приняла Марту за труп, зычно ответила ему через всю улицу: — Знаем мы, чем она болеет. Наркоманка она у тебя. И ты тоже наркоман. Давно нужно было нажаловаться на ваш притон. Только из-за бабушки Софи мы ещё этого не сделали. Старуха, небось, в гробу переворачивается, видя, что её внучка устраивает в доме! — Нет у бабушки гроба! — неожиданно раздался женский крик. — Я её кремировала! А прах развеяла по лесу! Коул повернул голову и увидел высокую розоволосую женщину. И даже дурак бы понял, что цвет явно не натуральный. У незнакомки было по-ангельски миловидное личико, увешанное пирсингом: проколотый нос, от рта к уху тянулась толстая цепочка. Одета девушка была тоже не по погоде: в кислотно-зелёный топик и такие короткие шорты, что их и шортами назвать можно с натяжкой. А ещё на ней красовались огромные мохнатые тапочки в виде синего мультипликационного персонажа. Она стояла на пороге, а за её спиной маячила Кеторин, выражение лица которой не предвещало ничего хорошего. Она поманила Коула рукой, беззвучно требуя войти в дом. Клем же нигде не наблюдалось. Мужчина предположил, что её уже успели завести внутрь. — Какая же ты противная, Кана! Позор семьи! — причитала вторая бабка. — Продай дом и уезжай отсюда! Не позорь нашу улицу! — Конечно, — процедила неформалка, — только пятки маслом смажу — и сразу выставлю дом на продажу! Коул поспешил к дому под нескончаемые перебрёхивания. Старухи грозили Кане жестокими расправами, а она отшучивалась, явно потешаясь над женщинами. Бывший охотник буквально вбежал в дом, и Кана захлопнула за ним дверь, напоследок проехавшись хлёсткими словами по болтушкам. — Ты идиот? — не успела ещё дверь за ним закрыться, как в лоб спросила Кеторин, явно недовольная излишним вниманием к их персонам. А хозяйка дома же лишь расплылась в добродушной улыбке. Улыбка у неё оказалась красивая, заразительная. — Не злись на него. Эти двое кого хочешь с ума сведут. Одно время они распускали слухи, мол, я отравила собственную бабушку, чтобы вступить в наследство. Даже дело против меня пытались завести, но им никто не поверил, — вступилась за него Кана и, выразительно поиграв бровями, продолжила: — Знали бы они, что Кана и Софи — один человек, вот тогда бы я на их лица посмотрела. Думаю, однажды, когда они будут уже совсем старыми и в их бредни никто не поверит, я приду к ним в образе старухи Софи, а потом сменю личину. Главное запастись попкорном и пивом, чтобы посмотреть шоу! — Мне кажется, или тебе нравится с ними ругаться? — Кеторин изумлённо изогнула бровь, пока Коул пытался понять, о чём идёт разговор. — Конечно, нравится. Это моё хобби. Помогает скрасить серые будни, пока я сторожу вход, — пожала плечами Кана-Софи, а потом схватила огромный махровый халат в цветочек, лежащий на табуретке у входа, и завернулась в него, спрятав от глаз свой вызывающий наряд. — Они мне весь мозг проели в мою бытность Софи. Я тогда делала вид, что я добрая и милая старушка, а они давай завлекать меня в свои кружки по интересам. А оно мне надо? — Алекс, как всегда, в своём репертуаре, — раздался слабый голос Клем из глубины дома. Ведьма стояла, привалившись к дверному косяку, и прожигала их взглядом здорового глаза. — Тебя просили быть тихим сторожем входа в город, а ты устраиваешь игры с соседками. Неудивительно, что ты ладила с моей сестрой. Кеторин только хмыкнула, а Алекс — похоже, женщину всё-таки звали так, — расплылась в такой широкой улыбке, что ещё чуть-чуть — и рот треснет. — А что ещё мне делать в этом захолустье? Дорожки от снега почистила, посуду помыла — и всё, больше дел нет. Не пить же мне чай с матронами? — И вместо этого ты заставляешь окружающих думать, что здесь наркопритон, — процедила Клем. — Скажи, к тебе за травкой ещё не приходили? Алекс поджала губы, пряча улыбку, а Клем ругнулась. Громко и со вкусом. — Твою мать! Алекс! Ты немедленно возвращаешься в Шарпу! Наркопритон! В голове не укладывается! — Лучше наркопритон, чем ведьминский магазин! — огрызнулась Алекс. — Ни одному охотнику и в голову не придёт искать ведьму в притоне! — А вот здесь не могу не согласиться, — одобрительно кивнула головой Кеторин и прошла вглубь по коридору. — Кстати, Кетти, а ты что, вышла из опалы? И кто этот побитый жизнью красавчик? А с Клем что? Ты оттаскала её за волосы, потому что она зануда? — сыпала вопросами, как из рога изобилия, Алекс, следуя по пятам за