***
Почти все смотрели на Розарию с опаской, знаменитые мондштадтские донжуаны — и те смелость растеряли, разглядев в её образе недоступную и опасную хищницу. Правда, были в ней из откровенно пошлого только эти, сжечь бы их к дьяволу, колготки, а привлекала она совсем другим. Он ненавидел их. Всей душой ненавидел, потому что его телу они нравились до дрожи в пальцах и тесноте в предательски узких кавалерийских брюках. Сжечь бы эти колготки и закрыть бледные упругие бёдра длинной юбкой как и положено служительнице церкви, чтобы никогда не видеть. Вообще никому. И ему тоже. Особенно ему. Розария хоть и была опасной, но не была опасностью для города. Проведя пару месяцев за наблюдением, он в этом убедился. Она могла представлять угрозу только для некоторых личностей. Например, пьяный Роджер едва не лишился руки, попытавшись похлопать Розарию по ягодице. Тогда уяснили все — эта женщина неприступна. Да как будто бы выглядела иначе? Но виделось мужчинам в ней нечто роскошно-порочное, что так и притягивало бесчисленные взгляды. Она манила, отворачиваясь, сжигала холодом и подчиняла равнодушием. И ей просто нравились кожаные ремешки на талии, металлические клёпки и шипы по сапогам и браслетам — ни больше, ни меньше. Кэйа её в этом понимал. Но легче не становилось. Она была из тех женщин, что даже в монашеской рясе и клобуке одним лишь взглядом могут вызвать желание. Чем больше она отталкивала — тем больше он хотел разгадать, какая тьма таится в ней, хотел узнать, что скрывает она за равнодушными взглядами. Хотел видеть, какой бывает она с теми, кому доверяет. Хотел понять, что сделало её такой, какая она сейчас. Кто она? Если все женщины Фонтейна такие, то, видимо - рай на земле. Он впивался взглядом в каждый её жест, с мазохизмом наслаждаясь безупречным равнодушием. Проходил мимо, украдкой вдыхая дым тлеющей сигареты, потому что она этим дымом дышит. Изводил себя наблюдением и лишь отнекивался — Варка просил. Так нужно. Ничего личного. А после ловил себя на том, что отчёт уже давно сдал и не нашёл состава преступления. И что вообще — он полностью уверен в ней. А когда осознал, что эта женщина стала его идеей фикс, то снова объяснял всё теснотой в узких брюках. Так было проще. Она нашла своё место в Мондштадте и не собиралась что-либо менять. Ей просто здесь нравилось. Розария влюбилась в этот город с тем же отчаянием, как и он когда-то. Дышала здешними ласковыми ветрами, пила лучшее в мире вино, любовалась пламенными закатами. И люди простые, и звери добрые, дети звонкие, а работа не пыльная. Здесь было просто. Вот и весь секрет Мондштадта.***
— Кэйа. Это не прилично. Голос бывшего брата вырвал его из душного марева похоти, в которую он снова себя загнал. — Не прилично «что», мастер Дилюк? — он перевёл на того острый взгляд и покрепче сжал пальцами ручку кружки. Вот только не надо изображать участие, не тебе. Дилюк же не ответил, лишь слегка усмехнулся и отвернулся к очередному клиенту, смешивая в бокале разные виды алкоголя, как всегда педантично идеально. Казалось, Дилюку не нужны шоты и мерки, он не может ошибиться, не своими руками. Кэйа не запоминал состав коктейля, не обращал внимания на этикетки, однако излишне задумчиво наблюдал за выверенными, без единого лишнего движения действиями бывшего брата. Потому что в мыслях снова была она за дальним столиком. Нечаянно измазавшая край белой блузки каплей ярко-красного виноградного вина. — И давно это с тобой? — внезапно спросил Дилюк, вернувшись к нему. Немного ехидный, с оттенком торжества и превосходства, он выводил из себя. Кэйа вдохнул, выдохнул. Сжал кулаки. Вдохнул-выдохнул. И бросил монеты на стол, молча покинув таверну, потому что отвечать не было никакого смысла. У него просто не было ответа. Полгода? Месяц? День? Быть может, прямо сейчас? Запрещал ли Бог песен, свободы и виноделия своим служителям выпивать? Конечно, нет. И теперь Кэйа ненавидел Барбатоса ещё больше. А Розария, расстегивающая край рубашки, чтобы вытереть пролитое вино, так и стояла перед глазами, не давая спокойно уснуть. Теперь Кэйа знал, что под её ключицей на белоснежной ровной коже есть небольшая тёмная родинка. Родинка, которую он мечтал облить вином ещё раз, сладко вылизать и прикусить, чтобы… Прийти на работу снова невыспавшимся, взвинченным и всклоченным ещё больше, чем обычно за последнее время, и срывающимся на подчинённых по делу и без. Она влияла на его жизнь, отравляя просто своим существованием, и не важно — общались они или нет. Он натыкался на неё постоянно, хоть и избегал мест, где она может появиться. Казалось, что она специально преследует его, хотя этому не находилось подтверждения. Он умудрялся встретить её в самых разных уголках города и пригорода, столкнуться нос к носу у ресторана «Хороший охотник», покупая обед, или просто, прогуливаясь по набережной, который раз учуять пряный дым хорошего табака из самокрутки в острых пальчиках. А после поспешно крутануться на каблуках и удалиться в обратную сторону. Раньше он появлялся в таверне преимущественно по четвергам и субботам вечером в смены Дилюка, теперь же пришлось подкорректировать