По зову памяти былой

В этот день были поминки, и Эдвину на самом деле не очень хотелось идти. Почему-то, когда в его голове даже мельком проскальзывала мысль об этом, его как будто бы душили. Резко становилось жарко, слезились глаза, и всё вокруг виделось разноцветной расплывчатой массой, от которой начинало тошнить. Такое состояние не могло не настораживать, и Долоре пришёл со временем лишь к одной мысли: это всё от нервов. Он даже почувствовал себя немного лучше, выпив стакан холодной воды, но голова по-прежнему оставалась мутной. Если бы только знать, что такое когда-то случится, – думалось ему, – то всегда нашёлся бы способ предотвратить трагедию, чтобы потом не рыдать над безжизненной горкой земли и куском гранита. Эдвин клял всё на этом свете: себя, свою нерешительность и отчуждённость, поминки и тех, кто когда-то вообще додумался до такого. Никогда раньше он не сталкивался со смертью так, в лицо. Да, у его знакомых умирали близкие, но его это не особо касалось, ведь те люди были ему либо малознакомы, либо незнакомы вовсе. Теперь же Старуха Смерть решила нагрянуть к нему с печальными вестями, и весть эта словно бьёт тебя под дых, обрушивается на тебя молнией с неба, и ты остаёшься один. Становится не по себе, приходят горечь и стыд, который испытываешь, ропща на то, что так мало времени успел провести с усопшим. Именно так себя и чувствовал Эдвин Долоре, совершая невероятное усилие, перешагивая порог своей маленькой квартирки. Сейчас Эдвину больше всего на свете хотелось бы, чтобы дорога от дома до кладбища казалась такой же вечной, как его путь из Ардена в Тихе, однако, как по закону подлости, он быстро преодолел это ничтожно малое расстояние. Кладбище находилось за мостом, в той самой половине города, которая была для каждого ребёнка их района чем-то запредельным и далёким. Жёлтые пятиэтажные коробки-домики сменяли друг друга, как и вывески магазинов, баннеры с яркими буквами, знакомыми лицами и обилием телефонных номеров. Улыбки этих лиц навевали странное ощущение угнетённости, становились неприятными и даже отвратительными, отчего смотреть на них не хотелось совсем. Пройдя по главной улице, Долоре свернул во дворы, где за гаражами находилось кладбище, ограждённое старыми высохшими деревьями, ветви которых образовывали своего рода колючую неприступную ограду, прячущую могилы от лишних глаз. Скромный и тихий храм тоски и скорби в Тихе обладал особой атмосферой: от него веяло ветхостью, и сам он под сенью тяжёлых стволов и крон являл собой как бы другой мир, в котором было место только печали и молчанию. Когда-то Эдвину нравилось здесь гулять, рассматривать старейшие в их городке могилы, среди которых находились и захоронения двухсотлетней давности: они всегда выделялись особой неухоженностью, поросшие травой, засыпанные старой листвой, откуда проглядывался обветшавший букетик искусственных цветов. Интерес всегда представляли надгробия: иногда попадались обычные и скучные – деревянные, без фотографии и почти нечитаемыми надписями, другие – железные, с чёрно-белым изображением покойного и небольшой табличкой с именем и датой, третьи новее – гранитные, все как один. Вторые порой завораживали: помнится, у одной дамы памятник был обрамлён железным венком с выцветшими розами, у малышки рядом с ней – небольшой ангелочек, когда-то печально взиравший на тех, кто пришёл навестить её. Эдвин позволил себе остановить ненадолго свой взгляд на них, после чего продолжил свой путь. Кладбище сегодня не казалось таким пугающим и мрачным за счёт пробивавшихся сквозь листвяную крышу лучиков солнца, но тянущее чувство внутри не давало Долоре хоть на секунду спокойно выдохнуть и забыться. Вдали виднелись яркие венки рядом с совершенно новой, свежей могилой, создавая контраст с чёрной толпой вокруг. Ждали только его одного – понял Эдвин, поспешив присоединиться. Впервые за шесть лет почти вся компания, за исключением Франца, была в сборе: первой Эдвину встретилась осунувшаяся и нервная Эрна: чёрные круги очерчивали её влажные серые глаза, а бледные пальцы теребили подол платья. Иногда девушка в своей привычной манере вздрагивала, испуганно озираясь по сторонам. В её тени сидел на скамейке Анхель с красным заплаканным лицом, постоянно шмыгая носом и утирая слёзы. Рядом – родители, старшая сестра. Иссохшая фигура отца, немая и блёклая тень, нависала над надгробием. Жадно глотала ртом воздух миссис Твайс, уставшая от рыданий настолько, что было тяжело дышать. Поодаль женщина прижимала к себе крохотную фигурку в чёрном. Хеди, как успел заметить Эдвин, ничуть не изменилась. Пожалуй, она была единственным человеком, кто стоически сдерживал свои эмоции даже в такой момент, когда, казалось бы, она должна сокрушаться и рыдать на могиле покойного. Но ни один мускул на её лице так и не дрогнул, пусть в водянисто-серых глазах и можно было разглядеть ту боль, что переполняла эту несчастную женщину. Она поджимала тонкие губы, а сильные руки её покоились на плечах дочери. Крепкое и широкое тело обволакивал чёрный кардиган, надетый поверх потёртых штанов и клетчатой рубашки. Тяжёлый физический труд почти