She Loved, He Did Not

      Саша любила цветы. Любые цветы, будь то невзрачные полевые или искусно выращенные садовые. Она с упоением вдыхала их аромат, жмурясь и испуская довольный вздох. Он помнит её счастливое лицо, когда они в кадетские годы на очередной тренировочной вылазке наткнулись на поле ромашек. Помнит, как она, не слушая причитаний Армина и Конни, спрыгнула с лошади и побежала в самый центр бело-жёлтого моря, кружась по пути. Жан цветы не любит — от них зудит нос, слезятся глаза, а от пестроты начинает голова кружиться. Но смотреть на счастливую беззаботную Блаус, бегающую по полю ромашек довольно смешно, потому что она размахивает руками, громко охает и визжит от восторга. Ну точно — деревенская простушка. Она рвет несколько ромашек, бежит к ним обратно и суёт их в волосы Кристе, Эрену и Райнеру, пытается даже засунуть ему, но он отмахивается от неё как от назойливой мухи, ещё ему ромашек на голове не доставало.       Саша вышивает ему на рукаве форменной куртки крохотную ромашку. — И когда ты то только мою куртку спереть успела? — Жан хмурится, рассматривая незамысловатую вышивку из простых белых ниток. — Пока ты спал, — она улыбается ему пару секунд, жмуря глаза, а потом снова берется за завтрак. — Хоть такой цветок пусть у тебя будет, а то как жить-то без цветов?       Жан хочет сказать что-то вроде «Какого вообще черта?», но молчит, потому что внимание Саши уже было переключено на поперхнувшегося кашей Конни. Они смеются всем столом, похлопывая того по спине, Блаус смеётся громче всех, не прикрывая рот рукой и хлопая по коленке, Кирштайн что-то ворчит о деревенских манерах, но сам сдержать смеха не может от вида краснющего лица Спрингера. В волосах у неё вплетена ромашка, тоже крохотная, он замечает спустя пару минут. И Жан почему-то отчетливо помнит, как в тот же день на тренировке цветок падает с её головы на серую пыльную землю, пока она скачет впереди него.       Саша любила жаркую солнечную погоду, плеск ручья и жаренную на костре рыбу. Жан терпеть не может липнущую к телу от жары одежду, слишком холодную воду и разводить костры (и это не потому что у него это плохо получается). Он помнит как Саша без всякого стыда снимает куртку и рубашку, оставаясь в тонкой белой майке и подставляет голые плечи солнцу. Помнит, как выливает на себя ведро воды из ручья, трясет промокшими волосами и брызгается на рядом околачивающегося Конни. Жан тогда ругается на них что есть силы, потому что им приказано набрать как можно больше воды для отряда и скорее возвращаться. Блаус только передразнивает его, показывает язык и громко возмущается о его занудстве. Кирштайн уже плохо помнит тот день, плохо помнит перепалку с Эреном из-за незагорающихся веток в костре, плохо помнит, что вообще это была за полевая тренировка, но отчетливо видит перед глазами тронутые ласковыми лучами красноватые плечи Саши, липнущие к лицу мокрые пряди её волос, капли воды на смешно сморщенном носу и своё недовольное ворчание под нос на её беззаботное поведение.       Саша до белой горячки любила мясо, картошку, да вообще любую еду, и любила красть запасы вышестоящего командования в угоду своему ненасытному желудку. Жан, конечно, тоже любил еду, и какого-то черта помогал ей красть запасы у командующего Эрвина под носом или у офицеров гарнизона, стоя на чеку, пока она запихивала все, что влезет в мешок или прямо за пазуху. Но Жан терпеть не мог охватывающее его чувство постоянного страха быть пойманным с поличным и вылететь с позором из числа кадетов, потом и солдат. Блаус на пути к вкусной трапезе не боялась ничего, даже гнева капитана Леви. Она любила набивать рот до отказа, совсем не женственно вгрызаясь в каждый кусок. Кирштайн не любил чавканье, отсутствие манер и абсолютное нежелание пользоваться салфетками, пачкая все вокруг. То ли дело прекрасная Микаса, чинно, медленно и аккуратно жующая свою порцию. Но Жану почему-то въедается в подкорку памяти красноватые от удовольствия щеки Саши, её сияющие при виде мяса глаза и крошки еды вокруг приоткрытых губ.       