свой график, вызнав у Чарльза примерное количество посещений таверны Розарией, но и здесь его ждала неудача. Эта женщина приходила расслабиться за бокалом вина настолько неожиданно, будто чуяла его присутствие. Или же он сам приходил, потому что Розария была здесь вчера и вроде как сегодня не должна появиться, а, приоткрыв дверь, он снова натыкался на жёсткий холодный взгляд из-под чёрных, как смоль, ресниц. И уже не мог развернуться, потому что она его заметила. Приходилось натягивать на лицо улыбку и уверенно вышагивать в душное помещение, затянутое алкогольными парами различных сортов лучшего в мире вина. Дилюку же было весело. Это проявлялось незаметными усмешками, позабавленными наклонами головы и снисходительными взглядами. Кэйа мог бы сказать спасибо Розарии за просачивающуюся в их с Дилюком отношения теплоту, но как-то не хотелось. Не такой ценой он хотел с братом мириться. Если вообще хотел. До появления Розарии его в жизни устраивало всё. Теперь же раздражала каждая мелочь настолько сильно, что появлялось желание послать всё к чертям и уехать далеко-далеко, потому что… Кэйа не доверял никому. И, разумеется, не мог довериться ей. Разовый секс с какой-нибудь девицей или интрижка в отпуске, или командировке в другой город — всё это проходило бесследно и ни к чему не обязывало. Он впитал свободу этого города и не хотел обременять себя связями — давно уяснил, что ничего хорошего из этого не выходит. Проще всегда быть одному, а семья только мешает работе. Его всё устраивало и, казалось, будет всегда. А потом появилась она. И вместе с ней отвратительное зудящее чувство, будто чего-то отчаянно не хватает, оно оголило зияющую пустоту где-то внутри, где всего всегда было сполна. Её холодный безупречно-безразличный взгляд обладал волей высосать его душу, затянуться, будто горькой сигаретой тонкими губами, и оставить один сизый пепел на краешке замызганного стола. И он вдыхал её дым с надеждой вернуть обратно то, что принадлежит ему, на деле — уже давно ей. И готов был молиться всем богам, чтобы только она этого не узнала. Розария была старше. Точного возраста он не знал, но и без того было ясно — для неё он совсем ещё юнец. Эта женщина сводила его с ума. И когда он в полной мере осознал своё безвыходное положение, было уже поздно. Розария расцвела под его рёбрами, сплелась с альвеолами и сосудами лёгких стальной хваткой. Казалось, что дышать без неё он просто уже не смог бы. Голова отказывалась принимать, но сердце сделало свой эгоистичный выбор за него. Её гордая ровная осанка, её холодный выдержанный взгляд, её упругая крепкая фигура — всё это сводило с ума. Она кишела демонами изнутри, поразительно немногословная, вызывала страх под кожей. И он боялся познакомиться с её тьмой, боялся увязнуть в ней ещё сильнее, чем уже.***
На следующей неделе Кэйа снова встретился с ней в таверне. Он сначала обрадовался тому, что женщины нигде не видно, а когда заказал у Чарльза пива, то наткнулся на томный взор немного пьяной Розарии. Было душно. В людях была проблема, или же только в ней — он не знал. Да даже если бы в зале сидела только она одна, нехватка кислорода вряд ли бы отличалась от теперешней. Он сел за стойку на высокий барный стул и всё, чего он хотел — приятно провести сегодняшний вечер. — Почему такая красивая женщина и одна в таком заведении? — донеслось до него словно из-под толщи мутной воды, и Кэйа замер с поднесенной ко рту кружкой. Прикрыл глаза. Вспомнил, что его это не касается. Она. Его. Не касается. В тëмном углу у заднего выхода. Снова одна. Была. Кэйа услышал, как скрипнул стул и, так и не дождавшись ответа, мужчина из дальних краёв присел к ней за столик. Не местный, потому что местные так не поступали, если не хотели получить тонким металлическим каблуком в пах или горящим окурком в глаз. Он искренне надеялся, что она так и поступит. — Проблемы? — спросила она тихо, еле слышно, но Кэйа слышал — не мог не. Он повернул к ним голову. Мужчина средних лет, хорошо одетый, скорее всего торговец, при деньгах и связях, но ему это не поможет, если он перейдет Кэйе дорогу. И даже не узнает, кому именно и как перешёл. Розария сидела не шелохнувшись, делая вид, что увлеченно разглядывает свой маникюр, и мужчина для неё — не более чем такая же часть интерьера, как и деревянные лакированные стулья вокруг стола. Лица его Кэйа, к сожалению, не видел. — Ну что же вы сразу восприняли меня в штыки? Я всего лишь хотел пообщаться с вами. Вы показались мне… интересной, — он замолчал на некоторое время и повернулся к стойке. — Бармен, нам лучшего красного вина! — крикнул он Чарльзу и встретился взглядом с гостем за стойкой. Кэйа опешил. Он не должен был смотреть в их сторону, не должен был разглядывать наглого незнакомца, не должен был в их сторону даже дышать. Она. Его. Не касается. Он тепло улыбнулся мужчине, тот в ответ, рядом белых ровных зубов, и отвернулся к Розарии. Возможно, человеком он был не плохим. Скорее всего. Но уголки губ Кэйи нервно дернулись, и улыбка из теплой превратилась в маниакальную. Только попробуй, мужик, только попробуй… Чарльз проворчал себе под нос что-то