Просто друзья

1994

      Я прекрасно вижу, что она врет мне в глаза, и это совершенно выводит меня из себя, а курящий ублюдок вместе с дымом от его сигареты только поддает жару, поэтому я не сдерживаюсь и говорю:       – Вы ведь не стали бы лгать мне, агент Скалли?       Она отвечает мне каким-то прочувствованным спичем про доверие, Малдер продолжает сидеть и хлопать глазками как ни в чем не бывало (этот болван всерьез полагает, что все не написано на его наглой морде), а вонючий дым забирается прямиком в ноздри, и мне невыносимо хочется чихнуть. Вряд ли кто-то из здесь присутствующих осознает, насколько тяжела доля начальника. Особенно в ФБР. Особенно с такими подчиненными. Особенно залезшего по самые уши в чужие грязные делишки. Я, бесспорно, виртуозно умею вести бумажные дела. С двух слов понимаю, что нужно подписать, а что – нет, и сходу догадываюсь, где ставить подпись – слева или справа. Знаю разницу между «адресатом» и «адресантом», и даже такая сверхзадача, как заполнение налоговой декларации, после стольких лет офисной службы уже не составляет для меня труда. Но я, черт возьми, не могу чихнуть тогда, когда мне хочется!       Хороша будет картинка, думаю я, стараясь незаметно подвигать кончиком носа и вспоминая навыки незаметного чесания оного об очки. Справа с загадочным видом дымит воротила конспирологического мира, спереди – два этих остолопа, все ведут сложный полилог с двойными смыслами, задними мыслями и обилием умных слов, и тут я – беру и чихаю.       Между прочим, чихаю я на редкость нелепо. Долго готовлюсь, открываю рот, набираю полные легкие воздуха, а потом – чих! – непременно очень громко и с дурацким присвистыванием. Помнится, мама даже просила меня предупреждать заранее, чтобы не испугаться или не расхохотаться в самый неподходящий момент. Мне и самому смешно, но что я могу поделать?       Надо немедленно отвлечься и хотя бы выпроводить отсюда Скалли. Если уж я все-таки чихну всем на потеху, то хотя бы не в присутствии дам.       Я не испытываю никакого желания продолжать бессмысленную беседу с Малдером и мистером Выхлопная Труба, но зато это дает мне повод встать и уйти с пути проклятого дыма. Опасность миновала!       Получив пафосную выволочку, Малдер обиженно удаляется из кабинета, а я отворачиваюсь к окну и незаметно чешу нос рукой – какое блаженство! Конечно, я сейчас сам окажусь на месте мальчика для битья, ну и ладно.       Я покорно принимаю очередную порцию намеков и завуалированных угроз, а на выходе чертов куряка вдруг останавливается и говорит:       – Их нужно разделить, пока это не зашло слишком далеко.       – Что не зашло? – уточняю я.       – То, что между ними происходит, – говорит он, снова закурив. Клянусь богом, мне кажется, он курит так много просто ради того, чтобы эти паузы и колечки дыма придавали каждой его фразе заумно-двусмысленное звучание.       – Между ними ничего не происходит, – отрезаю я уверенно. – Они просто друзья.       

