Идеальный дефект

      Кончики пальцев ведут по обледневшей и хладной коже, задевая мелкие уже не кровоточащие ранки по над губой, бровью, щеке, скуле. Казалось, словно сейчас веки вздрогнуть и распахнуться вновь, а хриплый и недовольный голос прошипит о том, что Кишо касается ее кожи грязными руками, ещё и даст нагоняя за такое необдуманное решение. Некогда, мягкие и темные волосы сейчас были не лучше смятой и старой половой тряпки, которую уж в сотый раз смочили в воде. Он любил наблюдать по утру за тем, как она спокойно сидит и расчесывает волосы перед своим зеркалом и злиться, когда в очередной раз локон выбивается из безупречного и высокого хвоста. Она так долго их отращивала, чтобы после они превратились в кубло, пропитанной красной жидкостью.              Мерзость.              Он вступил в ее кровь, что тянулась дорожкой до самого конца дорожки от того места, где была огромная лужа, и теперь его обувь пахнет этой тягучей и блевотной смесью. Но Бога смерти вовсе сейчас не наворачивало на эмоции, слез не было, а жалость давно убита им самим, ведь жалость - враг следователя. И Кишо явно понимает, что ему стоит почувствовать что-нибудь к тому, кто лежал перед ним, но, кроме как, лёгкого огорчения и разачарование - он не ощущал, глядя на руку, что тянулась к куинке. Она до последнего желала сражаться за свою жизнь.              Мерзость.              Он видел в этом стремлении прожить дольше что-то прекрасное, но и, в тоже время, что-то невероятно ужасное. Та мотивация, что тянула за собой красную дорожку - ему никогда не была понятно и не постижима. Ведь он - смертник, ожидающий своей смерти, а она - неизлечимо больной, молящий о своем скором выздоровления. Он видел, как на его глазах, медленно пропадает свет и блеск в светлых зрачках, уступая место безжизненному цвету очей. Он видел, как глубокая, практически сквозная рана, больше не изливалась кровью, а под телом холоднела лужа крови.              Мерзость.              Она страдала?              — Примерное время смерти — без двадцати одиннадцать вечера, двадцать седьмое августа. — Спокойно отчеканил мужчина своему помощнику, что стоял чуть поодаль.              Хайсе было желал сказать что-то в поддержку своему дорогому другу и учителю, но слова сейчас были, словно соль на рану, так что ему ничего не оставалось, кроме как записывать все сказанное Кишо. Он краем глаза замечает, как Арима, впервые в своей жизни, поднимает на руки изувеченное тело утробы с поля, пачкая свое белое пальто в алые пятна. А поле немеряно трупами следователей, но ни одного трупа участника "Чистильщиков".              Она мучалась?              Если да, то насколько долго? Возможно, удар был один, а быть может их было несколько. Арима опускает на труп и понимает, что ползла она долго и упорно, не желая расставаться со своей жизнью так ущербно и так рано. Интересно, о чем она думала перед тем, как навсегда покинуть этот мир? Она же понимала, что не спасётся, чуда не произойдет, так о чем были ее мысли? Думала ли она про Ариму в последние мгновения? Да, скорее всего так оно и было.              Скорее всего ее мысли были о том, о чем она никогда бы ему не призналась. О том, как ей хотелось иметь полноценную семью, долгую жизнь. Любящих детей и внуков, что приезжают на выходных повидать своих стариков. Иви знала, что жить Ариме не долго, а ей и подавно, ведь организм был хуже, чем его, но все равно все эти практически десять лет она желала быть рядом с ним. Теперь единственное, что оставалось ей, так это ждать его там, далеко не небесах, присматривая за его недолгой жизнью. А может, за свои поступки, им двоим уготован отдельный именной котел Вашу в аду?              — Я приношу свои соболезнования, Арима. — Голос Мацури звучал и вправду с нотами величайшего уважения к погибшей родственнице и грусти за своего верного товарища. Взгляд Кишо ровным счётом ничего не выражал, как и всегда, но на душе скреб один одинокий кот, а сам он был в горе, что нависло над ним алой тучей.              Сказанные им слова, констатирующие факт смерти Иви Моро, были для него словно ножом по сердце, что лишь недавно начало биться по другому, излучая тепло.              — Мне очень жаль, что я не смог сдержать своего обещания, Иви. — Шепчет мужчина сквозь сомкнутые от злости зубы, укладывая тепло заполонившей его жизнь своими яркими выходками девицы на свободный стол, рядом с другими трупами, закрыв напоследок ее потускневшие глаза. — Я не смог тебя уберечь.              Сам Арима Кишо влюбился в ее глаза, когда там, в Саду, он в них увидел надежду и веру, сверкающие перед ним во всей красе. Влюбился в яркий и звонкий голос, громкий смех, когда впервые услышал его, такой счастливый. И так долго он отрицал тот факт, что девица, не выше его собственного плеча, смогла провернуть наглейшую и бездумную кражу его холодного сердца. И Цунейоши явно был прав, когда намеренно дал ее - взъерошенного птенца с красной грудкой - в руки ему - ухоженному заключенцу с жёлтой грудиной - навсегда связав их судьбы меж собой.              "— Арима, скажи, а почему ты всех всегда отталкиваешь и не желаешь от с кем контактировать? — Девица, как и всегда, присела рядом с синеволосым за один обеденный стол, поставив куда-то сбоку еду, от которой невозможно воплотило тухлятиной, и, подперев щечку одним кулаком, продолжала сверлить взглядом спокойного юношу. — Нельзя быть всегда одному, иначе так можно сойти с ума от одиночества.              — Знакомства не имеют смысла. Все равно скоро они все умрут. Как и ты. И я. — Кишо так грубо обрывает своим ответом и поднимает голову, замирая на месте, словно вкопанный. Есть больше не хотелось. Она была так близка к нему, что он мог бы коснуться ее губ, как в мечтах ночных, но собственная гордость не станет давать поблажку и не сделает шаг, не подаст и виду, хотя давно уже она видела этот пронзительный взгляд, что смягчался, стоило ей взять невзначай его ладонь или просто увидеть его взгляд. Он просто тонул в ее глазах.              — Раз так, тогда объясни мне, Кишо, что для тебя вообще имеет смысл в этой жизни? — Мягкие розовые губы растягиваются в теплой и милейшей улыбке у заинтересованной Иви, заставляя молодого человека взглотнуть в горле вставший поперек ком. Он должен было бы встать и молча уйти, как он всегда и делает, однако он не может, ведь внутри все хладно остолбенело, замораживая и вынуждая сидеть на месте.              А она видит в этом причину. Причину расхохотаться от души, прерывая наконец натянутую тишину между ними. Ее смех. Такой звонкий, словно утренние колокольчики в Саду. Такой красивый. Она прекрасно тянула гласные в его имени, желая отвлечь и подразнить, привлечь внимание к ней одной, чтобы Кишо не мог отвертеться и наконец вновь утонул в болтовне. Ее бессмысленной болтовне о всяком ненужном бреде.              — Стать хорошим следователем. — Силой воли Арима опускает свой взгляд в наполовину пустую тарелку, ковыряя на поверхности уже от нежелания есть то, что осталось и будет не съедено, как и полная тарелка еды на подносе самой Иви. Он никогда не видел, как она ест. Каждый раз приносит порцию и отдает ему, говоря, что не голодна. Или, что так поела на завтрак, что обед ей не лезет поверх.              Ну что за дурость так прикрываться?              — Да, прости, я совсем забыла, что ты рационалист, Арима. И ты желаешь держать все в стороной правильности. — Иви расплывается в улыбке, видя, что Кишо о чем-то так призадумался, что явно не слышит уже не слов. А от того деве скучно становится и в его лоб летит горошина, а вторая, на его глазах, попадает ей в рот под тихий хохот от его резкой реакции. — Ууу, боже, это взгляд убийственного Аримы Кишо. О, нет, Бог Смерти, оставь мне мою жизнь не долгую!"              Кишо улыбнулся, вспоминая глупости, сотворенные ею в года их учебы. Он вылавливал девчонку из разных мест, приводил ее домой и смотрел на истерики. Столько посуды было побито, столько раз она била ему прямо в лицо. Он каждый раз одергивал ее, держал словно на поводке и припоминал их договоренность своими молчаливыми гляделками в ее сторону. Иви становилось не по себе. Она чувствовала себя не в своей тарелке, когда он, такой строгий, издержанно вздыхал, прижимая не тело к себе, лишь бы она успокоилась и дала себе возможность слабость проявить, просто поплакать. Он ведь взвалил на нее такую непосильную ношу, которую сам был не в силах волочь до конца сам, а она не понимала насколько опасно то, где бывал ее нерадивый муженёк.              