***
Находясь в гримерке, я провожаю взглядом последнюю фанатку, добрую и ласковую до невозможности. Ее глаза сверкают восторгом, а на губах играет непонятная блаженная улыбка, когда она задним ходом удаляется к двери, по пути едва не наступив на ногу Андрею, следившему за порядком. Одежда на мне кажется немного мокрой и, конечно, следовало бы переодеться, как советует мне Оля, но я не обращаю на это внимание, стремясь, наконец, покинуть душную комнатушку, которую не спасает даже кондиционер. Теперь снова оказываюсь возле взволнованного моря, ветров и оснащенного звездами неба, уплывающего в закат. На сей раз море кажется светлее неба, а небо — темнее моря. В последнее время я стал часто задавать себе один и тот же вопрос: «Почему меня влечет к этому месту?», но ответ неизменно был один: «Ну, просто так». Безусловно я догадывался, что объектом моего страстного влечения было вовсе не море и даже не его окружающая среда. Может, она?.. По берегу, не обращая внимания на подступившую почти к самым ногам атаку волн, уверенно шагает шатенка. В ее руках колышется нечто, почти похожее на коктейльную бутыль. На ходу она поворачивает голову к морю, подносит к губам горлышко и делает несколько глотков. Иногда ленты янтарной жидкости змеятся по ее белой футболке, спускаются вниз и чуть обтекают ее стройные ноги. Когда она садится на песок, я замечаю возле нее какую-то доску. С расстояния кажется, что это доска для серфинга… Так оно и есть! Я подхожу ближе и усаживаюсь на песок, ожидая, что она поднимется и захочет уйти, но девица, лишь усмехнувшись, возвращается к своему занятию. Некоторое время мы молчим, и шатенка решает начать беседу первой: — Ну-у? — срывается с губ между очередным глотком. — Что, «ну-у»? — я взволнован, но стараюсь говорить бесстрастно, словно не понимаю серьезности момента. — И где же твои арбузы? — заканчивает свою мысль спасательница и обращается лицом ко мне, словно хотела проверить, продолжаю ли я все еще глядеть на нее. Сначала я стыдливо отвожу глаза, но не выдерживаю и начинаю хохотать, с удивлением обнаружив, что девица так же посмеивается. — Не так уж ты и хорошо всех знаешь. — слова прозвучали немного высокомерно, и я тут же почувствовал себя неуютно, но Кира не обратила на это свое внимание. — Я подозревала, что ты и есть та самая звезда. — она махнула рукой, в которой держит бутылку, в мою сторону, затем отхлебнула из нее и смерила меня внимательным взглядом. — То есть ты действительно считаешь меня не привлекательным и что во мне нет ничего особенного? Тогда что ты думаешь обо мне на самом деле? — поинтересовался я, поднимая на собеседницу свой глубокий и серьезный взгляд. В ответ я услышал лишь тишину, которую она привнесла своим молчанием. — А ты не хочешь ничего узнать обо мне? — безмолвие, достигшее целой минуты, прерывается этим вопросом, на который я не отвечаю, а только с интересом наблюдаю за ее лицом, ловя его перемены. — Я никому не доверяю, потому что попросту некому. Особенно, когда мама покинула этот мир в мои пять лет, а отец занялся биржевыми спекуляциями. — она на миг замолкает и после этой паузы продолжает, глядя прямиком мне в глаза: — Знаешь, я так мечтала о красивой жизни и даже приложила много усилий… Однако, когда-то работая в психбольнице, стало ясно, что на самом деле у меня нет ничего. Ни друзей, ни связей, ни места, где можно было бы, не привлекая внимания, проводить время. Я так опустела, — она приподняла пустую бутылку, чтобы получше ее рассмотреть, — прямо как она. — девушка кивает на предмет в своей руке. Не издавая лишнего шума, я с сочувствием озарил Киру и протянул свою руку, чтобы вытереть крохотную слезу, блестевшую у нее на щеке. Но сероглазая резко отстранилась и немного отвернулась, якобы объясняясь: — Это не слезы. Я дала себе слово больше никогда не плакать. — она закрыла глаза и нахмурилась. — Зря я тебе это все рассказываю. Тебе, как человеку, проживающему такую красивую жизнь, этого вовсе не понять. — распахнув глаза, и теперь в очередной раз глядя прямо на меня, решительно проговорила шатенка, поднимаясь с песка. Но на полпути действие прерывается, когда я хватаю ее за запястье. — Погоди! — девушку снова наполняют хмурые тучи, отчего я освобождаю ее руку, вынуждая взлететь свои вверх, как если бы пытался сдаться. — Может, я и не понимаю, но могу выслушать и стать хорошим… другом. Я не собираюсь причинять тебе вред! — поспешно заканчиваю я, и сероглазая окидывает меня внимательным взглядом, качает головой, вслед за этим подбирает доску для серфинга и отправляется навстречу волнам. Мне очень хочется отговорить ее от этой затеи, но в этой ситуации я склонен верить, что она знает, что делает. Меж тем спасательница собирается с духом, хватается за доску и с разбегу бултыхается в море. Волна подбирает ее и уносит куда подальше от берега, на котором я остался совсем один. Несколько секунд с тревогой наблюдаю за ней, а затем мне удается поймать на лице шатенки некую беззащитность и даже радость, что и сам сначала облегченно улыбаюсь, после любуюсь ею, пока она не скрывается за гребнем волны. Такой искренней радости на лице этой девицы я еще не встречал.***
Летом ведь темнело поздно. В девять вечера море еще, к нашей радости, читалось. Мы останавливались там, откуда его хорошо было видно, смотрели на воду, переливающуюся закатным багрянцем. Оно так медленно засыпало у нас на глазах… Не забыла как это? Когда солнце полностью исчезало, а по небу разливались чернила, я ощущал бессилие. Бессилие, вызванное твоей улыбкой. Такое случалось часто, когда мы проводили время наедине на берегу моря, которое во мраке походило на черную дыру.