***
Да, он помнил тот теплый день, когда Дипломатор перед митингом решил поговорить с ним обо всем и извиниться. Тогда он был без своего плаща, говорил тихо и небыстро, глядел в глаза. Пытался объясниться, пытался утешить, держа за плечи и извиняясь, из-за чего он казался жалким, ничтожным и маленьким, что еще больше вдохновляло Олежу на темное дело. Он не был настроен на разговор. Рыцарь устал поддерживать Огонь, поэтому он выхватил свой меч и начал его рубить. Он бил отчаянно и быстро, вонзая свой клинок ему под ребра, разрывая грудь, резал связки и ломал кости рук, бил по голове и выдергивал волосы, выкрикивая всю накопившую боль и ярость, неотрывно глядя в глаза. Антон был в ужасе. Он пытался спастись, кричал, отталкивал, чувствовал привкус крови и слышал, как рвется плоть и как кровь окрашивает его одежду. Ему было страшно и очень больно, а вот Олежа радовался. Радовался, что наконец-то его «ненаглядный» страдает, кричит и погибает от тех самых рук, что заботились о нем и дарили жизнь. Смерть наступала медленно и мучительно. Антон лежал на крыше и стонал от ужасающей агонии, чувствуя под собой расплывающуюся лужу крови, и он знал, что это конец. Конец его идеям, его мыслям, которые принадлежали по большей части не ему, а Олеже. Который так бережно и ласково с ним обходился и помогал, невзирая ни на что. Он начинал понимать, какую жестокую ошибку совершил, насколько плохим и ужасным человеком он был, раз довел его до такого состояния. Антон тяжело приподнялся на локтях и устремил ослабленный, болезненный взгляд на Олежу. Его одежда была покрыта красными острыми разводами, перчатки безнадежно запачканы, на лице широкая ухмылка, волосы взлохмачены, а глаза горели безумием, восторгом. Он наконец-то освободится. Освободится от этого человека и заживет хорошо, как нормальный человек и реализует свои мечты. Не чужие. — Олеж… — Прокряхтел Антон, из его рта потекла алая струйка. Дыхания почти не было, но он держался изо всех сил, хотя бы напоследок. — Прости меня. Я готов… сделать для тебя все. Прости… Олежа криво усмехнулся. Он приблизился к Антону, взял его за плечи и заглянул в глаза мертвым взглядом, в котором не было ничего кроме жажды мести, злости и безумия. Теперь он не был глупым фанатиком с ненужными эмоциями, он становился мрачным судьей и кузнецом своей судьбы. Антон схватился за его руки и умоляюще посмотрел на него, пытаясь коснуться его волос. На что тот крепко сомкнул пальцы на запястье и вонзил нож, затем, не дожидаясь крика, он проговорил очень мрачным и проникновенным голосом: — Мне от тебя ничего не нужно, Антон. Я желаю тебе и твоему жалкому народу, что пойдут за тобой, смерти и забытья. Прощай! И Душнов столкнул Антона вниз. Он, пролетая этажи, развернулся в воздухе несколько раз, пока с хрустом и грохотом не столкнулся с землей, разбившись на смерть. Олежа довольно улыбнулся, в последний раз посмотрел на изуродованное, искалеченное тело с неестественно выгнутыми конечностями, хмыкнул и ушел прочь, навсегда убивая память о нем.***
— И вот мы здесь. Проговорил Олежа мрачным голосом, чуть покачнувшись и шагнул вперед. Его обезумевшие глаза, которые угрожали выйти из орбит, пробивали душу парня насквозь, заставляя того задыхаться в тревоге и ужасе. Он просто не мог поверить, что тот, которого он поклялся защищать, тот, с кем приятно было читать книжки и справляться со страхом чтения оказался на самом деле убийцей, совершенно сломанным и злым человеком, которого надо было как можно скорее спасать, пока все не стало слишком поздно. Дима тяжело выдыхает, плечи напрягаются, внутри очень неуютно, как будто ребра сильно сжали органы, превращая в жилистый фарш, отчего хотелось блевать, плеваться кровью и неистово выть от безысходности. Но он не позволял эмоциям взять полный контроль над телом и разумом. В его взгляде была решительность