Даменсток, 5 сентября, 1044 год
Время 7:44
Утро с бодуна никогда не бывает хорошим, в очередной раз уяснил старший консьюасор Перри Бак, пока лежал на полу своей комнаты в здании, отведённом для проживания консьюасоров Хоспитума Создателя. Похоже, ночью он упал с постели. – Нюра! – прохрипел он и с трудом пересел на мятую постель. Из соседней комнаты вышла низенькая босая девушка с кудрявыми, как кустик, тёмно-каштановыми волосами, вздёрнутым носиком, алыми губками и продолговатым шрамом от левой брови до правой скулы, одетая в воздушное белое платьице и розовый платок на шее. Девушку звали Нюра – подопечной пятидесятипятилетнего консьюасора Перри. Тридцать два года назад её привёл из лаборатории «Трагейд» в Хоспитум сам Создатель (он считается первым человеком в столице, да и почитаем во всём мире) и попросил консьюасоров взять её под опеку. Нюра поначалу испугала всех тем, что оказалась одной из Упырей, решившейся отречься от чудовищного прошлого, однако спустя пару недель к ней привыкли. Из всех священнослужителей девушка смогла полностью довериться лишь одному Перри Баку, тогда ещё молодому и начинающему консьюасору. Он помог ей справиться с упырскими инстинктами, сдерживал её, когда ей хотелось напасть на человека и вновь с головой погрузиться в изощрённое насилие, с трудом приучил есть только животное мясо и в целом стал для неё родным дядей, хоть она и была намного старше. Нюра подошла к Перри: – Зачем звали, дядюшка? – Принеси воды... Она принесла бутыль прохладной воды и осталась наблюдать, как волной двигался его острый кадык. По привычке она сначала рассматривала его вздёрнутый длинный нос, затем острые уши, седые спутанные волосы, бородку, собранную в косичку, сверкающие серебром кольца и шарики пирсинга, разбросанных по морщинистому лицу. Нюра всегда глядела на него с любовью, наклонив голову набок, когда других он пугал своим неформальным внешним видом, неподобающем консьюасору. – Нюра, а шо втшера было? – Именины дядюшки Пеппера. Он вас сюда и привёл, попросил последить за вами. Ругался очень. – Конетшно ругался, сам-то пить не может; для него ж алкоголь как яд! А шо ещё было? – Больше ничего. Я вас уложила спать и ушла заполнять бумаги. – А сейтшас шо делаешь? – Всё ещё бумаги заполняю... В дверь постучались. К ним зашла молодая консьюария и доложила о том, что пришёл «симпатичный молодой музыкант, и просит старшего консьюасора Перри». Перри попросил Нюру уйти и начал лениво переодеваться. Через полчаса он, гордо подняв голову и выпятив грудь, шаркающей походкой шёл к своему кабинету, а вслед за ним шла отчего-то бледная Нюра. Многоэтажное здание Хоспитума поражало своими размерами; по бесчисленным лестницам и залам постоянно стучали железными каблуками священнослужители – консьюасоры и консьюарии. Ежедневно к ним на приём приходило по пятьдесят посетителей, и каждый просил то молебен на удачу, то долголетие и прочий вздор, о котором люди мечтают и ничего не делают для достижения желаемого счастья, пусто надеясь на высшую силу. Перри с Нюрой вскоре юркнули в маленькую комнатушку, обставленную статуэтками, бюстами Создателя и прочих Высших, расписными хрустальными иконами и обвешанную тканями с талисманами. Посередине стоял стол, обставленный книгами, перед которым в ожидании сидел Родион, одетый в мятый сиреневый пиджак, жёлтую рубашку, фиолетовый галстук и чёрные брюки. Перри сел с Нюрой за стол и приветливо заулыбался: – Guten Tag, mein