не оставил следа на этом мужественном лице, за исключением пары морщинок, бледности и вечной метки усталости. И Эдвину, стоило лишь приглядеться повнимательнее, она в тот момент показалась какой-то неживой, словно это уже далеко не та Хеди, которую он знал шесть лет назад. Та Хеди – экспрессивная, чересчур прямолинейная, не умеющая контролировать силу и полная бьющей через край энергией. Та Хеди всегда сильнее мужчин, стойкая и боевая. Малышку Каису Эдвин и вовсе впервые видел вживую, и не мог не удивиться тому, как же она похожа на покойного отца. Нос, губы и яркие зелёные глаза, влажные от слёз – всё это становилось живым напоминанием о Твайсе. Девочка прятала красное и опухшее от плача личико, прижимаясь им к матери, дергала женщину за рукав и что-то обеспокоенно шептала, изредка косясь в сторону Долоре. Тогда Хеди впервые посмотрела на него, и Эдвина прошиб холод во взгляде вдовы. Мужчина решился подойти ближе. – Никак не ожидала, что ты всё-таки приедешь. Жаль, что слишком поздно наведался – Джер очень тебя ждал. Никогда бы не подумала, что стану вдовой так рано, когда мне будет даже меньше тридцати. И что с ним случилось в тот вечер? Чёрт его знает. Бросил и меня, и дочь: хоть бы немного о нас подумал, – голос женщины предательски задрожал, и Каиса обняла мать крепче, проводя ладошкой по светлым волосам, как бы успокаивая. – Господи, ну что ему не так было? Чего ему на свете не жилось спокойно? А теперь я еле свожу концы с концами, если хочешь знать. Ребёнок без отца остался, плачет сутки на пролёт, попробуй – успокой. – Мне очень жаль, что всё закончилось вот так. – А толку-то? Всем жаль, и все вокруг об этом говорят, хоть на улицу не выходи совсем. Везде «мне жаль, мне жаль, соболезную утрате». Ещё больше душу травят. – жестом отправив ребёнка к родителям мужа, Хеди закурила, выпуская дым прямо в лицо Эдвина. Ладони с побитыми костяшками подрагивали, и, как бы она не старалась казаться невозмутимой, тремор выдавал всё. – Извини: знаю, что словами тут не поможешь. Знаешь, ты могла бы рассказать мне о том, каким он был в последние несколько лет и… – Долоре был прерван священником, отпевавшим молитву над покойником, гроб с которым уже погружали глубоко в землю. Эдвина посетило странное чувство: ему настолько странным казался тот факт, что человека настолько легко могут просто закопать в землю. Ещё условно вчера – вот он, живой, здоровый, а сегодня его уже кладут в гроб. А ещё страннее понимать, что больше ты человека никогда уже не увидишь. Не позвонишь ему, не посидишь с ним в баре и не пропустишь по пинте какого-нибудь эля, не будешь отсылать ему письма, потому что никто уже не ответит и не придёт. На глаза наворачивались слёзы, и осознание собственной потерянности полностью вытеснило удивление, которое мужчина испытал, увидев всё того же мистера Уэнделла, остановившегося буквально в шаге от Эдвина. – Хороший человек был мистер Джереон Твайс. Я знал его давно, ещё с малых лет, когда жил в доме напротив и мы вечерами играли во дворе. Он всегда находился рядом, всем помогал и никого не обделял: помогал и детям, и животным. На каждого из нас он смотрел так искренне и добро, что вряд ли можно было бы найти в этом захолустном городке человека более отзывчивого, чем Джер. Ужасно, когда такие люди уходят из жизни рано, не успев толком пожить. Если бы мы только знали, что заставило беднягу так поступить и покинуть нас раз и навсегда. Так понадеемся же, что душа его обретёт покой, о котором мечтала в последние минуты жизни. – Корбл повернулся к Эдвину, будто намекая на что-то, понятное исключительно им двоим. – Бедный мой мальчик, как же так? Как же так? Пожить толком не успел, а его уже хоронят, – миссис Твайс припала к груди мужа, вновь срываясь на мучительные рыдания. – Пусть упокоится с миром: Господь да простит его душу. Я буду молиться за него, миссис Твайс, и надеяться, что там ему хорошо, – Анхель встал со скамьи, на которой сидел, и первым воткнул в земляной холмик цветы. То был симпатичный лавандовый букетик, – Он был хорошим человеком, добрым и любящим, и всегда приходил на помощь, как бы трудно не было ему самому. Джереон стал для меня старшим братом, которого мне всегда не хватало. – Жаль его, конечно. До сих пор не могу поверить, что он смог решиться на такое. И ведь он наверняка давно думал об этом, а мы даже не знали, что его что-то гложет и мешает ему жить. Кто бы мог подумать, что именно он уйдёт от нас так рано, да ещё и сам? – голос Эрны дрожал, она постоянно заикалась и всё сильнее сжимала руку Анхеля. В глазах её отразилась немая мольба, стоило ей встретиться взглядами с Эдвином. – Прощай, Джер. Жаль, что мы так и не встретились: я помню и храню все твои письма, так предвкушал нашу встречу, и не успел. Покойся с миром, друг, – Эдвин кладёт на гранитную плиту хризантемы, такие же яркие, как жизнь погребённого здесь человека. Корбл всё время ждал его, отойдя подальше ото всех, а затем, когда люди начали расходиться, всучил какую-то книжицу да исчез, словно мираж или дым сигареты. Дал лишь напоследок совет: сначала поговорить с Хеди, а потом уже открывать.