и сосредоточенность, и лишь дрожащие от травмы пальцы и покусывание губ выдавали тревогу. И это все Олежа смог легко прочитать, что вызвало у него злую усмешку. — Ты все так же плохо читаешь, сынок. Хотя, тут уже моя заслуга, раз ты не понял по записям, кто является настоящим убийцей Дипломатора. Но еще хуже ты читаешь людей, и никогда не научишься, потому что тебе промыл мозги этот ебанутый герой с манией величия. Он мне говорил что умеет читать человека просто взглянув на него и я, как идиот, поверил же. Но все это оказалось гнусной ложью, как и то, что ты хочешь мне добра и помощи. — Это все не так, Олежа! Выслушай же меня! Я не собираюсь тебе вредить, и мне никто ничего не промывал, я сам дошел до такого, узнав о тебе получше. — И я все еще хороший человек? И все еще являюсь близким для тебя после всего того, что ты узнал? Ты либо очень добрый, либо невероятно слепой и непробудный долбоеб раз так думаешь! — Да! — Перешел на крик Дима, отчего даже Олежа слегка вздрогнул, но остался стоять на месте, со злобой глядя на парня. Тот часто дышал, был весь напряженным и было видно, как трясутся руки и как горит огонек в мятных глазах. — Да, остаешься! Потому что ты все еще для меня лучший учитель, мудрый писатель и все такое в роде! Я хочу помочь тебе, спасти! Поверь, то, что прошло, уже не важно, да, ты убил человека, но в глубине души я знаю, какой ты. И я это читаю ясно, пусть у меня нет такого опыта, как у тебя. Но я хотел бы грамотно читать, узнавать людей меж строк и именно ты, твой дневник подтолкнул меня на это желание. И я тебя никогда не предам и не брошу, уверяю тебя! Я не Дипломатор, я его фанат, но никогда бы не хотел им стать, потому что я не хочу стать героем народа. Но я хотел бы стать твоим героем. И Дима слабо улыбнулся, чувствуя, как щемящее чувство тревоги уходит из его груди и становится как бы теплее, светлее кругом. Солнце позади него медленно поднималось по небу, разгоняя прочь черно-сизые тучи и согревая своими лучами сонную землю. После последней фразы Олежу сильно передернуло, он приложил ладонь к травмированному плечу и в глазах заплясали синие огоньки, похожие на первые отливы океана или на блики звезд. Брови приподнялись в изумлении, сердце забилось быстро-быстро, будто собираясь выпрыгнуть из глотки. Ноги подкосились и он рухнул на колени, начиная часто и глубоко дышать. Дима тут же сорвался с места, осторожно прикоснулся к острому плечу Олежи и чуть приблизился, глядя на него с некоторой тревогой и ожиданием. Эти слова нежным касанием провели по его израненному сердцу, сглаживая все трещинки, рубцы и выдергивая заусенцы, отчего по телу расплылось мягкой волной тепло, наполняя всю его душу. Где-то там в глубине он и правда просил о том, чтобы рядом в тяжелый период был некто сильный, умный, за кем можно было бы спрятаться, пожаловаться на жизнь, кто мог бы пробудить желание жить дальше... Некто живой, настоящий, способный его понять со всеми тараканами и не осуждать их, как требовательный отец, который ни во что ставил своего сына и заставлял достигать высоких результатов, что и привело к надрыву его уверенности. И, даже несмотря на то, что с ним была дружелюбная семья, любящая мягкохарактерная мать, ему не хватало осознания защиты, полной любви и понимания. И только в Антоне он увидел этот образ. Только в нем он чувствовал себя нужным, под яркой защитой и ложными обещаниями, которые кололи больнее лезвий. И ведь даже после его гибели он неосознанно пытался представить его перед собой, читая книги про революции, спрятав плакат под завесой записок и ночами в слезах перечитывать дневник, вспоминая те красивые, но абсолютно лживые дни. И сейчас он снова чувствовал себя слабым, больным человеком, что стоит на коленях перед своим учеником, который хочет ему помочь, хочет поддержать и смотрит самыми невинными и добрыми