Кеторин. — Томсон, — крикнула Кеторин, — можешь гордиться собой, ты возрос до «красавчика». Хотя у Алекс всегда были специфические предпочтения на мужчин. Она, как истинная добродетельница, собирает всех кривых, косых и побитых жизнью! — Неправда! — хохоча, возмутилась Алекс. — Тебе припомнить весь твой послужной список? — Не надо… — Почему? Неужели стыдно? — Ни в коем разе! Просто я сама их всех не помню. Я же не ты, не могу быть верной одному с детства — и до самой смерти. Кеторин развернулась и обожгла Алекс едким взглядом. — Давай закроем эту тему. — Ты сама её начала. — Поэтому и предлагаю закончить. Люк — мой муж, и я могу смешивать его с грязью двадцать четыре на семь, а тебе о нём говорить нельзя. — Ясно. Как о покойнике: либо хорошо, либо никак, — бросила Алекс, а Кеторин вздрогнула, словно её ударили. Алекс не заметила этого, как не заметила и боли во взгляде Кеторин. Женщина — Коул не был уверен в том, ведьма она или нет — продолжила расспросы, и Кеторин отвечала ей на пару с Клементиной. Только ответы их были скупыми и не давали Алекс всей информации, а Коул лишь диву давался, как эти двое, не сговариваясь, умудрялись гнуть единую линию, мешая правду с ложью. — Клем была в плену у охотников, — подвела итог их рассказа Кеторин. — Мне пришлось пойти на многое, чтобы спасти её. А теперь нам всем нужно в Шарпу. Алекс, несмотря на все свои ироничные перебранки с Кеторин, всё же смотрела на Клем, словно стремясь получить разрешение, что ещё раз заставило Коула убедиться: Клементина куда более важная фигура, чем её младшая сестра. — Через этот проход уже пару лет никто не ходил. Вы уверены, что вам хватит сил? Скажу честно, вы выглядите такими потрёпанными, что я вас на пушечный выстрел к порталу не подпустила бы. — Алекс, — сдержанно осадила её Клем. — Я твоя Глава. Ты не имеешь права оспаривать мои решения. И я бы увела тебя с собой, если бы могла оставить проход без присмотра. Девушка недовольно поджала губы, тряхнула копной розовых волос и процедила: — Я не вернусь в Шарпу. От моих игр никто не страдает. А дома я загнусь от скуки, умру и стану призраком, который будет бродить за тобой по коридорам. — Алекс, какой же ты всё-таки ребёнок, — хрипло рассмеялась Клем. — Пойдёмте, — буркнула Кеторин и распахнула неприметную дверь, за которой прятался зимний сад. Домик внутри был маленьким и таким типичным, что Коул даже не обратил внимания на внутреннее убранство, а вот зимний сад… Ничего подобного Коул никогда прежде в жизни не видел. В саду оказалось по-летнему жарко, в кадках росли цветы и деревья, а через прорези в крыше проникал рассеянный зимний свет и ложился бликами на стены и пол, подсвечивая зелень растений. Посреди благоухающего цветника высилась древняя каменная арка с витиеватыми колоннами, оплетённая виноградной лозой. Она несла в себе нечто уникальное, невероятное, не похожее ни на одно этническое направление. Толстые колонны-опоры напоминали стволы деревьев, а свод арки — крону с резными листиками с выбитыми в центре каждого символами, природу которых Коул не мог определить. Зрелище поистине завораживающее. И пока Коул изучал арку, Кеторин, совершенно не проникшись её красотой, достала из кармана ключи и кинула их Алекс, прежде чем повести всех за собой к арке. — Пригляди за моей машиной, пока я не вернусь, — приказала она и, подхватив Коула и Клем под руки, вступила под лиственный свод, а затем их поглотила тьма безлунной ночи.***
Их уже ждали. Своеобразные встречающие в аэропорту. С одной лишь поправкой, что там встречают радушные люди, а в Шарпе… В общем, Ева была зла. Чертовски зла. Злее неё была только Брунгильда. Однако если злость Евы была яркой и наглядной, то злость второй Старейшины несла отпечаток холодности: только глаза пылали, а на идеальном лице, искусной магической маске, не дрогнул ни один мускул. И Кеторин это не нравилось: Брунгильду было невозможно прочесть, а свою маску Старейшина снимала крайне редко. Для Гильды маска давно стала бронёй, для Евы — всего лишь игрушкой. — Я даже не знаю, что тебе сказать, Кетти, — усмехнулась Брунгильда, когда Кеторин шагнула из-под арки-перехода. Её усмешка была холодной — такой холодной, что могла бы заморозить озеро, — и, наверное, Кеторин стоило бы испугаться, но она лишь послала той жеманную улыбку. Когда Кеторин везла всех к Алекс, она понимала, что за использование древней арки перехода им влетит. Переход