Честно говоря, Арима думал, что то подростковое решение было самым поспешным и необдуманным его выводом в своей жизни, что ещё будет время, когда все обернется против него и в роковой день ударит прямо в спину ножом. И он был прав. Он знал, что сотворил глупейшую ошибку в своей жизни, что просто стоило ее придушить разок у стены и рассказать о том, что она должна, а что нет, припомнить все, но Кишо был молчаливым наблюдателем ее недолгой, но насыщенной воспоминаниями, жизни не человека и не Гуля, метающейся по сторонам. Он сделал ужасную ошибку, но эта ошибка настолько сладка и прекрасна во сне по утру, что следователь не насмелился прервать ее жизнь, которую так упорно сам и построил.              Иви не была обычной, нет, но она была для него иной и особенной, от чего сердце неприятно билось о грудную клетку, когда он смотрел на нее, спящую, сквозь приоткрытую дверь. Когда он возвращался домой, а она спала в его постели, обнимая его подушку, так сладко сопя, ткнувшись в мягкую перьину. Тогда он просто ложился рядом и гладил ее по щеке, убирал за ухо локон темных волос и слушал ее. Ее сопение. Сонное возмущение. Что-то неразборчивое. И в этом была замечательная пора его жизни, когда Кишо забывал о том, кто они.              Это была пора его жизни, когда приходило одно явное и понятное. Банальность становилась явью и герой романа был уже не так уж и недопонят самим следователь, ведь читаемое им превращалось в явь и, такой человек, как Арима Кишо, чувствовал расцветающий сад любви, который так расписывают в сопливых книжечках, читаемых Моро. Приходило понимание ревностного собственичества, отсутствие желания делить хрупкую девицу с кем-то ещё и лёгкая улыбка от моментов, когда его коллеги так восхищались их идеальной парой.              Она - спокойна, покладиста и послушна.              Он - спокоен, уступчив и понимавший ее.              Он помнил те мгновения, когда он, такой сильный и несломный, лежал на ее коленках, а она, оглаживая по голове, тихо о чем-то щебетала. Он помнил тот момент, когда девица с ужасом обнаружила у молодого человека седину, а потом больше, и больше, и больше, тихо кусая локти и пальцы, возмущаясь, ведь так любила его темные волосы, с отблеском синевы. И как она с ужасом на лице узнала, что ее волосы так же поседеть могут. Следила она долго, ища намек на седой волос, а после и вовсе позабыла, обзаведясь одним лишь белым локоном под густыми темными волосами.              Он помнил те прекрасные секунды ее раздумий, пока она молчала, пытаясь понять намерения пришедшего к ней Кишо. Тогда он заставил нервы ее пошалить, заставил умолкнуть и долго сидеть, задумчиво глядя куда-то за самим Аримой, словно он стеклянен. А сам Кишо ждал. И мог ждать долго. Это неуверенное женское "да" и наконец протянутая рука, возгласы окружающих, крики поздравлений сослуживцев и товарищей, что были рады за наконец воссоединенные сердца, что явно дышали давно не ровно друг к другу.              Это было заметно не вооруженным глазом опытного, а может не особо, и наблюдательного человека.              По правде говоря, уже тогда, она знала, что его никто не принуждал. Никто не заставлял. Арима решил связать свою жизнь правильно и связал ее с той, что ни на шаг от него никогда не отходила, глядя вслед с надеждой на его возвращение. Хотя, быть может, это он надеялся на ее скорейшее возвращение, которого уже никогда не будет?              Арима Кишо - холодный и рассудительный рационалист. Он держит все в железной хватке контроля и не любит неповиновения. Ненавидит ссоры и споры, предпочитая говорящее само за себя молчание. Но, к сожалению, слишком дефектный, чтобы идти против течения, видя лишь чёрное и белое в жизни. Он каждый раз глядит в глаза Смерти и обыгрывает ее в шахматы жизни, задевает плечом и обходит, насмехаясь.              Иви Моро - конфликтный и эмоциональный реалист. Смотрела на все со стороны точки зрения Кишо, разделяя мир на белое, чёрное и серое. Вечно играла на струнах нерв и жалости своими искусными пальцами, затянув петлю на тонкой шее все больше, сдавив до темноты в глазах. Она улыбалась, сыграв со Смертью в очередную партию "Дурака", держа в рукаве червовый - проигрышный - туз.              Казалось бы, они такие разные. Но объединяло их всего лишь одно — любовь.