Разные

Старый домовой эльф Сидни кряхтит недовольно, сваливаясь с заброшенного крыльца, обросшего непонятной зеленью и толстым слоем грязи. Чертыхается, отряхивая свою полную разного происхождения пятен накидку, и тут же затыкается, уставившись огромными темными глазами на волшебницу перед ним. Губа его начинает неистово дрожать, а крупные слезы — предательски катиться по щекам. — Моя госпожа! — припадает к подолу мантии, и Реджина презрительно морщится, отталкивая рыдающее создание от себя. — Сидни, перестань! — Да-да, конечно, простите тупоголового Сидни, моя госпожа, — он кивает как болванчик, вытирая слезы, и продолжает свою бесконечную тираду, — глупый Сидни, глупый-глупый, никчемный Сидни… Одно движение руки в изящных черных перчатках — и поток слов останавливается под воздействием невербального «Силенцио». Наконец-то Реджина полностью оглядывает поместье, доставшееся от умершего отца. Особняк Миллсов выглядит как старый преданный пес, доживающий последние деньки счастливой жизни. У пса нет сил даже поднять тяжелые веки, чтобы прощальным взглядом окинуть хозяев, и он устало лежит на боку, вздыхая медленно и тяжело. Реджина статно подходит к резной двери, задрав подбородок высокомерно. Все-таки воспитанная своей матерью, она привыкла всегда держать лицо, и лишь в карих глазах плещется какое-то потаенное хрупкое чувство близости с этим старым родовым гнездом, где она провела детство. Девушка касается позолоченной ручки, вспоминая, что когда-то дотянуться до нее было достижением, и она, будучи совсем малышкой, любила сама открывать двери гостям. Дверь мерцает после прикосновения полноправной хозяйки и пропускает ее внутрь. Старый дом будто вздыхает полной грудью после легкого проявления магии, подпитываясь ей. Сидни торопится встать перед своей госпожой и преграждает ей путь маленькими ручонками, будто стыдясь полного беспорядка в поместье, оставленном на нем. Огромные глазища как будто готовы выкатиться из его бедной головешки. — Я прекрасно вижу, в каком состоянии дом, Сидни, — четко проговаривает Реджина, оглядывая коридор, — и я не хочу тратить силы, чтобы наказывать тебя. Я все-таки не как моя мать. Одно упоминание о Коре, и домовик кривит лицо в страхе, тянет себя за растопыренные уши, будто прикрываясь ими. Как будто одно имя жестокой леди Миллс может покалечить его. — Меня не было здесь больше пяти лет, — теперь Реджина, даже не шевеля пальцем, убирает Сидни с прохода невербальным заклятием, — я боюсь предположить, какие проклятия тут для меня оставила достопочтенная матушка, отправившись на тот свет. — Ничего такого, дорогая, — раздается до боли знакомый голос из гостиной, и у Миллс замирает сердце. Домовик мычит как-то завывающе и бьет себя по голове. Девушка быстрым шагом идет на звук, и чуть ли не издает облегченный вздох, увидев портрет матери перед собой. Оживший портрет, а не живую мать. — Сидни, — короткое движение рукой — и голос возвращается к домовому эльфу, — ты можешь отнести этот портрет настолько далеко, как это возможно? Желательно, на край света или на растерзание аборигенам. — Ты не посмеешь так со мной поступить, — Кора улыбается, совсем не воспринимая слова дочери всерьез. Она никогда ее саму не воспринимала всерьез, считая своей куклой, сценарий для которой она давно продумала. — Ты не посмеешь так со мной поступить! — кричала надрывно, темные волосы, обычно уложенные в аккуратную косу, растрепались и падали ей на лицо, но она совсем не обращала на них внимание. — Уже посмела. Я убила твоего Даниеля, Реджина. Мать подошла быстро и схватила ее за шею с невозмутимым выражением лица. Идеальная осанка, гордо поднятый подбородок, каштановые кудри, привычными завитками обрамляющие бледное лицо, сомкнутые тонкие губы — будто не она прямо в это мгновение душила собственную дочь за непослушание. Глаза Реджины горели от отчаяния и безысходности, она хваталась руками за мантию Коры, царапала ее руки, пыталась дотянуться до лица, всеми силами хотела вырваться. Напасть на нее, сделать больнее, хотя бы физически больнее, потому что другой боли для этой женщины не существует. Ничто