вёл прямиком в колоннаду Богинь — место, куда просто так не попасть. Ряд белых колонн, оплетённых виноградными лозами, с единственной аркой магического прохода. Поговаривали, что раньше между каждой парой колонн находился свой проход, но с истончением магии они закрылись безвозвратно. Для входа в Шарпу использовали маленькие порталы — такие, как в лесу, через который Рой переводил их в прошлый раз. Маленькие порталы не замыкали на себе больших энергетических потоков. А вот арка резонировала, заставляя всё междумирье дрожать, когда её пытались использовать, поэтому в том, что их там уже поджидали, не было ничего удивительного. — Скажи, что скучала по мне и представляла меня ночами… — Кеторин могла бы сказать ещё много чего, но ошалело прикрыла рот. «Небо» междумирья, раскинувшееся над их головами, изменилось. Оно стало похожим на настоящее небо — предрассветное, с красными и розовыми прожилками, с белёсыми сгустками, похожими на перистые облака. «Небо» Шарпы всегда было разным для всех. Ведьмы видели магические грани в зависимости от своих способностей. Обычные люди и лишённые магии потомки ведьм видели глубокую непроглядную тьму. Но ещё никогда «небо» не менялось. Во всяком случае Кеторин о подобном не слышала. И по тому, как Клем удивлённо озиралась по сторонам, — даже испуганно — стало понятно: «небо» изменилось для всех. Кеторин не понимала, как подобное могло произойти. Ева с Брунгильдой, стоящие невдалеке от арки, похоже, тоже не понимали и оттого чрезвычайно злились. Не на саму Кеторин, а в целом на ситуацию, природу которой не знали. — В городе паника, Глава, — нарушила затянувшееся молчание госпожа Ева, и её слова привели всех в чувства, заставив действовать. Клем оттолкнула руку сестры и неуверенным шагом направилась к Старейшинам. Она вернулась в свою колею — туда, где была главной; туда, где могла командовать и где её слушались. То, с какой лёгкостью Клементина выскользнула из роли жертвы, удивило Кеторин. Нет, она всегда знала, что её сестра — сильная женщина; если не магически, то духовно так точно — в их семье слабых не рождалось. Даже Джуди когда-нибудь, но станет сильной и могущественной — в племянницу Кеторин хотелось верить. Глава ковена принялась раздавать приказы: приготовить одежду и ванну, чтобы она могла привести себя в порядок, найти «личину», чтобы не напугать жителей города своим болезненным видом, собрать людей возле фонтана. Сейчас, когда «небо» над Шарпой изменилось, ведьмам как никогда нужен символ: кто-то, способный внушить им уверенность в завтрашнем дне, кто-то, способный их успокоить, кто-то, готовый взять на себя ответственность за происходящие. А покалеченная ведьма, которая едва держится на ногах, на роль символа не годится. Поэтому-то Клем и попросила «личину». Сильных ведьм такой манёвр не обманет, но вот на неколдующие массы подействует. А это самое главное: именно массы нужно удержать от паники, а уже потом решать вопрос с сильными. Коул за спиной Кеторин тактично покашлял, привлекая к себе внимание. От неожиданности Кеторин даже вздрогнула. Она была настолько поглощена созерцанием происходящего, что на минуту забыла о Марте. И о Люке она тоже забыла. Как и Старейшины забыли о Кеторин. В душе она побаивалась, что Брунгильда потребует заключить её под стражу, хотя и понимала, что Клем и госпожа Ева не позволят ничему подобному случиться, но иррациональный страх всё же присутствовал. «Беда не приходит одна», — подумала Кеторин, поворачиваясь к Томсону. — Почему оно розовое? — спросил Коул, прижимая к груди завёрнутую в плед Марту. — Было же чёрным. Кеторин всплеснула руками, мол, кто бы знал, и поспешила к госпоже Еве. Сейчас только она могла помочь Марте. Вот только Кеторин сомневалась, что Старейшина бросит всё и побежит спасать девчонку. Однако зря сомневалась — стоило Еве увидеть чёрные пальцы, которые Коул достал из-под пледа, она переменилась в лице. — Кого? — Думаю, Вивьену, — поняла суть вопроса Кеторин и получила в награду гневный взгляд. На секунду ей показалось, что сейчас Ева вспомнит прошлое и отвесит ей звонкую оплеуху. Раньше, когда Кеторин ещё была маленькой, Старейшина не скупилась на затрещины, когда мелкая проныра делала что-то не так. Подобное случалось редко, но метко и всегда за дело. — Ты расскажешь мне всё, — процедила старая ведьма. — И только попробуй что-то утаить. Я тебя лично запру в карцер и посажу