вроде «Я тут не официантка», но все равно налил им по бокалу вина. Такие гости обычно оставляют хорошие чаевые. Богатые, уверенные в себе и ухоженные гости. Розария же молчала. Кэйа не мог её видеть боковым зрением, и за это мысленно проклял свою глазную повязку в который раз за жизнь. Её стул скрипнул, и по деревянному полу послышался лёгкий стук каблуков в сторону двери. — Ну куда же вы? Постойте! Давайте… — окликнул мужчина её вослед и собрался вставать из-за стола. — Советую выпить оба бокала самому. Раз это вино лучшее, оно вам понравится. Особенно хорошо им запивать свои разочарования на личном фронте, — ответил ему Кэйа. Неожиданно для самого себя, лишь бы не дать ему пойти за ней… и тут же снова вспомнил. Потому что. Его это не касается. Да черта с два! Он не смог бы промолчать. Не. Смог бы. — Именно, — сказала Розария, притормозив у двери. Она окинула Кэйю таким же нечитаемым взглядом, как и все предыдущие, как и вообще все её взгляды, диапазон которых стремился к единице, и слегка кивнула в знак благодарности. На мужчину за её столом даже не посмотрела. И скрылась за дверью, негромко прикрыв ту за собой. Торговец медленно поднялся из-за стола, задумчиво разгладил полы блестящего пиджака, стряхнул невидимые пылинки и неспешно подошел к Кэйе, который, как ему казалось, приветливо улыбался в ответ на нескрываемое разочарование. — Позвольте поинтересоваться, эта дама ваша? — он облокотился локтем о столешницу и принял от Чарльза бокал вина, слегка пригубив. — Нет. Не моя, — ответил Кэйа, всё так же улыбаясь. — Что ж… — медленно протянул незнакомец, стрельнул взглядом, усмехнулся и подвинул тыльной стороной ладони второй бокал ближе к Кэйе, — В таком случае, это для вас, молодой человек. Угощаю. Им действительно приятно запивать разочарования на личном фронте. А после положил на стол монеты и задумчиво удалился, запустив руки в карманы дорогих выглаженных брюк. Кэйа так и остался сидеть за стойкой, сдерживая желание дать ему в морду. Перед тем как уйти из таверны, он попросил у Чарльза еще бутылку такого же вина с собой. Этой ночью на мосту за городскими воротами он впервые за несколько лет выкурил сигарету, давясь ей вперемешку с красным дорогим вином и понял, что ошибся: Им ни черта не приятно запивать это отвратительное зудящее чувство в груди.***
Поначалу он обрадовался тому, что Розария ничего не заметила из того, что заметил тот мужчина. Смотрела она так же холодно, шутки и подколы не изменились, только Кэйа стал подольше задумываться над собственными словами, прежде чем ей что-либо сказать. Он просто не мог позволить себе сдаться, проиграть ей в неозвученной битве за его свободу и сердце. И плевать, что она бесила его так же сильно, как и восхищала — отношения не для него. Он знал, что, стань эта женщина хотя бы раз его, он не сможет отказаться от неё никогда. Зависимости сильнее, чем она, просто и нельзя было представить. Изменилось только одно — в те редкие моменты, когда они оказывались за одним столиком в набитой людьми таверне, на перекур выходили уже двое. Потому что едва не дрожащие от желания руки нужно было чем-то занять, да и снова увидеть то, как она складывает губы трубочкой, вкладывая меж ними длинный мундштук, хотелось. Отчаянно хотелось. Чтобы она подалась чуть ближе и выдохнула прямо ему в лицо сизый клуб дыма нагло и пошло, и в этот раз — он поклялся сам себе — не сдержался бы. Ответил бы, осадив наглую особу хоть немного и от того так сладко, но… Она не пересекала границу. Он искал повода, отчаянно ждал любого намёка на открытое противостояние, когда накалится меж ними воздух, и он не выдержит, но она не делала ничего. Лишь молча стояла, хмурилась и выдыхала в сторону, даже не пересекаясь взглядами. Он хотел спросить, где та самая издёвка в блеске карих глаз, где еле заметная ухмылка уголком губ, прежде чем убежать, завлекая к себе до невозможного коварно и страстно? А страсть в ней была, теплилась раскаленными углями и ждала малейшей искры, чтобы перерасти в нечто большее. Он точно знал, что те демоны только и ждут момента. Он хотел их. Этих демонов. И её, распластанную на собственной кровати. И всякий раз снова осаживал себя — не стоит. Нельзя. Потому что не откажется от неё больше. Но кончики пальцев кололо от невыносимого желания хоть раз почувствовать тепло и бархат её кожи. Он возненавидел её за ту слабость, что испытывал перед этой женщиной. Невозможная. Скрытная. Коварная. Отталкивающе-манящая. Не его. Горечь вина тошнотворным привкусом оседала где-то в глотке, когда она снова оказывалась за столиком в таверне, как всегда одна. Горечь вина тошнотворным привкусом оседала где-то в глотке, даже когда её здесь не было. Кэйа стал наведываться в таверну намного чаще, наплевав на собственные принципы, и Дилюку больше не было смешно. Особенно сейчас. — Кэйа… — Заткнись! — совершенно бестактно и грубо. — Больше ни слова, — прошипел Кэйа. Ты и так сказал слишком много. Дилюк поморщился, но не показал обиды, а лишь смиренно вздохнул и прошёл за стойку, достал из-под неё бутылку очень дорогого хорошего вина — любимого Кэйей. — Что это? — спросил