глазами. Как же хотелось прямо сейчас сдаться, расплакаться и прижаться к нему, извиниться и постараться довериться, поверить его красивым словам и странным желаниям. Потому что сейчас он чувствовал себя тем, кому нет прощения. Всю историю он был злодеем, просто грамотно это скрывал, скрывал вечную борьбу внутри себя и чувствовал, что сейчас все изменится, его уже раскрыли, а значит, скорее всего, победят, унизят, заставят лечиться или же отправят в тюрьму, где он окончательно сгниет. Маленький проблеск надежды в его душе призывал Олежу прислушаться, отбросить все сомнения, пусть и было страшно, но боль, воспоминания из прошлого, тот же огонек в глазах Димы, как у Дипломатора, его слова, попытки помочь, все еще напоминали ему Антона, словно перед глазами застлался туман, и он не мог увидеть очевидного. Он как был слепым, так и остался. — Главное не то, что ты выбрал когда-то в прошлом…- Мягко проговорил Дима, слегка приблизившись. — А главное то, что ты выберешь сейчас. — Да… — Сипло проговорил Олежа, нагибая голову чуть ниже. — Ты прав… тогда я выбираю это! И он внезапно рывком набросился на Диму, столкнув того с ног, и в его тонких пальцах блеснуло лезвие ножа. Олежа выглядел совершенно безумным, жестоким и злым, глаза сияли ненавистью и болью, а на лицо было перекошено яростной улыбкой. Дима не ожидал такого внезапного действия, но не растерялся, крепко взял за запястье учителя и схватил его под ребра, пытаясь сбросить с себя. В это время тот нависал сверху и с особым усилием опускал острие прямо к глазу парня, от напряжения прикусив губу и хмурясь, не сводя с того взгляда. Дыхания почти не было, бешеное сердце билось в груди, и он больше не контролировал своими действиями, желая раз и навсегда прикончить этого человека, так как он всегда завершает начатое. Дима был в ужасе, видя перед собой надвигающее лезвие и крепко держался за руку Олежи, задергал ногами, в попытках выбраться, но все тело словно налилось свинцом, и ему было трудно пошевелиться, осознавая насколько разбитым и опасным был его учитель прямо сейчас. Мысленно он прокручивал весь диалог и не мог понять, что он сказал такого раз все привело к такому развитию событий? Почему Олежа не смог ему поверить? Почему он не смог принять свои ошибки и исправиться? Неужели все было напрасно? Чтение дневника, попытки помочь, разговор, искренность — неужели это было все бесполезно и ему не помочь? Нет, из любой проблемы можно выбраться, он точно знал! Он со страхом и надеждой посмотрел в сверкающие глаза Олежи и ужаснулся, увидев в них не темно-синий океан или спокойную водную гладь, а черный шторм, в котором плавало несколько уничтоженных звездочек и последние знаки доброты в его душе. От этого осознания разочарование пробежалось по его позвоночнику, заставляя кровь разгоняться по всему телу, наполняя энергией, страх стремительно заменился на гнев, и он даже не ощутил, как окровавленные пальцы крепче сжали руку Олежи, вызывая у того легкий испуг. В мятно-золотистых глазах сверкнуло нечто новое, нечто невиданное никому, и он ощутил как за спиной словно распустились крылья, стало небывало жарко, и все силы вернулись к нему. Олежа поднял брови в удивлении, горько усмехнулся и со всей силы опустил нож. Но вместо ожидаемого хруста, нож резко опустился в сторону, пройдясь по шее, и его грубо ударили в живот. Олежа больно ударился спиной, снег неприятно коснулся своим колючим холодом затылок и забрался в ноги. Он тут же вскочил, чуть сгорбившись и выставил вперед нож, пытаясь выровнять дыхание и наладить зрение. Нервная система уже сдавалась, не вынося количество стресса, усталости и ненависти, сердце готово было выйти через глотку, а вместе со вздохами выходили стоны, но ему было плевать на это — самой главной была его цель. Он взглянул на Диму, напрягая плечи. Перед ним стоял он, гордый, крепкий