Freund! (нем.: Добрый день, мой друг!) Удивлён твоему приходу; ты же, вроде, не особо-то веруешь, – он прищурился. – Да и выглядишь... помято. Родион обвёл их уставшим взором и тяжело вздохнул: – Да, господин Бак, я не слишком-то верую в мистику и прочее, – он прошёлся глазами по стенам комнаты, – но это – Хоспитум Создателя, а Создатель есть. В него я точно верю. – Уже хорошо! Значит, не всё потеряно. – Но я пришёл говорить не об этом. У меня к вам просьба. – Какая просьба? – У меня есть лучший друг и... Он не договорил, – Нюра вскочила на трясущиеся ноги, указала пальцем на него и судорожно закричала: – Бес! Ты с бесом общался! – Нюра, ты тшего?.. – Он с бесом общался! С бесом!.. Перри попытался усадить её обратно, но она ни в какую не поддавалась, только указывала на музыканта и словно в бреду повторяла, что он «с бесом виделся». Вскоре она замолкла, стала белее полотна и упала в обморок. Консьюасор поймал её на руки, приказал музыканту подать нашатырный спирт и поднёс смоченную вату к её носику. Нюра резко распахнула глаза, шумно задышала и в страхе повернулась к Родиону. – Нюра! Шо произошло? Потшему ты кричала? – Дядюшка, от него пахнет бесом! – От кого? От ***, шо ли? – Да! – она села и принюхалась. – Нет, не бес... Да, человек-бес! Послушайте, ***, вы общались с бесом? Нет, с человеком-бесом? Родион пожал плечами: – Мне откуда знать? Я не остроухий. Да и почему вы вдруг... – От вас пахнет бесом, сударь! Перри поспешил объяснить ситуацию: – Нюра сама ведь Упырь и помогает нам бесов от людей отлитшать; она их по запаху находит. От тебя, видимо, Упырём пахнет. – Не Упырём, а человеком-бесом! – поправила его девушка и вновь принюхалась. – Это белый мужчина. Нет, пахнет не только бесом, чем-то ещё... Не опишу по-иному, но пахнет... болезнью. – Пахнет болезнью? – недоверчиво усмехнулся Родион. – Зря смеётесь! – она подошла к нему и понюхала его галстук. – Ваш галстук трогал человек-бес, пахнущий болезнью! – Потшему твой галстук трогал мужтшина?.. Родион не обратил внимания на его вопрос, посмотрел на свой галстук и вспомнил, что кроме Винина его никто никогда не трогал. Писатель недавно показывал, как красиво и необычно завязать галстук. Музыкант почесал кончик носа, хмыкнул и спросил: – И к чему вы это говорите? – Нехорошо, что этот человек-бес с вами общается! И не по своей вине он бес, я чую... – в белых глазах вспыхнула решительность. – Завтра же приведите его к нам на молебен! Эти слова до следующего дня звучали в голове Родиона. В час дня он, по обыкновению, сидел с Винином в углу забегаловки «Блэк & Уайт». Винин не расспрашивал его про работу следователя, не упоминал день, когда музыкант раскрыл перед ним свою вторую личность, за что Родион был ему благодарен. В этот раз писатель рассказывал интересные факты из биографии их любимого писателя, но музыкант слушал его через раз, размышляя над словами Нюры о бесах и запахе, и никак не мог понять, существуют бесы или это городской фольклор. Существуют ли Чучела-мяучела с их хозяином Кошмарином? Бог? Сатана? А Дьявол реален? Нет, они не существуют; может, только бесы-Тени крадутся по тёмным переулкам, однако их Родион принимал за разновидность диких животных, чем за мистических существ. Раз он не видел ни Бога, ни Сатану, ни Упырей, то, значит, их и в помине нет! И даже в настоящую сущность Нюры он не особо верил, но почему-то её решительные слова сумели пошатнуть его убеждения. Когда Винин прервался, Родион