Альберих, прищурившись. — За счёт заведения. — А не пошёл бы ты, а? Мне не нужна твоя жалость. Дилюк неожиданно улыбнулся. — Да брось. Каким бы отморозком ты ни был, любовь — дело такое… — Какая любовь? О чем ты? Аха-ха, не смеши… — натянутый сдавленный смех был больше похож на лай. — А вот теперь ты заткнись, Кэйа, — припечатал Дилюк строго, сделал шаг вперёд и заглянул в глаза своими большими, совиными. — И просто. Возьми. Бутылку. Повторять не стану. А после скрылся за дверью в подсобку, поскольку пришел по делам в столь ранний час в еще закрытую таверну. В действительности, дело было только одно — недоуменно хлопающее глазами напротив. Когда он вернулся, Кэйи уже не было. Как и вина. Кэйа уже сидел возле причала за задними воротами в тени дерева и присасывался к горлышку, глотая терпкое красное с привкусом жалости к себе. Ему хотелось переехать отсюда как можно дальше, забыть всех, как страшный сон, и начать всё с нуля на другом краю света, не вспоминая о прекрасных и обжигающе холодных светло-карих глазах с густо очерченными чёрными ресницами, об узкой талии, перетянутой кожаным ремешком с клёпками, о белых бёдрах, обтянутых чёрной юбкой по колено с небольшим вырезом, из которого виднелись ненавистные сетчатые колготки, и о том, что вчера, почти под закрытие, из таверны Розария рука под руку ушла с незнакомым Дилюку чужестранцем. И Кэйи вчера в таверне не было. — Ненавижу, — прошипел он сквозь зубы и запустил ладонь в волосы, крепко сжав их до отрезвляющей боли. — Ненавижу, — повторил он сипло. И в этот момент Кэйа ненавидел только себя. Она была свободна и красива. Никому не обязана и тем более — Кэйе. Но ему отчаянно захотелось запереть её в клетке своих объятий, наплевать на всё и припечатать к стенке без права на побег. Показать кто лучше, кто достоин, кто давным-давно отдал ей своё сердце, которое даром и не нужно. Он был уверен — не нужно. Ни единого заинтересованного взгляда, ни одного неосознанного жеста в его сторону, чтобы стать чуточку ближе. Не было ничего. Он читал её, выучил наизусть, но не видел. Вот уже полгода с её стороны не было ничего, и факт вчерашнего вечера подломил его, будто скошенного, всеми забытого солдатика. Розария просто не могла никого полюбить. Он так думал.***
Большая хорошая кровать хоть и была новой, но всё равно мерно поскрипывала от движений девушки. Она седлала его бёдра и запрокидывала голову, тихонько постанывая и прикусывая нижнюю губу томно и зовуще. Кэйа внимательно старался рассмотреть в ней «то самое» сквозь мрак и тишину ночи в большом, надушенном какими-то благовониями, номере отеля. У этой девушки были светлые, почти золотистые, длинные мягкие волосы. Волосы Розарии короткие и наверняка жёсткие, тёмные с отливом бордово-сливового цвета на солнце. Эта девушка тихо стонала звонким, по-девчачьи высоким голосом, поглядывая на него из-под светлых ресниц зелёными глазами. Голос Розарии был низким, прокуренным и глубоким, а черные, как смоль, ресницы скрывали светло-карие глаза с прожилками розового. Она пахла дорогим заграничным парфюмом, немного свежей травой и фруктами… персиками. Да. Это были персики. Розария пахла дымом, сталью и холодным ветром, сухой кожей и острым запахом свежих роз. Он резко придавил её к себе ладонями за бёдра, не давая пошевелиться. — Кэйа? — спросила она удивлённо, завела выбившуюся прядь волос за ухо. Он вздохнул, внимательно вгляделся в её лицо и прошептал: — Я не могу. — Что? — переспросила девушка. Он скинул её с себя, перемахнул кровать и принялся быстро надевать брюки и рубашку. Девушка хлопала глазами и прижимала худые запястья к груди, ощущая себя отвергнутой. — Кэйа, что происходит? Куда ты? Он резко вскинул руками в воздухе и повторил. — Я не могу. Я не хочу тебя — Ты не хочешь меня? — вторила она его мыслям. Он совсем не по-доброму усмехнулся и повернулся к ней, застегнув последнюю клепку на поясе. — Я не могу, Кларисса. Мы больше не будем встречаться. И продолжил одеваться, сохраняя на лице злую улыбку. Девушка нахмурилась, слезла с кровати и попыталась подойти к нему ближе, но он остановил её жестом руки. Она разозлилась. — Ты бросаешь меня, Кэйа? — Да. Хотя как я могу, мы же не вместе. — Я всё расскажу мужу! — закричала она, давя в зародыше подходящие к уголкам глаз слезы. Кэйа замер. А после сдернул со стула плащ. — Что расскажешь? Что ты молоденькая шлюха, любящая красивых рыцарей? Он знал, что не должен был этого говорить. Что правды в этом нет. Но всё равно сказал. Прикусил щеку изнутри. Из глаз её потекли слезы, и она тихо заплакала. Сбивчивым голосом прошептала ему в ответ. — Он тоже изменяет, так почему… почему я не могу. Почему… Он потер пальцами переносицу и скривился. Она начинала его порядком доставать. — Я в этом больше не участвую, Кларисса. Подумай о вашей дочери. Ты пока можешь всё исправить. — Я говорила тысячу раз, а он продолжает… — захлебывалась она. — Кларисса! — понизил голос. — Кларисса, я ухожу. Я не хочу быть орудием мести. — Ты влюбился? — внезапно спросила она и усмехнулась, заставив его остановиться с протянутой рукой к двери. — Что? — по-глупому переспросил