и высокий герой с окровавленными чуть подрагивающими пальцами, с мерно поднимающейся грудью и решительным, сосредоточенным взглядом. Который когда-то был у самого Антона и был способен проколоть его душу насквозь. Это вызвало недобрую усмешку, и учитель покачнулся, делая шаг вперед. — Не думал, что ты так быстро переметнешься на его сторону. Ты тоже видел этого призрака? — Дима удивленно посмотрел на него и хотел что-то сказать, но его резко перебили. — Конечно видел. И я тоже, каждую ночь этот гандон приходил ко мне и пытался поговорить, извинялся, рыдал, как жалкое ничтожество, а потом резко исчез… и я даже задумался, почему же? А теперь я знаю, куда он подевался. И знаю, что он тебе наплел. Ты теперь его новая кукла, понимаешь? Ну ничего, я исправлю этот недочет! Раз и навсегда! И Олежа рванул вперед с выставленным ножом, Дима ловко увернулся, схватил за плечо и попытался скрутить руку за спину, но получил удар под ребро коленом, и он тут же отскочил в сторону от нового удара ножа. Все мысли смешались в одну кучу, все его намерения, все представления и слова растворялись где-то в сознании, управляющий стрессом, паникой и злостью, а все тело переполнялось теплом, отчего никакой боли даже не ощущалось. Олежа яростно наступал вперед, размахивал ножом, делал резкие выпады и отталкивал, оставляя неглубокие ранения, из-за которых рвалась ткань и плоть. Он с упоением смотрел на весь процесс, как он с силой отталкивал его, вонзал в него нож, как бил по голове и под ребра, собирая все силы на то чтобы убить, окончательно задавить и придать забвению. Дима, несмотря на ярость, не хотел причинить боль Олеже. Он отбивался, оттаскивал руки, отходил в сторону и пытался не попадать под лезвие, чувствуя, как все раны кровоточат, как шея разгорается противным теплом. Олежа двигался активно и рьяно, как свирепый океан во время шторма, желая поглотить беспомощную лодочку. Брызгал острой пеной в глаза, мутил рассудок повторяющимися морскими узорами и оглушал длинным рыком, от которого замирает сердце. Но Дима, как настоящий герой, как бравый Лодочник, без страха плыл в самую бездну, уворачиваясь от тяжелых полотен воды и не сокрушаясь под гнетом хаоса и воя. Лодка начала стремительно ломаться по досочке, как и начали еще сильнее болеть поврежденные пальцы, изо рта текла кровь, а сил было очень мало, хотелось бросить свое дело, бросить весло в воду и, закрыв глаза, уйти на встречу своей гибели. Но он не сдавался. Он свято верил, что рано или поздно шторм стихнет, и перед ним встанет тот самый учитель, тот самый человек, который когда-то был хорошим и светлым, а в глазах нет злого и холодного блика — только лазурная чистота. — Остановись! Это только мое решение! И раз он обратился ко мне за помощью, значит ему все еще есть до тебя дело! Значит ему важен твой комфорт! — Дима круто развернулся от нового удара, схватил Олежу за запястье и отставил в сторону, глядя ему в глаза тревожащим взглядом. — Он хотел тебя спасти! Я лишь хочу, чтобы все вернулось на круги своя, и, даже если я не стану твоим героем, то хотя бы тем, кому можно довериться! Послушай ты, блять, наконец! Подросток мелко трясся в ожидании, хмурил брови и не давал шанса писателю вырваться из хватки, ощущая, насколько он напряжен и зол. Грудь шла ходуном, тело отзывалось усталостью, в голове кололо, но он все еще стоял на ногах, не позволяя себе прямо сейчас упасть во тьму и потерять его, потерять все, что он так хотел спасти и помочь. Но Олежа не хотел слушать. Не хотел доверять и не давал отчет о своих действиях, так как безумие, боль и воспоминания захлестнули его с новой силой, и он со всей силы замахнулся и ударил ножом в плечо Димы, проткнув насквозь. Дима закричал от боли, оттолкнул его от себя и схватился за кровоточащую рану, выронив дневник. Боль сковала плечо гранитным грузом, кровь