поинтересовался: – Ты сегодня не занят? – Нет. К чему вопрос? – Мне надо заглянуть в Хоспитум. Не составишь компанию? – Хорошо, без проблем. Убрав за собой посуду, они вышли на улицу. Духота окружила со всех сторон, давила на лёгкие, отчего дышать было трудно; пот семью ручьями стекал с десятков загорелых лбов и шей. Винин в коричневой клетчатой шляпе и клетчатом пиджаке шёл, заложив руки за спину, и всматривался в лица прохожих, а Родион в мятой белой рубахе, фиолетовом галстуке и соломенной шляпе с беспокойством посматривал на него. Идти было недалеко: через полчаса показалось тёмно-синее здание с позолоченной крышей, ограждённое бледно-жёлтым забором. Каменные стены, украшенные мириадами маленьких звёзд, внешне походили на ночное небо, из-за чего Хоспитум любили посещать и рассматривать стены с созвездиями детишки. Консьюарии, выходившие на улицу, с удовольствием рассказывали им о небесном мире, угощали выпечкой и соком в маленьких упаковках, и восторженные дети после убегали рассказывать родителям о том, что они узнали. У парадного входа параллельными линиями стояли недавно покрашенные узорчатые лавочки, а между ними проходила сырая белокаменная тропа. Друзья зашли внутрь и тут же ощутили покалывающую прохладу. В глаза не било ослепляющее солнце, кругом царило мрачное, но завораживающее царство ночных небес... Винин здесь был третий раз в своей жизни и потому с внимательным интересом осматривался, останавливался у каждой древней иконы, картины, бюста и алтаря со свечами и с нескрываемым восторгом любовался восставшей перед ним четырёхметровой статуей Создателя. Напротив статуи пустели лавочки. – Вау... – поражался он, всматриваясь в огромный медный лик. – Невероятно талантливый человек создал эту статую... Как думаешь, сколько на неё понадобилось времени? – Год или два. А ты впервые здесь? – Нет, в третий раз, но тогда я был ещё ребёнком и не понимал искусства, а после как-то не доводилось сюда приходить. – Удивительно. Мне казалось, ты верующий. – Наполовину... а может уже и верую. Насмотревшись на картины и иконы сполна, Родион повёл Винина по правому коридору к самой дальней двери и постучался. Дверь отворила болезненно выглядящая Нюра. Она, почуяв что-то, закрыла нос рукой: её щёки позеленели, к горлу подступила тошнота. – Прошу прощения... – она вывалилась в коридор и, спотыкаясь, выбежала на улицу. Вслед за ней устремилось несколько обеспокоенных консьюарий. Винин озадаченно проводил женщин взглядом и по просьбе Родиона остался ждать в главном зале. Родион зашёл в кабинет, закрыл за собою дверь и сел напротив Перри. Консьюасор хмурил свои тонкие брови и размеренно дышал носом. – Да, я потшуял... – Что почуяли? – Ярый запах тяжёлой болезни, смешанный с кровью и... Упырём. Он явно исходит от того мужтшины, с которым ты пришёл... – он поморщил нос. – Фи, противный запашок! Тут тотшно нужен молебен! Кто этот мужтшина? – Мой лучший друг и писатель – Модест Винин. – Как-как? – Модест Винин. Слышали о нём? – Слышал ли? Конетшно! Нюра им затшитывается и постоянно мне о его книжках рассказывает! Nun, ruf ihn her! (нем.: Ну, зови его сюда!) В кабинет робко зашёл Винин, не понимая, зачем его позвали. Он сел на стул возле Родиона, сложил руки перед собой и вопросительно взглянул на устрашающего старшего консьюасора: – Вы звали? – Ja-ja... (нем.: Да-да...) Вы Модест Винин? – Да. Вам помочь чем-то? – Нет... хотя, да. Вы ведь писатель? – Да, писатель. Консьюасор