он. — Значит, слухи не врут. А я так не похожа на неё. Конечно, ты уйдёшь к своей сестричке, — прошипела она, — Подсаживаешься к ней в таверне, глаз не сводишь. Розария такая… м-м-м… эффектная. — Не неси чушь, — выплюнул он напоследок и распахнул дверь. Он вышел из Гëтэ в три часа ночи на пустую улицу. Вдохнул свежий воздух с привкусом прохладной росы и озона, запрокинул голову к чистому звёздному небу. Никогда ещё ему не было настолько легко и одновременно настолько тяжко. Эта девушка умудрилась вывернуть его наизнанку, попав точно в цель, будто знала, куда бить, уже давно. Неужели он настолько жалкий? После событий с таинственным незнакомцем Розы Кэйа думал, что новая встреча с Клариссой даст ему расслабление, некоторое чувство отмщения, удовольствия, как обычно и было, но не было в этом больше удовольствия. Не было и расслабления. А мщение оказалось совковой лопатой, которой он с усердием закапывал себя всё глубже и глубже в пучину ревности. Он не хотел других уже достаточно давно, но теперь ему стало настолько отвратительно, что он предпочёл уйти прежде, чем закончить. Ему никто больше не был нужен кроме неё. Ничье тело, тепло, ласка. Всё это стало отвратительным. Он хотел только её. Хотел узнать мысли, чувства, что она думает на счёт того, другого, этого, какие книги читает и читает ли вообще, чай или кофе, сколько сахара или молока, плед или одеяло, мятная или фруктовая паста, лето или зима, дождь или снег, моря или реки, рыбалка или охота, сладкое или соленое, острое или пресное, сверху или снизу, с языком или без, громко или тихо, нежно или страстно тот, другой… Самокрутка в пальцах загорелась от огонька металлической газовой зажигалки, подаренной на прощание торговцем — едва ли — Мартином. Он впустил в лёгкие густой дым, который был слаще свежего ночного ветра, потому что напомнил о ней. Той, от кого решил отказаться. И это была не Кларисса. То была женщина, что когда-то играла мужчинами, разбивала сердца и исчезала бесследно. Она, неспособная любить, была так нужна ему и настолько же противна.***
На следующий вторник в «Доле ангелов» по расписанию должен был быть Дилюк, и Кэйе необходимо было с ним поговорить на счёт одного дела, однако, заметив в просторном пустом зале её, захмелевший мозг сделал кульбит и предпочёл о всех делах забыть. Подождут. У него появилась мысль поинтереснее. Сладкая-сладкая мысль, избавиться от которой он не мог уже достаточно долгое время, она шептала ему на ухо и подначивала: «Поставь её на место. Поставь. На место» О, ему уже нечего терять. Он увяз в этом болоте по горло, запутался в клубке слухов и ревности так, что теперь только рубить — не распутаешь. Натянув на лицо неправдоподобную улыбку, он быстрым шагом рванул к Дилюку и заказал парочку крепких коктейлей, уточнил, что для себя, и Дилюк, окинув его настороженным взглядом, быстро смешал их по бокалам и принял оплату. — Через пятнадцать минут повтори, — отчеканил Кэйа. — Не натвори глупостей, — напомнил Дилюк максимально тихо, еле шевеля губами. Кэйа отсалютовал ему и подошёл к ней — виновнице всех его бед. Он плюхнулся за стол, притворно расслабившись, на деле — ему до невозможного захотелось уйти отсюда куда-нибудь, чтобы не видеть удивления на лице напротив. Эта эмоция была новой. — Неплохой денёк, да, Рози? — Неплохой, — кивнула она и прищурилась. Кэйа это заметил и усмехнулся, взялся за бокал и почти осушил до дна. «Полуденная смерть» по правилам пилась медленно и неторопливо, смаковалась. Игристая и шипучая, она била в голову метко и быстро, и Розария посмотрела вопросительным взглядом на Дилюка. Ох, неужели он её удивил? — Как дела? — спросил Кэйа, уставившись в стену за её спиной, пытаясь собраться с мыслями. «Полуденная смерть» била в голову быстро и точно на удивление быстрее, чем обычно. — Как обычно, — ответила она. — Угу, — промычал он и залпом допил остатки в бокале. — Что-то случилось? — внезапно спросила Розария с некоторым недовольством в голосе, будто бы он её в чём-то обвинил. Она никогда не интересовалась его жизнью. Ни один грёбанный раз не спросила у него даже дежурное «как дела» и сейчас, видимо, издевалась над ним. — Хах, — он нервно провёл по волосам, пригладил их и резко вскинул на неё взгляд. — Нет. Как обычно. Всё как обычно, Рози, — ответил. — В этом городе не происходит ничего, никаких новых впечатлений и событий… лиц. О, да. Ты знаешь, о чем я, Розария. О ком. Я вижу в твоих глазах узнавание. Мне поведали, как позволила ты положить его ладонь на твою, как шептались вы интимно в губы, как завёл он выбившуюся прядь волос тебе за ухо, чего я никогда сделать не мог, но так жаждал спрятать её, чтобы не мешалась она на твоей щеке разглядывать светлую, еле заметную родинку под правым глазом. Ты ушла с ним рука под руку, Розария. Ты ночевала с ним в третьем номере вшивого отеля «Ветряная астра». Он рассказал мне, кто ты такая… — Лиц? — спросила она, приподняв бровь удивлённо. Неосознанно наклонилась чуть ниже. Кэйа наклонился в ответ, упиваясь её эмоциями, а после с ошеломлением понял, что едва не сдал сам себя. Он откинулся на спинку стула и засмеялся. — Да