на хлеб и воду. — Предпочитаю кофе, — мило улыбнулась Кеторин. А госпожа Ева лишь фыркнула. Она не умела долго злиться. — О, добрая Богиня, за что вы мне такие достались? — задала не требующий ответа вопрос Старейшина, а затем поманила Коула за собой. — Пойдём, мальчик, будем спасать твою жену. И ты, Кеторин, тоже идёшь с нами. Одна я не справлюсь, а остальные, как видишь, заняты. Они спустились по ступенькам, ведущим прочь от колоннады Фейшал, которая называлась так лишь потому, что ведьмам требовалось напоминание о том, что их добрая богиня когда-то существовала. Так, к примеру, кровавые продолжали верить в Охотницу, хотя и тем, и другим было известно, что в мире их богов больше нет. Оттого и шабаши Кеторин уже давно не считала чем-то невероятным: так, сборище ведьм — не более. Ева вела их окольными путями, избегая главные улицы с большим скоплением перепуганных людей. Кеторин с тоской поглядывала на хрустальные фонари вдоль улиц, понимая, что теперь, когда «небо» изменилось, смысл в огоньках отпал. Одно ей не давало покоя: почему столь глобальные изменения произошли после того, как Мегги с Мартой использовали свои силы? Неужели они резонируют с междумирьем, как арка? Вопросы и теории роились в голове ведьмы. Она чувствовала себя ребёнком, играющим в кубики, переставляя известные факты с места на место, пытаясь сложить полную картинку. Однако её не отпускало чувство, что кто-то намеренно отобрал у неё часть деталек, мешая сложить пазл полностью. Пока они шли, Ева то и дело посматривала на Марту на руках Коула, и её морщинистые губы кривились в горькую ухмылку. А во взгляде так и сквозило сочувствие — госпожа Ева всегда была излишне сердобольной, — но было и нечто такое, что заставляло Кеторин подозревать, что тут имело место что-то ещё. — Ты знаешь, кто она такая. Ты знаешь, кто такая Грабс. Ева вздрогнула и сбилась с шага, отчего следовавший за ней по пятам Коул чуть не врезался в старуху. Кеторин себе-то толком не могла объяснить, почему вдруг пришла к такому выводу и почему озвучила его. Хотя нет. Почему озвучила, она знала: провокация — лучший способ получить ответы; и то, как отреагировала Ева, было лучшим ответом: старуха явно знала куда больше, чем говорила. — Кеторин, я не думаю, что улица — подходящее место для подобных разговоров, — нехотя произнесла госпожа Ева, избегая её взгляда. В тот момент дальше по улице показалась группа детей, и лишь из-за них Кеторин смолчала, хотя внутри у неё зародилась злость. Она не любила недомолвки, несмотря на то что сама грешила ими вдоль и поперёк. Вот только когда недомолвки были обращены к ней, чувствовала она себя обиженно-униженной, словно не заслужила доверия. Ощущала себя ребёнком, от которого отмахнулись, потому что он не поймёт великую взрослую мудрость. Коул мотнул головой в сторону госпожи Евы, жестом спрашивая, что происходит. А Кеторин лишь махнула рукой, мол, всё нормально, идём дальше. И таки пошла, зло чеканя шаг. Коул наградил её таким взглядом, словно она была завсегдатаем лечебницы для душевнобольных. Ещё и вздохнул так тяжело, будто на его плечах лежала вся тяжесть мира. Если бы у него были свободны руки, он бы ещё и у виска покрутил. Но Кеторин сделала вид, что не заметила. Ругаться с носильщиком было выше её достоинства. Петляя по улочкам Шарпы, Госпожа Ева привела их в пустующий амфитеатр. Она приказала Коулу положить Марту на каменный постамент, а сама ушла в кладовую — собирать всё необходимое. Кеторин минутку помялась и пошла за ней. Ей нужны были ответы. Что сделала Мегги? Куда делся её муж? Однако, как бы Кеторин не билась и не требовала ответов, госпожа Ева с упертостью барана молча её игнорировала, маленьким смерчем кружа по кладовой. Лишь пару раз та словесно осадила её, попросив не мешать в выполнении сложной задачи — ещё и пальчиком погрозила, как совсем маленькой. В итоге Кеторин не оставалось ничего другого, как вернуться в амфитеатр к Томсону и вместе с ним тонуть в чувстве собственной ничтожности. Иногда женщина ненавидела Шарпу, ведь в этом городе она всегда была маленькой Кетти, а не великой и могучей Кеторин Чубоски. Если в Рупи она была той, кого превозносили, той, на кого полагались, то в Шарпе в глазах многих она оставалась девчонкой-сорванцом, на которую периодически ругались за её необычные выходки. И Кеторин предстоял ещё долгий путь, чтобы стать кем-то великим для ведьм Шарпы.