Саша любила великолепную стряпню Никколо. Уплетала её за обе щёки, хватая всё, что лежало на столе руками, откусывала огромными кусками и глотала, почти не прожевывая. Жан не любил чувство стыда за свою неотёсанную деревенскую подругу, которая плакала от счастья в тот момент и изводилась слюной. Но её восхищенные крики, смущение Никколо и его радостная улыбка никакого стыда не вызвали, и Кирштайн потом посмеивается над обжорством и восторгом Блаус.       Саша возможно полюбила бы Никколо. Всем трепетом первой девичьей любви. Возможно полюбила бы, если бы успела. И Жан почему-то не может не думать об этом.       Саша любила дождь, запах свежести, сверкающие в темном небе молнии и звуки грома. Она смеялась словно пятилетний ребенок, когда во время тренировок или уже позже, во время экспедиций, капли начинали падать с неба. Блаус кружилась, раскинув широко руки, как тогда, в ромашковом поле, подставляя лицо под холодные хлесткие капли. Она тянет его и Конни из-под густой кроны дерева, что защищает их, покружиться вместе с ней. Жан ненавидит холодный, пробирающий до костей, дождь, и то, в какое месиво он превращает дороги и тропы. Он помнит, как одергивает руку. — Отвали! — Кирштайн кричит ей, делая пару шагов назад, к самому стволу дерева. — Вот же ж ненормальная, промокнешь ведь до нитки!       Жан помнит, как она лишь рассмеялась в ответ громким, звонким смехом. Помнит как в ту же ночь у костра, раздевшись до самой майки и легких хлопковых бридж, что носят под штанами, тщательно выжимала свой плащ с крыльями свободы и остальную одежду. Выжимала даже распущенные волосы. Помнит, какие у неё острые ключицы и тонкая шея. Помнит, что почему-то в мягких отсветах пламени её кожа была будто золотая. Помнит… — Ты чего так пялишься странно, эй? — да, точно, помнит раздавшийся над самым ухом громкий голос Йегера и кучу глаз, которые со звуками этого голоса поворачиваются на него.       Саша смотрит на него широко раскрытыми глазами, в которых плещется паника. — Жан, что такое? — она почти визжит. — У меня что-то на лице? На одежде? Паук? Я что-то испачкала из вещей капитана Леви?       Она озирается вокруг, смотрит под ноги, по сторонам, выхватывает лезвие из УПМ рядом сидящего Армина и комично пытается разглядеть в его отражении свое лицо. И Кирштайн чувствует как будто пойман за чем-то зазорным, постыдным, и поэтому врёт. — У тебя был паук на майке, да, но ты уже спугнула его своими криками, — он в привычной манере ухмыляется и долго еще чувствует как горит его лицо, но, кажется, это просто от костра.       Саша любила ясное ночное небо, всегда завороженно смотрела на россыпи звезд. Она рассказывала им, как ориентироваться на местности по полярной звезде. Длинными, тонкими пальцами очерчивала силуэты созвездий и рассказывала о них всякие небылицы, что слышала от отца. Жан терпеть не мог ночные дежурства, холод земли и доносящийся от лагеря храп сладко спящих товарищей. Он помнит день, когда взвинченный после очередной стычки с Эреном за ужином, приходит на площадку на крыше казармы, а впереди еще добрых 4 часа дежурства в компании наевшейся и громкой Блаус. Но Саша говорит тихо, и голос у нее совсем не резкий, не громкий, а мягкий, какой-то окутывающий, зовущий в темные, окутанные тенью, чащи. Кирштайн зачем-то намертво запоминает, как найти полярную звезду, как выглядит Большая Медведица и Пояс Ориона. Запоминает маленький шрамик на её указательном пальце левой руки и нелепую забавную историю его появления в далеком детстве. Запоминает её грустную улыбку, что ненадолго мелькает на её лице, когда она вспоминает о доме.       Саша всей душой любила охоту, ветер в волосах и стрельбу из лука. Жан терпеть не мог ползать по земле, вслушиваться в каждый шорох и часами выслеживать дичь. Саша любила соревноваться и вкусно готовить. Жан не любил проигрывать. И поэтому она выслеживает того кабана, убивает его и готовит, наверно, самое вкусный стейк на всём белом свете. А он выигрывает. Он помнит свою протянутую к ней руку и её улыбку сквозь детские слезы обидного поражения. Помнит, что рука у неё чертовски узкая, а пальцы длинные и прохладные.       