шучу я. Всё хорошо, Розария, всё нормально. В горле пересохло. Он же едва не… Нужно ещё. Он влил в горло второй бокал «Полуденной смерти» быстро и жадно. До безумия захотелось скурить целую пачку табака, захлебнуться никотином, закидать нежные лёгкие густой смолой. Он… он так соскучился по ней. — Покурим? — спросил Кэйа и порывисто встал из-за стола. Галантно поклонился и вытянул ладонь в пригласительном жесте. Она подчинилась. Они вышли через заднюю дверь в подворотню, где их ждало ржавое дырявое ведро, игравшее роль пепельницы. Уже ставшее Кэйе привычным место для курения, освещённое лунным светом и двумя фонарями с вывески. — Что-то высматриваешь? — спросила она заинтересованно, приподняв тонкую угольную бровь вверх в ответ на пристальный льдистый взгляд исподлобья. — Нет, — Кэйа покачал головой. — Просто бесит меня это вечно холодное выражение лица. Ты улыбаться вообще умеешь? — усмехнулся и откинулся позабавленно к стене таверны. Он избегал её больше двух недель, и сейчас всё катилось к чертям с умопомрачительной скоростью. Он, видите ли, соскучился! Розария удивлённо приподняла и вторую бровь. — Хочешь, чтобы я улыбнулась? — спросила она, медленно протягивая слоги, и хитро прищурилась. Вот оно. Он широко распахнул глаза. Как же долго он ждал момента, когда сможет выпустить всю ненависть, всю накопленную злобу и ревность, не имеющую права на существование, но которая была в нём и лилась через края чаши его терпения. — Именно, Рози, — покачал головой. Да. Выбеси меня, и я тебя в ответ. — Зачем тебе? Я хочу накричать на тебя, толкнуть тебя, зажать твои запястья, выбить из тебя всю дурь мерными размашистыми шлепками, чтобы не могла ты даже ничего мне против сказать. Он притворно задумался, приложив пальцы к подбородку. — Ты скучная. Мне скучно с тобой. Такая холодная, будто ледышка. У меня вот тоже крио, но я хотя бы выгляжу живым. Он хотел её выбесить, чтобы развернулась и ушла отсюда куда-нибудь, где он не сможет её видеть, слышать, вдыхать, ощущать под кожей и сгорать в её присутствии. Неплохо было бы и вовсе разругаться, пусть приходит в «Кошкин Хвост» или ещё куда, только не в его законное место — ну ладно, бывшее законное место. Пусть не пересекается с ним, не попадает в поле зрения и даже не дышит в его сторону больше. Розария перенесла вес с одной ноги на другую, позабавленно прикрыла веки, явно получая от словесной перепалки какой-то только ей ведомый кайф, и мягко улыбнулась. Кэйа опешил тут же, не ожидая, что после потока почти оскорблений она так просто выполнит его желание. Так просто. Немного даже нежно, соблазнительно и безумно маняще. Она в тусклом рассеянном свете выглядела дьяволицей, поедающей его сердце десертной ложкой и приправлявшей тягучим, сладким мёдом. Он сглотнул. — Так? Улыбаться? — спросила она и продолжила — продолжила! — смотреть на него мягко и нежно. Кэйа заторможенно кивнул, вмиг растеряв браваду припасенных на будущее колких фраз. Она победила его одним только взглядом, неожиданно сыграв по его правилам. В голове не стало ни единой сформированной мысли. — Не думал, что ты умеешь… Так улыбаться, — тускло ответил он, следя за тонкими пальцами, поднесшими к губам мундштук. Розария усмехнулась, показав миру ряд белых зубов, и уже не выглядела нежно — она во мгновение стала выглядеть убийственно пошло, приподняла ножку выше и уперла каблук в стену. Из разреза платья показалась острая коленка, обтянутая колготками в большую сетку. — Тц… — Кэйа прикусил губу, не зная что сказать и как смотреть и реагировать на такую открытую провокацию. Где его мастерство взаимного пошлого флирта? Где, черт бы её побрал?! Он нахмурился, перестав держать маску, оторвался от стены и активно поелозил недокуренной сигаретой по стенке ведра, туша. Сплюнул. — Грязно играешь, Роза, — прошептал, смотря в сторону. Куда угодно, лишь бы не на неё. Иначе не сможет оторваться. В горле пересохло. — О, ещё нет, — ответила она. И внезапно подалась ближе к его лицу, вызвав бурю смешанных эмоций, и выдохнула густой клуб дыма из тонких губ. Кэйа обещал себе. Обещал! А перед собой он слово всегда держит. Поэтому он оттолкнул её грубо обратно к стене, прижав собой, заключив в клетку из рук, нависая и едва дыша. Рука потянулась ниже медленно… Клепки, замки, шипы, снова клепки… Он невесомо провёл пальцами вдоль её ремня, стараясь хоть немного успокоиться, но мозг начинал отказывать. Розария стояла не шелохнувшись, внимательно вглядываясь в его лицо. Он посмотрел ниже как его рука перебирает кожаные ремешки, покрытые украшениями, тяжело вздохнул. — Ты хоть знаешь, как я тебя ненавижу, — прошептал он как-то блекло, не задавая вопроса. Кэйа напоследок мазнул ладонью по талии, будто боялся ощутить тепло её кожи, будто не хотел срываться вот так, в темной подворотне среди пыльных бочек и мешков. — Не делай так больше, — сказал он сипло и поднял на неё взгляд усталый и темный. — Не стоит дразнить меня. А она внезапно спросила: — Почему? Он удивился. Снова очередная провокация? Сейчас? По её лицу невозможно было определить и толику эмоций, скрытых внутри. И не старалась отстраниться, лишь