пульсировала внутри и вырывалась из-под пальцев, заставляя того мелко дрожать и шипеть от неприятных ощущения. Олежа лишь усмехнулся и в его глазах свернуло некоторое злорадство. Он видел перед собой чуть сгорбившегося Диму, помятый, кровавый и побитый, что еле еле стоит и покачивается, а в глазах очень хорошо читалась боль. Ему приносило удовольствие видеть его таким разбитым. Он еще раз убеждался, что Дипломатор и все его последователи лишь жалкие смертные, которых надо преследовать и истреблять с Земли как ненужную грязь. Олежа медленными шагами подошел ближе к Диме, наклонился и взял дневник, слегка отряхнув с него снег. Обложка поврежденная, кровавая, но она все еще оставалась такой же родной ему. Гораздо роднее любого человека в его жизни. — Мне так приятно видеть твои муки… — Проговорил Олежа мрачным, почти безжизненным голосом, отчего Дима непроизвольно вздрогнул. — Прямо как в тот счастливый день, когда я убил его. В тот день я понял, что он не больше чем все остальные, просто ничтожный обманщик, плут. Мне жаль, что ты пошел по его стопам, жаль, что ты решил мне помочь, потому что это бесполезно. Меня не починить, меня не спасти. И мне никто больше не нужен. Олежа приблизился к Диме. Его дыхание было едва слышно, кожа была гораздо бледнее чем обычно, его тонкие пальцы крепко стискивали рукоять ножа и дневник. Он слабо улыбнулся, глядя в яростные и одновременно печальные глаза парня и поднес к его шее лезвие, готовый вот-вот его перерезать. Дима схватился за его плечи и только хотел его оттолкнуть, как вдруг где-то вдалеке показался какой-то силуэт. Он замер в оцепенении, все тело почему-то потяжелело, но он не мог сказать ни слова, с неким непониманием и ужасом глядя на знакомую фигуру. Олежа встревоженно повернулся назад и прогремел выстрел. Острая боль пронзила кисть Олежи насквозь, разрезая на две половинки. От этой боли он выронил нож, упал набок и слегка сжался, пытаясь перевести дух. Перед глазами рябило, все очертания домов, где-то раздающийся звук сирен, крики людей смешались в один дребезжащий ком, заставляя воспаленный мозг скукоживаться, растворяться в черепной коробке, а по щекам, то ли от разрывающего ребра сердца, то ли от физической боли, потекли слезы, неприятно обжигающие кожу. Наступила короткая и тяжелая пауза, в которой Дима пытался прийти в себя, ощущая леденящий душу ужас, скользящий по позвоночнику, а в голове был целый рой мыслей, который он тут же пресек, так как покричит и потревожится потом. Сейчас главное - спасти Олежу. Дима тяжело вздохнул, приподнялся на локтях и взглянул в глаза силуэту, который он сразу узнал. Эти глаза, такие же морские и замутненные он не спутает ни с кем, эти дрожащие тонкие пальцы и худое, но красивое телосложение подстать герою. И Оля, а это была именно она, как будто должна была быть здесь. Она должна была закончить начатое, ради своего брата и себя. — Ах ты сука… Прокряхтел Олежа, медленно вставая на ноги и зажимая рану. Взгляд был диким и потерянным, лицо искривлял злой оскал, но Оля стояла гордо, без всякого страха глядела в глаза этому чудовищу, пусть ее руки и выдавали обратное. Ей было трудно держать пистолет из-за сломанного локтя, но это нисколько ее не смущало. Она скрывала свою боль за напряженным выражением лица, словно маской, и Дима не мог признать в ней веселую и задорную натуру. — Олежа, оставь его в покое! Ты зашел слишком далеко! Ты не понимаешь, что ты творишь прямо сейчас?! Нас могут посадить! — Я делаю то, что всегда должен делать, Оля! Я искореняю его последователей, как ты не понимаешь?! Этот мир, эти люди, и все сущее хочет надо мной поиздеваться, хочет меня унизить, поэтому я и готов очистить все! Я готов выдержать на себе очередной грех, и тогда мы можем зажить спокойно, разве ты этого не хочешь, Оль? Олежа широко развел руки в стороны и нервно заулыбался, слегка