Саша любила доверять людям, любила делиться, дарить добро и спасать. Жан до белого каления ненавидел наивность, беспечность и глупое самопожертвование. Но он помнит её глаза, широко распахнутые, смотрящие ему в самую душу, полные безоговорочного доверия. Помнит, как она без колебаний лезла в самое пекло за ним, за Эреном, за всеми. Потому что верила в себя, в них, в справедливость, в крылья свободы.       Саша любила детей. Не покладая рук помогала Хистории в приюте. Жан не любил маленьких, крикливых, громких и капризных. В общем-то, тех, кто напоминал ему его же в детстве.       Саша полюбила бы Габи. Жан не полюбит Габи никогда. Саша любила прощать. Жан не выносит сказки о великой силе прощения. Саша простила бы его за пулю, выпущенную в ребенка, которая чудом не попала в цель. Саша простила бы Габи, поняла бы её, и сама бы просила прощения за разрушенные дома и унесенные ею жизни. Саша защищала бы Габи до самого конца, также, как ту девочку, маму которой сожрал титан у нее на глазах. Кай, кажется… Да, точно, Кай. Жан примет раскаяние Габи и защитит её, потому что Саша защитила бы. Но не полюбит, не забудет, не простит.       Саша любила палящее солнце, проливной дождь, первый снег и пожухлые листья. Она любила холодные рассветы, горящие закаты, длинные дни и лунные ночи. Она любила ветер в волосах, темные леса, бурные реки и соленое море. Она любила мясо, картошку, диковинные морепродукты и ту горячительную жидкость, что разливается по венам и кружит голову. Она любила охотиться, стрелять из лука, летать на УПМ, громко смеяться и вкусно готовить. Она любила долго спать, слушать чужие истории, гулять до утра и ходить босиком. Она любила Конни, потому что он понимал ее с полуслова. Она любила Микасу, потому что та делилась с ней хлебом. Она любила Хисторию, потому что та накормила её после пятичасового марафона по площадке. Она любила Армина, потому что тот рассказывал ей всё самое интересное, что вычитал в книжках. Она любила Эрена, потому что он был готов ради своих друзей на всё. Она любила его, Жана, потому что он стоял на стрёме, пока она воровала еду у офицеров, и потому что он забавно ворчал и занудствовал. Она любила свою семью, своих друзей, свой отряд, своих товарищей, и шла за ними туда, куда бы никто в здравом уме не пошёл.       Саша любила мечтать.       Жан ненавидит кровь, что вязким темным пятном разливается под её спиной. Ненавидит её красиво застывшее в ужасе лицо, широко распахнутые глаза и разметавшиеся по полу волосы. Жан ненавидит пулю, что прошла сквозь неё. Жан ненавидит, что она ушла из этого мира голодной, даже не поужинав. Жан ненавидит то, что её мечтам уже не сбыться. Жан ненавидит себя за то, что выжил.       Саша любила мир.       Жан не любит, не выносит, ненавидит, не принимает мир без её смеха, без крошек вокруг её рта, без её глупых шуток, без шрамика на указательном пальце её руки, без ромашки в её волосах. Жан ненавидит мир, в котором нет Саши Блаус.       Саша любила моменты, где она была счастлива.       Жан ненавидит собственную глупость. Ненавидит то, что упускал самое важное все эти годы. Он помнит, что делала Саша, что она говорила, куда она смотрела, когда и почему она смеялась. Помнит её золотистую кожу, освещённую пламенем костра. Помнит капли воды на её загорелых плечах. Помнит её громкий звонкий смех. Помнит её тихий в ночи голос. Он помнит её всю. Он помнит, что она любила. Но не помнит, как на неё смотрел. Не помнит, что взглядом всегда искал её. Не помнит, как кровь приливала к щекам и кончикам ушей, когда он увидел её в треклятой тонкой белой майке с острыми ключицами и тонкой шеей. Не помнит, как преодолевая праведный страх, шел вместе с ней красть еду, потом даже ни кусочка от неё не попробовав. Не помнит, как бросался в самое пекло, не смея умирать, потому что она верила в него.       Жан ненавидит себя за то, что осознал так поздно. Ненавидит себя за то, что не успел понять, сказать хоть что-то.       Саша любила жизнь       А Жан, кажется, всю жизнь любил Сашу.