ждала его действий и будто ставила эксперимент, как скептик-ученый над подопытной мышкой. Вот так он себя чувствовал. Подопытной мышкой, которую препарируют и выбросят, стоит ему только открыться, поддаться и выложить ей все чувства на суд. — А что бывает, если мужчину слишком сильно дразнить, а, Розария? — усмехнулся он с издёвкой. А она снова спросила так же беспечно: «Что бывает?» Так подло посмеяться над его чувствами? Что ж, он ответит ей так, чтобы стало понятно. Кэйа наклонился ближе к ней, опалив пряным дыханием её губы, не встретил сопротивления и завёл голову в бок, приблизившись к ее ушку. Он впитал в свои слова всю злость и угрозу, которую только мог, буквально прошипел, весь яд, предназначенный этой наглой, сводящей с ума особе, вложил, упиваясь её страхом и поражением. — Бывает секс, Розария. Я возьму тебя прямо здесь, в этой самой грязной подворотне на глазах случайных прохожих, если ты не прекратишь меня провоцировать. Не стоит проверять меня. Но… Поражение она не приняла. А только приблизилась к его уху в ответ и шепнула, жарко выдохнув, слова: — Так возьми. В глазах поплыло. Он не поверил, разозлившись ещё сильнее, собираясь развернуться на каблуках и уйти, оставив её со своими играми и смачно плюнув на землю по пути, показав к ней всё его напускное презрение. Не поверил, когда эта женщина своим горячим дыханием опалила кожу, а после втянула мочку уха, не украшенную серьгой, в рот горячими губами. И она сделала то, что переломало его и склонило к её ногам окончательно. Тихо выдохнула на ухо его имя: «Кэйа… » Стоп-кран с треском сорвался. Сквозь зубы шумно выдохнул, сжал одно бедро её под коленкой крепко и сильно, рванул вверх так, что платье жалобно затрещало. Резко втиснулся между её ног, вжал в стену, упер лопатками в холодный кирпич. Он целовал-кусал кожу её шеи, облизывая и втягивая почти с остервенением, желая вкусить то, что долгое время ему чудилось во снах. Холодная бледная кожа наливалась слабыми красноватыми пятнышками от его зубов и губ, и в лунном свете выглядела ослепительно хорошо. Она вжималась пальцами в его острые плечи, притягивая его к себе ещё ближе, ещё жарче, отдаваясь в ответ. Но он даже это не сразу осознал, срывая на её шее всю свою злость и отчаяние. А когда почувствовал наконец её рваное дыхание, острые ногти, впившиеся в спину и нетерпеливое движение навстречу бëдрами, то обомлел. Отстранился. Вгляделся в глаза. И увидел тьму. Ту, в которую страшатся войти даже самые опытные смельчаки, ту, которая властно ставит собой клеймо на сердце, которая захватывает и пьянит без вина, объявляя зависимость. Он хотел разгадать её тайны, хотел узнать прошлое, хотел ощутить кожей, до боли сдавить её в своих руках. Мечтал увидеть тьму в её глазах и не разрушиться при этом окончательно. Но она разрушила, перемолола и воскресила. Потому что они оба боялись доверять, но отчаянно хотели этого друг с другом. Потому что взаимно. Он едва не застонал, когда она впилась в его лопатки ещё сильнее, притягивая к себе ближе. Облизала яркие пересохшие губы кончиком языка и потянулась к нему. Отчаянно, жарко, с остервенением, она прикусила ему губу почти до крови, но Кэйа даже не заметил этого, втиснулся глубже, оглаживая своим языком её язык. Сколько ты отдашь себя? Я — без остатка. Одежда казалась такой ненужной, содрать бы, разорвать по клочкам, лишь бы насладиться любимым телом впервые. Он почти расстегнул её рубашку, обнажив кружево бюстгальтера на ласку лунным лучам, как сзади послышался громкий сдавленный знакомый кашель. Кэйа оторвался от нее, смачно стукнулся лбом о стену, сжав челюсти и прикрывая её грудь собой. — Свали отсюда! — выпалил он, едва сдерживаясь, чтобы не послать брата нецензурными выражениями. — Вы бы постеснялись здесь. Мало ли, кто ещё выйдет. Дилюк невозмутимо прошёл рядом, оказавшись в поле зрения Кэйи и ухватил сильными руками бочку с вином. Розария стоически молчала, наверняка — Кэйа был уверен — сохранив безразличие на чуть покрасневшем лице. Дилюк прошёл обратно к двери и напоследок бросил: «Ебанутый» Розария молчала. А как только за Дилюком закрылась дверь, он втянул Розарию в новый, обжигающий поцелуй. О, да. Он ебанутый. Его мозг поплавился, превратился в кашу с комочками, густое сливовое желе, приправленное горьким сигаретным дымом и вкусом губной помады. Ладонь нежно мяла упругую грудь в бюстгальтере, другая крепко держала за талию, бёдра двигались навстречу другим, язык жадно сплетался с языком. И всё же, Дилюк был прав. — Пойдём ко мне? — сбивчиво прошептал в перерывах поцелуев. И когда она ответила «Да», в ушах зазвенело, а кожа воспламенилась, стало невыносимо жарко, невидимая удавка сжала горло, но её не было. Была только она напротив, одаривающая его томным взглядом и готовая на всё. Путь к его квартире неподалеку был очень быстр и немногословен. Он почти взлетел по лестнице на верхний этаж, волоча Розарию за руку за собой и, как только за ней закрылась дверь, прижал женщину к ней своим телом. На этот раз расстегнуть её рубашку никто не помешал. Почти разодрать, едва не растеряв пуговицы и не надорвав отверстия для