вытащил из выдвижного ящика бледно-жёлтую картонку с пером и передал его писателю. – Во-первых, можете ли расписаться? Моя подопетшная Нюра, которую вы только шо увидели, отшень любит ваши книги. Ja, so ist es... (нем.: Да, вот так...) А во-вторых, я вас пригласил сюда не слутшайно... Glauben Sie? – Прошу прощения, я не понимаю по-иностранному... – О, нитшего! Вы веруете? – В Бога? – Да. – Честно, когда как. – Когда как... А в Дьявола? – Если есть Бог, то есть и Дьявол. – Ага... А вам проводили литшный молебен? – Последний раз в детстве; бабушка верующей была. – Ага... – он сцепил руки в замок. – Шо ж, так дело не пойдёт. Надеюсь, вы не будете против, если мы сейтшас проведём молебен? – Зачем? – Надо, герр, надо. Присаживайтесь поудобнее. Винин был сильно удивлён, но противиться не стал, поняв, что выбора нет, и сел удобнее, касаясь носками пола из-за высоких стульев. Родион закрыл глаза. Перри смочил слюной большой и указательный пальцы, перелистнул несколько страниц старой толстой позолоченной книги, отыскал нужную ему строку и начал чтение долгой молитвы своим хриплым басом. Прочитав шесть страниц, он исподлобья посмотрел на побелевшего писателя с побагровевшими на шее пятнами, и на долю секунды поморщил нос от усиливающегося запаха тяжело больного. Спустя ещё шесть страниц он снова бросил беглый взор на впавшего в беспамятство Винина, взял его за голову цепкими пальцами и поднял серое лицо на себя, продолжая молитву. Пустой взгляд глаз цвета чёрного разлагающегося трупа превращался в бездонные дыры, по впалым щекам поползли прозрачные змеи – слёзы. Родион молчаливо наблюдал за консьюасором и писателем, словно ставшего куклой в руках мастера. – Es ist schlimm... (нем.: Плохо дело...) – прошипел Перри Бак. – Плохо всё, плохо! Сейтшас он нас не слышит: уснул... Ой, как нехорошо! – Да вы объясните, что плохо?! – вскипел музыкант. – Не спасти его, сынок, не спасти. – Хватит говорить загадками! От чего не спасти? Консьюасор больше ничего не сказал, достал другую книгу, пролистал до середины, глазами пробежался по рукописному тексту, вновь взял Винина за голову и начал другую молитву, делая резкую запинку через слово:
Не волнуйте, Дьявол, душу,
Что посмела оступиться!
Не терзайте её в стужу,
Не давайте бесам злиться!
Пусть пройдут его страданья,
Что набили сердце ядом!
Пусть воскреснет из молчанья!
Усмирите гнев обрядом!
Память добрая останься,
Память злая прочь иди!
Сын мой, ты не забывайся
И вечность встретишь на пути...
После завершения молебня, Винин ничего не помнил, кроме «расслабляющего чувства свободы». Перри на это сравнение опечаленно мотнул головой, вызвав у Родиона ещё большую тревогу. Выйдя на улицу, он спросил у писателя: – Модест, у тебя всё хорошо? – Да... – с ноткой неуверенности смущённо ответил Винин. – Почему ты спрашиваешь? – Ты выглядел расстроенным. – Я? Я не расстроен, я немного устал. – Точно? – Точно... Родион скривил фальшивую улыбку: – Тогда тебе надо хорошенько отдохнуть! – Наверное... Винин айкнул, случайно прикусив себе язык, и высунул его. Потерявший живой розовый цвет, его язык обрёл фиолетовые оттенки и слегка опух. Родион вспомнил когда-то давно увиденный им старый труп и фиолетовый язык, мелькавший между пожелтевшими зубами. Он поморщился, выбросив из мыслей нелицеприятные картины. – Не сильно прикусил? – Нет, не сильно... Они вернулись обратно к забегаловке, обнялись на прощание и разошлись по разным сторонам.