покачнувшись в сторону. Он выглядел помятым, разозленным и обезумевшим, однако глаза, одновременно яркие и помутневшие, излучали вселенскую ярость, которой не было предела. Оле было больно смотреть, во что превратился ее родной человек, с которым они когда-то играли, плели веночки, бегали по полю на даче в Ленинградской области, делились идеями, помогали и поддерживали друг друга в трудные времена. Сейчас вместо мечтательного, немного застенчивого и доброго мальчишки она видела сломанного жизнью взрослого, у которого не было веры ни в себя, ни в будущее, ровно как и доверия даже своим близким. Олежа хорошо знал взгляд своей сестры. Плечи непроизвольно опустились, дрожащие уголки губ снизились, а глаза заблестели влагой, из-за чего весь образ огромного океана начал распадаться по швам, но лишь на мгновение. Его больше нельзя было остановить. — Олеж. Прошу, одумайся! — Вскрикнул Дима, вскакивая напротив него. Мятные глаза отражали злобу, некоторую сбитость, однако в каждом движении была решительность и жесткость, что даже немного задело писателя. — Остановись. Поверь, вместе мы сможем сделать твою жизнь лучше, понимаешь? Мне ты важен, ты важен сестре, понимаешь? Может я и похож на грубого санитара, но я хочу помочь как могу. Просто позволь это сделать нам. Не бойся. Дима тяжело вздохнул и закрыл глаза. Чувства и мысли переполняли его, все тело было как будто бы проткнуто острыми досками, кровь плотно прилипала к коже, а дыхание было очень рваным, едва уловимым. Он начинал понимать что сделал все что мог, все что в своих силах и все зависело только от желания самого Олежи, несмотря на то что сердце разрывалось от боли и очень сильно хотелось кричать от всего пережитого кошмара. Дима был уверен, что все делает правильно, что все рано или поздно наладится, и они смогут зажить спокойно, как в старые времена, даже несмотря на то, что эта надежда стала стремительно угасать где-то внутри, из-за чего он невольно чувствовал себя предателем. Оля тревожно глядела на брата и видела невооруженным глазом по малейшим деталям его страх, растерянность и желание убежать, спрятаться. Олежа поджимал губы, зрачки нервно плясали с объекта на объект, а пальцы невольно сводились друг к другу, что было старой детской привычкой, и он выглядел настолько потерянным, что его невольно хотелось обнять и прижать к себе, спасти от всего жестокого мира и больше не бросать. Ведь несмотря на все, в нем все еще был тот самый Олежа, тот самый человечек с высшими эмоциями, которые он глубоко в душе закопал. Олежа опустил голову и усмехнулся. Ветер слегка качнул его волосы, приподнимая их, воротник вздернулся, совсем как на плаще небезызвестного героя, и он поднял взгляд, жуткий, полный безумия и слез, от которого невольно стало жутко. Дима напрягся, прикрывая собой Олю и был готов защищать от любого внезапного нападения и скрутить, наблюдая за любым движением наступающего океана. Он нахмурился, сжал пальцы в кулаки и сосредоточился, чувствуя холод зимнего утра и ярости, но вместо нападения было нечто странное. Писатель сделал шаг назад. Дима настороженно посмотрел на него и непонимающе поднял брови, пытаясь прочесть истинность его мотивов, но никакой агрессии или же сумасшествия не было. Только холодная, болезненная уверенность и нечто темное, невозможное внутри. Писатель слегка пожал плечами и поднял брови, сделал пару шагов назад и остановился совсем рядом с краем крыши, стоя ровно, уверенно. Что-то екнуло внутри подростка. Он сорвался с места и подбежал ближе, тут же хватаясь за Олежины запястья и умоляюще посмотрел в глаза, пытаясь найти какой-то подвох, но эти глаза, затуманенные, почти мертвые, отличались почти что здравомыслием, что невероятно пугало. Олежа отпихнул его руки от себя и нахмурился, пытаясь уладить дыхание и сердцебиение в ушах. — Я устал. Я больше не