них. Распахнул так, будто она задыхалась, а она была удушающим узким корсетом на изящном теле. Или это он задыхался без неё? Всё это не нужно: ремни, ткани, клëпки, замочки, снова клёпки… Не нужно. Она нужна ему обнажённая, чистая, открытая, без всей этой мишуры и неизменных сетчатых колготок, таких лишних, порочащих её, но так сильно сводящих его с ума. Белоснежная в свете луны, что пробивалась сквозь не зашторенное окно своими лучами, она казалась ему безупречной. Она пахла вином и сигаретами, сталью и холодом — всем тем, что он так бесконечно полюбил в ней. Она срывала его одежду в ответ судорожно дрожащими пальцами, будто хотела его не меньше, а то и больше, и он не мог в это поверить. Сколько ты отдашь себя? Без остатка. Он крутанул её резко и двинулся уверенным шагом в сторону кровати, заправленной темно-синим покрывалом. Уронил, навис сверху. И отметил, что её почти обнаженное тело смотрится на нём просто безупречно. В его кровати. Его женщина. А теперь он волен сделать ту самую вещь, о которой так долго мечтал… И Кэйа с невыносимым наслаждением прошёлся пальцами по её бокам, завёл их под резинки и усмехнулся почти по-сумасшедшему, маниакально и дерганно. Он медленно дрожащими пальцами скатывал тонкую большую сетку по её белоснежным бёдрам, острым коленям, лодыжкам ниже и ниже, и наконец-то откинул ненавистные колготки в сторону вместе с нижним бельём. Вот так гораздо лучше. Вот так он хотел всегда. Ещё с момента самой первой встречи разложить её на кровати, наказывая. И пусть попробует слово против сказать после — ни за что не отпустит, убьёт каждого, кто теперь посмеет к ней подойти и хоть пальцем тронуть, хоть пошлый взгляд кинуть, каких повидал уже не счесть. Он сорвал с губ ещё один жадный поцелуй и прошептал. — Клянусь, ты больше никому не достанешься. Не примет отказа — ему нужна она вся: её тело — лишь награда за муки, а главная цель — душа. Она будет любить его, он покажет, что достоин, потому что всего себя отдаст, подарит то, что никто не сможет подарить, он уверен в этом. И она убедится. — Ты нужна мне, понимаешь? Я люблю тебя. Она поражëнно вскинула брови, а после… улыбнулась. Он впервые увидел, как она улыбается по-настоящему. Отзывчиво, нежно и почти любяще. Почти? Её пальцы ноготками прошлись по коже головы, притягивая к себе, и он подчинился. Дыхание щекотало ушную раковину. Обняв его крепко, она очень-очень тихо прошептала: «Я тоже» И он поверил. Ты моя мания, моё помешательство, аддикция, зависимость, жадность, похоть, сладость и горечь тонких губ, ты моя нежность, скрытая за маской холода, отражение судьбы, писаной по линии жизни ладони. Мое желание, моя страсть, и мой выбор — быть с тобой. Бархат кожи казался на его губах таким неожиданно мягким. Жёсткая снаружи, но такая податливая в его руках, она таяла, словно воск от пламени, пока он целовал её тело, стараясь не упустить ни одного сантиметра белоснежного полотна, выписывая изредка розоватые пятнышки от несдержанности. Розария тяжело дышала, выгибаясь под ним от удовольствия и нетерпения, сжимала пальцами простыни, что натянулись под острыми ноготками, едва не треща. — Кэйа… — как необходимость, как жажда. И он понял. Сдернул с себя осточертевшие брюки и тут же накрыл её собой, впившись в губы. И томный сдавленный стон стал ему окончанием этой реальности. Потому что теперь в его новой реальности была только она и её голос, ведущий за собой и направляющий к удовольствию. Она вторила его порывистым движениям, со всей отдачей срывая голос, и он не мог не повиноваться ей. Сильнее, быстрее, хоть и сам уже на пределе, еле сдерживался, и всё же… Впереди ещё вся ночь — успокоил себя. Потому что мало. Как же мало, ему было мало её и, кажется, всегда будет. Кэйа превёл дух, сглотнул сухость в горле, отстранённо глядя куда-то в незашторенное окно, на Луну, на виднеющиеся белыми точками звезды, и снова на неё. — Роза… — прошептал прямо в распахнутые губы, снова запечатав поцелуем. Нашарил в полумраке край покрывала, стерев с неё белые капли, и отшвырнул в сторону, но недалеко. Ещё понадобится. Чуть позже. А пока он спускался ниже и ниже, покрывая поцелуями её грудь и живот, втягивая покрытую испариной бледную, почти светящуюся в лунном свете кожу, и ниже, ухватил за бёдра и развел их в стороны. Она закусила губы, пропустив едва слышный вскрик, и дёрнулась от неожиданности, но после запустила пальцы в его чёрные волосы одобрительно. И снова сладко застонала уже тише, расслабляясь. — Кэйа… Бедные-бедные простыни, они рвались под её острыми коготками, словно кошка, она цепляла их, едва не мурча от нежной ласки, но было мало, ей хотелось большего. И она попросила. — Кэйа, ещё… И он не выдержал, накрыв её собою снова, выбив из лёгких новый вскрик удовольствия. Он показался себе по-сумасшедшему жадным до неё, хотелось пытать её сладкой мукой так долго, пока не попросит о пощаде. А пока она просила ещё, он не смел остановиться. Не теперь, когда запреты сняты, а её тело в его руках горит от желания и похоти. И они сгорали мучительно долго до самого утра, стараясь хоть немного насытиться друг другом, но было мало.