1995

      Как она там сказала, когда топталась у двери моего кабинета, словно нашкодившая школьница, и, буквально втягивая слезы назад глазами, дрожащим голосом умоляла меня выяснить местоположение говнюка Малдера? «Неофициальные каналы»?       Что ж, можно и так назвать этого жуткого вида громилу, который сейчас делает из меня отбивную в кабине лифта, «неофициально» раскроив мне лицо своим каменным лбом (слава богу, что я не надел очки) и «неофициально» тыча мне в рожу пистолетом. За что я благодарен своей службе Дяде Сэму, так это за вбитое в меня намертво умение источать угрозу и сохранять полнейшее самообладание даже тогда, когда поджилки трясутся от страха. Поэтому мне нисколько не совестно появиться у нее на пороге с окровавленной рожей и помятым, как труселя, застрявшие внутри пододеяльника во время стирки. Я вполне заслуженно чувствую себя героем и почти готов пропеть «Боевой гимн Республики».       Но вместо этого хладнокровно выдаю Скалли все, что выяснил, и, красиво завершив диалог с акцентом на «неофициальные каналы», покидаю ее жилище. Совсем недавно я буквально задавил ее авторитетом в своем кабинете, а теперь изящно отыграл назад. Шикарно исполнено, Уолтер. Годовой лимит на тренировки в общении с противоположным полом засим исчерпан.       Эта мысль моментально наводит меня на другую – что после такой стычки не грех отправиться в ближайший бар, умыться и выпить чего-нибудь покрепче.       Забегаловка «Мокрое место» (какое подходящее название!) услужливо предоставляет мне свою загаженную уборную и липкую от пятен стойку с неприветливым барменом. Сейчас мне все равно – просто нужно загнать в себя любую жидкость нужной степени крепости, а то руки трясутся.       Ко мне подсаживается немолодая, потрепанная жизнью и экспериментами с краской для волос дама и жалостливо тычет указательным пальцем с ногтем ужасающей длины и остроты мне в лицо.       – Кто это тебя так, дружок? – интересуется она хриплым басом.       Я пожимаю плечами, потому что мне неохота сочинять удобоваримую байку, и слишком поздно осознаю, что моя уклончивость будет истолкована как желание набить себе цену.       – Все из-за бабы, да? – сочувственно спрашивает она и со знанием дела качает головой.       – Работа, – бурчу я, не отрываясь от виски и надеясь, что она не разберет, что я сказал.       – Да… – Она нежно обнимает свой стакан ладонью и стучит чудовищным ногтем по толстому стеклу. – И там бабы… Это твоя тебя так, что ли? – выпучив глаза, спрашивает она.       Не знаю, что взвинчивает меня больше – ее приставучесть, ее глупость или намеки на то, что у меня может быть служебный роман, но я завожусь, как детская игрушка, в которую вставили пару свежих батареек.       – Нет у меня никакой бабы! – рявкаю я и залпом осушаю стакан. – Я помогал коллеге. – И мне глубоко насрать, что она подумает.       – А-а-а… – понимающе протягивает она. – Так это его баба?       Стакан, почти похрустывая от нажима моих пальцев, с грохотом приземляется на стол.       – Нет, – говорю я на удивление спокойно. – Они просто друзья.       Я жестом показываю бармену, чтобы угостил пергидрольную леди за мой счет, надеваю попорченное пальто и стремглав выметаюсь из бара.

***

      Мне начинает слегка надоедать видеть дуло пистолета с такого расстояния. Чужого пистолета. С чужим пальцем на спусковом крючке. Если бы мне не было совсем немного страшно, я бы рассмеялся. Сколько еще мы будем стоять тут, как три идиота, и изображать мексиканскую дуэль?       Наконец меня насильно выводят из этого уравнения, отобрав пистолет. Надо было сориентироваться раньше, когда Скалли увидела Малдера живым и чуть не выпустила оружие из рук от счастья. Это вообще-то не по протоколу. Просто-напросто безалаберность. И эти их переглядки уже перестают мне нравиться – чувствую себя пятым колесом в телеге.       Как же они все меня достали! Отдать кассету, говорите? Да хренушки! И курящему паровозу я тоже покажу, где раки зимуют. Хватит уже. Не для того я Родине служил, чтобы все кто ни попадя вытирали об меня ноги.       После минуты разгоряченной перепалки Малдер наконец слезает с белого коня и приказным тоном бросает: «Пошли, Скалли», а она глупо переспрашивает: «Куда?» И никто ведь не сомневается, что пойдет куда скажут.       С меня бы в Академии три шкуры сняли за такой тон, в армии – тем более. Про Шерон я вообще молчу. Хотя причем тут она? Они же просто друзья.       Отведя душу на Курилке, я прилетаю в больницу, надеясь услышать хорошие новости. Ну или хотя бы не самые ужасные. Но до разговоров дело не доходит: пустая больничная койка и понурые спины Скалли и Малдера говорят сами за себя.       Полненькая брюнетка-медсестра тихо становится рядом со мной, скрестив на груди руки.       – Как же жаль, – шепчет она и качает головой. – Такая молодая… Вы ведь не ее отец?       Она серьезно???       – Нет, – коротко бросаю я.       – Рыженькую-то как жаль, сестру ее. Так плакала! Так плакала! – продолжает причитать она. – Хорошо, что муж приехал. Сразу видно – крепкое плечо.       Большей ерунды я в жизни не слышал, но в глазах у меня почему-то начинает неприятно щипать.       – Они не женаты, – зачем-то проясняю я. – Просто друзья. – И в препаршивейшем настроении покидаю больницу, прежде чем меня заметят.       