и никто не может причинить мучительную эмоциональную боль человеку, у которого нет сердца. Матери, которая убила собственными руками первую любовь единственной дочери просто потому, что хотела. — Мама… — Реджина хрипела, слезы градом катились по щекам. Сейчас хотелось одного — вздохнуть полной грудью. Кора дернула губой и ослабила хватку. А потом слегка толкнула дочь вперед, чтобы та упала на спину. Чтобы продолжать смотреть на нее сверху вниз. — Жалкий сквиб не пара тебе, Реджина. Реджина долго откашливалась, хватаясь за горло, но ненависти в ее взгляде на мать не убавилось ни капли. Она смотрела зло, исподлобья, скалилась как дикий зверь. — Не тебе решать, мама. И встала внезапно, отряхивая платье. Теперь их глаза находились на одном уровне. — Но ты не его погубила, мама. Ты погубила меня. Реджина подходит ближе к портрету, заглядывает в четко прорисованные глаза матери, слишком похожие на ее. И улыбается в ответ. На мгновение на лице Коры можно прочитать некое облегчение. — Уже посмела. Улыбка сменяется на оскал, и Реджина разворачивается и быстрым шагом выходит из гостиной. — Сидни, выполняй приказ. *** Дни тянутся медленно, мучительно медленно, и Реджина уже на третий день генеральной уборки в поместье чуть ли не выть начинает от скуки и монотонности всяких разных работ, которые проводятся здесь под ее чутким надзором. Работники Министерства в бордовых мантиях то и дело мелькают везде, бегают из комнаты в комнату, проверяя каждый уголок на наличие всевозможной магической гадости. В хозяйской спальне ее оказывается особенно много: тут и боггарта из шкафа вызволили, и пикси с занавесок уничтожили, и упыря совсем молодого из-под кровати достали. Самой Реджине предлагали покинуть поместье, чтобы отдохнуть от этой суеты, но она наотрез отказалась выходить хоть куда-то. Сидит в проминающемся кресле в гостиной и пьет постоянно черный кофе, пытаясь унять головную боль. — Вы, видно, давненько не бывали здесь, — один человек в бордовой мантии останавливается прямо перед ее носом, и она даже не сразу замечает его. Моргает быстро, фокусируясь на взгляде голубых глаз напротив. — С чего вы взяли? — Миллс отвечает слишком резко на невинную фразу и кривит темные губы. Всем видом показывает, что не хочет продолжать диалог, но обладатель тех самых голубых глаз теперь еще и улыбается. Ее грубый тон вызвал у него улыбку? — Да по вам сразу видно! Сидите кислая, отстраненная, на все смотрите как на хорошо забытое старое… — мужчина не собирается заканчивать рассказывать о своих никому не нужных наблюдениях даже под строгим взором Реджины, а наоборот — как будто питается ее отрицательной реакцией. — Молодой человек, займитесь делом, — девушка проговаривает озлобленно и сквозь зубы, чтобы этот кадр наконец заткнулся. Но он не затыкается, а продолжает улыбаться во все тридцать два, и щегольские ямочки появляются на его небритых щеках. Какой-то дровосек, честное слово, и кто их таких набирает в Министерство… — Меня зовут Робин Локсли, миледи, но для Вас — просто Робин. — Ло-о-о-оксли, — протягивает Реджина, пробуя на вкус его маггловскую фамилию. Чистокровных так не называют. — Я серьезно говорю, займитесь своей работой и не лезьте ко мне. Робин хмыкает, слегка наклоняя голову. Смотрит теперь как-то проницательно, прищурившись. — Как скажете, миледи, просто хотел скрасить Ваш досуг. — Не нуждаюсь в услугах подобного рода. — А в каких нуждаетесь? — он забавно играет бровями, приподнимая сначала одну, затем другую. — Это вы так пытаетесь заигрывать с клиентом на рабочем месте? Реджина определенно возмущена, но что-то заставляет ее непременно покраснеть, щеки начинают гореть. Наверное, злость на такое непотребство! — Это я так пытаюсь хоть как-то развеселить одинокую даму, сидящую в этом самом кресле уже третий день. — Мерлин, — Реджина вздыхает и встает с насиженного места, — Вы невыносимы! И покидает гостиную, пока краска не успевает полностью залить ее лицо. — Да какой Мерлин? Можно просто Робин! — кричит ей Локсли вслед и ухмыляется, потирая подбородок. Эта девушка совершенно очаровательна и совсем этого не замечает!