могу, вы не должны тратить на меня время. Я не заслуживаю вас, потому что уже навредил… но я не хочу иметь ничего общего с выродками и последователями Дипломатора. Ведь это он вас подговорил, верно? Диму точно, а вот тебя, Оля? Я окончательно сошел с ума. Не поминайте обо мне лихо, может быть, мы еще увидимся. Пусть моей единственная моей наградой за все мучения будет это. Олежа скрестил руки на груди и прикрыл глаза. Холодный ветер приятно обволакивал его тело, вся боль и все эмоции улетали из его больной души, а мысли спутывались в один неразборчивый ком, что рассеивался так же быстро как и появлялся. Он встал на цыпочки и какой-то невидимый поток потянул назад, чем-то похожий на чьи-то руки. Он ощущал необычайную легкость, его даже не страшила высота и сама авантюрная мысль не вызывала у него какого-то диссонанса, особенно когда перед глазами проскочил знакомый образ в красной маске, что вызвало у него некоторую улыбку, и из глаза потекла слеза. Диму охватила паника. Сердце сильно сжалось в груди, дыхания почти не было, и он потянулся вслед за Олежей, чтобы крепко обнять за талию, но вместо этого он больно упал на поверхность крыши. Раздался громкий хруст костей, и все сирены вмиг прекратили свою трель. Сверху послышался пронзительный крик Оли и Дима, приподнявшись на локтях, посмотрели вниз… Там на заснеженной земле, в окружении полицейских машин и скорых лежало тело некогда великого и умного, загадочного человека, который имел свои странности, но вместе с тем талант, обаяние и харизму. Тот человек, чьи конечности были выгнуты в неестественном положении, шея была свернута под невообразимым углом, а под его телом растекалась кровь, подобно красным чернилам по бумажке. Тот человек, который смог научить читать Диму, тот человек, который вызвал бурю эмоций и стать членом семьи, заставил чувствовать себя смелее, увереннее и гораздо нужным, полезным. Полицейские и медики тутже окружили тело подобно торопливым муравьям и так же быстро и порывисто окружало сердце Побрацкого отчаяние. Он не мог отойти от шока, ощущая словно как из его души вырвали огромный кусок и грубо прижгли оторванные места, отчего он тихо простонал. Из глаз потекли струйки слез, он мелко затрясся и схватился за голову, чувствуя, как с каждой секундой сердце начинает бить все быстрее и быстрее, а легкие сдавило так, что ему было нечем дышать. — Нет… этого не должно было быть… нет… нет… он жив. Он встанет. Он придет… нет, прошу… Бормотал Дима, крепко сжимая каштановые волосы до побеления костяшек. Оля, такая же измученная, в полном ужасе, но без эмоций подошла к Побрацокму и положила руку на плечо. Ее сильно трясло, слезы текли по щекам, а в груди где-то больно сдавилось, из-за чего она упала прямо на снег, рядом с Димой. Парень повернулся к ней, подхватил на руки и крепко обнял, начиная неистово рыдать, чувствуя, как внутри у него что то ломается, а в сильной хватке дрожит слабое, жилистое тело, разделяя с ней общую боль и утрату. Весь мир перед глазами замедлился, все чувства, эмоции вырубились и одновременно удлинились, а душа начала покрываться корочкой, из которой ему будет трудно выйти. Океан был побежден. Он ушел, чтобы больше никого не беспокоить своим порывом, но только какой ценой? Лодочник остался без лодки, но с многочисленными шрамами и камнем в сердце, как память о том, что в тот день он не смог спасти это существо. Иногда так и выходит, что некоторые люди не хотят помощи, не доросли или же не принимают в силу своей натуры, мировоззрения и сил, и Дима навсегда запомнит эти последние строчки Олежи, которые он сказал в своей смертью. Не забудет «Инквизитора» После этого события в мир пришел новый Герой, новый Огонь Перемен и многие стали поговаривать что вернулся Дипломатор, но уже в новом обличии, с новыми идеями и с новой болью в душе, способный читать чужие судьбы.