1996

      Забавно, что агент Скалли, при всей ее сдержанности, профессионализме, строгих костюмах и сжатых губах, несколько склонна к драме.       Ну, врать не буду: Малдера, конечно, подзанесло. Но когда его, скажите на милость, не заносит? В какой-то мере я даже могу его понять: если бы тут сейчас объявился сержант МакАлистер (земля ему пухом), персонально отвечавший за то, чтобы морпехи-новобранцы почувствовали себя говном на его подошвах, я бы тоже психанул, не спал ночами, драил сапоги и орал на всех встречных-поперечных. Да и Паттерсон – тот еще ублюдок, это общеизвестный факт. Но за Малдера я, честно говоря, нисколько не волнуюсь – от него все отлетает. Как с гуся вода. Побесится и успокоится.       Но сейчас меня интересуют чувства агента Скалли, поэтому я спрашиваю, волнуется ли она, и с интересом анализирую эмоции на ее симпатичном лице. Для проформы заверяю, что я тоже крайне обеспокоен (нет), и отпускаю с богом.       Хороший начальник всегда знает, когда перевести беседу на личный (но не слишком личный) уровень, когда подбавить сочувствия, а когда проявить строгость. Это почти что актерская игра. Но сегодня я старался не ради «Оскара». Мне надоели косые взгляды всех окружающих в сторону Малдера и Скалли и то, как Ким заговорщически двигает бровями, когда они заходят в мой кабинет или покидают его.       Поэтому я провел этот маленький эксперимент. Мне ли не знать, как выглядит лицо женщины, которая волнуется за мужчину, которого любит? И могу вас заверить: ничего подобного на лице Скалли я не наблюдал.       А потому с уверенностью говорю: они просто друзья. И точка.

***

      Помнится, я недавно упоминал, что великолепно умею держать дистанцию с подчиненными и вовремя отпускать вожжи.       Ну так вот: я облажался. Господи, как же я облажался! Это нужно включить в регулирующие документы и разослать всем мемо: не надо спать с кем попало, если ты шишка в ФБР, а уж если переспал и вляпался, лучше пусти себе пулю в лоб и не мучайся. Потом век не отмоешься.       У этой истории есть, конечно, и другая сторона… Я с задумчивой нежностью рассматриваю свое кольцо и надеваю его на палец.       Единственная моя отрада – то, что Малдер со Скалли – хоть и занозы в жопе, но профессионалы своего дела и уважают границы, которые не следует пересекать. Кто знает, что бы случилось, ввяжись они друг с другом в неподобающие отношения? Пришлось бы теперь, пожалуй, закрывать на это глаза.       Но судьба ко мне благоволит. Слава богу, они просто друзья.       

