Дорогой из желтого кирпича

- Стрелецки, к стене, - как обычно, все тот же приказной тон. Ну а чего еще я ожидал? Не думал же я в самом деле, что в тюрьме все будут лизать мне пятки? За пять лет меня так и не приняли здесь. Для преступников я был чужим, потому что в свое время занимался тем, что ловил их на улицах Нью-Рино. Для надзирателей я был хуже, чем чужим, я был предателем, потому что когда-то сам служил закону, а теперь оказался на противоположной его стороне. Хорошо хоть меня особо не трогали, потому что это строго наказывалось, но и друзей я так и не завел, потому что сам этого не хотел. Остается только подчиняться приказам и исполнять их. Иначе - карцер, но перед этим тебя хорошенько обработают дубинкой. А это больно и очень неприятно. Тем более, что есть риск отправиться из холодного карцера прямо на тот свет с промежуточной остановкой в местном лазарете. Я встал к стене и позволил надзирателю ощупать меня. Они проверяли, не спрятал ли я на себе какого-нибудь инструмента или каких-нибудь вещей, с помощью которых можно было бы открыть замок камеры и попытаться сбежать. - Все чисто, - кивнул надзиратель. - Проходи, Стрелецки. Я вошел в камеру, которую за последние пять лет привык называть своим домом. Раньше у меня была своя квартира в Нью-Рино, с теплым душем и холодильником, который всегда был наполнен пивом, ледяной ядер-колой и едой вроде сэндвичей и браминбургеров. Я следил за этим и старался хорошо есть. А еще раньше у меня был свой домик в Шейди-Сэндс, доставшийся в наследство от отца-рейнджера. Там всем заправляла моя мама, которая всегда следила, чтобы в доме была еда, пусть пенсии, которую нам назначило государство после гибели папы, и не всегда хватало. Я уже успел смириться с тем, что проведу остаток своих дней в этой тюрьме. В том, что я просижу здесь шестьдесят лет и выйду на свободу, я не верил. Не бывает такого, к тому же никто не будет меня столько ждать. Мама приезжала два раза, и оба раза я отказывался выходить из камеры. Я не хотел, чтобы она меня видела в тюремной робе. Надеялся, что она запомнит меня другим, тем мальчишкой, что записался на полицейские курсы. А еще лучше тем, что вернулся с них сильным и возмужавшим, до того, как его отправили в Нью-Рино. В глубине души я понимал, что ранил ее, но при этом всерьез думал, что пытаюсь ее защитить от самого себя. Возможно, я разбил ей сердце, но я прекрасно знал, что сделал это еще раньше, когда убил канцлера Брюса. Я сел на свою койку и стал смотреть, как надзиратель проверяет моего сокамерника - Большого Джока. Джок был самым типичным представителем контингента этой исправительной колонии, когда-то он рулил бандой, которая неслабо куролесила неподалеку от Шейди-Сэндс. Это продолжалось, пока они зачем-то не приперлись в Джанктаун, где и были повязаны местной полицией под предводительством мэра Даркуотера. Я знал это, потому что все знали кто и за что сидит. Парнем он был далеко не добродушным, но у нас с ним был вооруженный нейтралитет. Если честно, мы терпеть друг друга не могли, но вцепиться друг другу в глотки нам мешали надзиратели, вот и приходилось обходиться исключительно злобными взглядами. Мы не разговаривали. Честно говоря, я не разговаривал вообще почти ни с кем. Трудновато завязать дружеский диалог, когда все называют тебя не иначе как “этот легавый”, и не хотят иметь с тобой никаких общих дел. Дождавшись, когда Большого Джока досмотрят, и он войдет в камеру, я улегся на свою койку, уставившись в испещренный трещинами потолок. Эта тюрьма - довоенное строение, непонятно было, как она простояла так долго. Но рассчитывать, что ее стены когда-нибудь разрушатся, и мы окажемся на свободе, было нечего. Жалел ли я по прошествии пять лет о том, что натворил? Пожалуй, да. Сейчас я сделал бы все иначе. На воле ходит куча убийц, и самое главное, что они сумели сделать - это не попасться в лапы закону. Если бы не был ослеплен яростью и жаждой мести, то попытался бы провернуть все совсем иначе. Застрелил бы Брюса из снайперской винтовки, а потом сбежал бы, оставив орудие убийства на месте и попытавшись замести все следы. Заложил бы бомбу под крыльцо его дома. Дождался бы его в туалете посольства, где никто не мог нас видеть, и придушил бы ублюдка фортепианной струной. Я повернулся лицом к стене и принялся рассматривать трещины уже на ней. Большой Джок тоже лег на кровать. Больше в камере-то и нечего делать. Вообще распорядок дня в тюрьме не дает много воли, на то это и исправительное учреждение. Есть рабочее время, которое занимает большую часть дня, обязательные приемы пищи и время для прогулки. Ну и сон, конечно. Меня заставили жить по общему распорядку, но единственное, чего они не могли отнять, так это мои мысли. Хотя их я с удовольствием отдал бы, ведь последние пять лет я думал об одном и том же: о том, что сделал и чего не сделал. Короче говоря, сделал бы все, чтобы меня не могли связать с этим убийством. В свою бытность полицейским я умел неплохо распутывать следы преступлений, так почему же у меня не вышло бы запутать их так, чтобы на меня не вышли? Обеспечил бы себе гребаное алиби, в конце концов. Но тогда мне хотелось просто поговорить с ним, и я не видел другого выхода. Я был конченым идиотом, и теперь должен был отсидеть заслуженный срок. Не за убийство, им я оказал большую услугу Новой Калифорнийской Республике. А именно за свою тупость. За то, что не смог удержать эмоции в узде и сделать все с холодной головой. Какое-то время я надеялся, что кто-нибудь, возможно сама президент, вытащит меня из тюрьмы. Им ведь могли понадобиться мои услуги, я доказал, что умею валить плохих парней, и у меня это неплохо получается. Я доказал, что могу раскопать чужие грязные дела и найти компромат. Я много чего умел, но, похоже, никому не нужен неуправляемый отморозок, которым я себя показал. Я получил то, что заслужил. Ждать чего-то другого было глупо. Еще глупее было бы готовить побег, или еще попытаться провернуть. Так что за исключением нескольких драк в самом начале заключения, я был самым примерным сидельцем этой тюрьмы. И собирался оставаться таким до самой смерти.