1997

      Елки-палки, что тут происходит? Воздух аж искрится, страшно спичку поднести. Я по привычке оглядываюсь: нет, конечно, никакого огнеопасного всевидящего ока тут нет, а то бы мы все уже взлетели на воздух.       Ну вот теперь мы квиты, хвала небесам! Пришло время облажаться благопристойной мадам Скалли. И как бы мы все ни юлили и ни бравировали эвфемизмами, ясное дело, что она то ли переспала с этим парнем, то ли собиралась переспать – в общем, оказалось не в том месте не в то время.       Надеюсь, что переспала. Ей бы надо расслабиться. Нельзя же все время работать. А уж если она решила совместить одно с другим, то логичнее бы было…       Да что за дурацкие мысли? Они же просто друзья.       Именно поэтому я считаю, что Малдер ведет себя по-свински. Незачем восседать тут с таким видом, метать взглядом гром и молнии, разобиженно поджимать губы и демонстративно крениться в противоположную от Скалли сторону кресла. Настоящий друг мог бы и поддержать.       Да и Скалли хороша. На все отвечает односложно, глаза в пол, а ногтем сейчас проделает дырку в своем костюме.       Был у меня старый армейский друг, хороший парень, Джим. И ни разу у нас языки не заржавели поговорить, даже если кто-то напортачил. Да и Шерон. Мы же долго дружили, прежде чем она ни с того ни с сего вдруг накинулась на меня в машине со словами «Мне надоело ждать!» Для меня это была полная неожиданность, и я до сих и не понимаю, что она имела в виду, но сейчас это уже без разницы. Мы прожили вместе хорошую жизнь.       Меня раздирает странное желание по-отечески прочитать им лекцию, похлопать по спинам и отправить на разговор, но нет, лучше уж я постою в сторонке и замну всю эту ситуацию как можно скорее.       Я завуалированно даю понять, что уважаю решение агента Скалли не подавать заявление о нападении, что готов спустить эту историю на тормозах и проследить, чтобы она не отразилась на ее личном деле. Малдер смотрит на меня так, словно я плюнул ему в душу – не как подчиненному, а как мужику, и я снова поражаюсь его нездоровому эгоизму.       Ей-богу, друзья себя так не ведут.

***

      Хочу добавить несколько пунктов в список вещей, которые мне осточертели. А именно: возвращения Малдера из мертвых, драки с Малдером в публичных местах и то, что я всегда – всегда! – оказываюсь козлом отпущения, отхватывающим леща.       Вот и в последнее время я чувствую себя мячом, которым перебрасываются крайне злые Курильщик, Малдер и Блевинс с компанией. Я бы, наверное, сам слетел с катушек, если бы голова моя не была занята другим – умирающей в больнице Скалли. Нет времени рыдать и сходить с ума, когда только и пытаешься сообразить, с кем заключать сделку, кого отговаривать от заключения сделок и, конечно, кого в итоге назначат виноватым. Честно признаться, я немного запутался в происходящем, хотя вида не подаю. Поэтому концентрируюсь только на одной задаче – вытащить Скалли из задницы, если это вообще возможно.       Сердце у меня ухает в область пяток, а потом сразу же взлетает к горлу, когда я вижу потертого бледного Малдера на стуле около больничной палаты. В такой же позе страдающего мыслителя он сидел не так давно в моем кабинете, когда пришел умолять о встрече с Курильщиком. Тогда, правда, он был в пиджаке. А сейчас – без. Дурной знак.       Ремиссия. Слово, которое надеешься никогда не узнать, но если уж узнаешь – то больше всего надеешься услышать. Я понимаю, что мое лицо сейчас, наверное, искривилось в непонятной для Малдера гримасе (улыбаться я не мастак), но ему, полагаю, плевать. Он и сам сидит с такой рожей, словно обкурился конопли.       Интересно, что мешает ему посидеть рядом со Скалли в присутствии ее семьи. Меня они нисколько не смущают. Я захожу и говорю все приличествующие случаю слова, надеясь, что Скалли почувствует в них искренность. Священник и врач потихоньку выметаются из палаты, мать Скалли уходит умыть мокрое от слез счастья лицо, ну а я и «шкаф» с таким же носом, как у Скалли (по чему я догадываюсь, что это, вероятно, ее брат) галантно оставляем Скалли отдыхать и выходим в коридор.       Малдера уже и след простыл. Я повнимательнее оглядываю своего спутника, вспоминая из личного дела Скалли, что он военный. Я бы и без личного дела догадался. Во-первых, военного я за милю унюхаю, а во-вторых, я превосходно разбираюсь в людях.       Он жмет мне руку и скупо улыбается.       – Значит, вы их начальник? – Я киваю. – И одобряете подобное? – вдруг требовательно и совсем не дружелюбно вопрошает он.       – Не совсем вас понял, – так же по-армейски сдержанно, стараясь почти не открывать рта, цежу я.       – Такие отношения между подчиненными?       Опять двадцать пять.       – Они просто друзья, – говорю я, и он, неодобрительно покачав головой, уходит.       

1998

      Мысли и эмоции людей обычно не представляют для меня загадки. А что вы хотите, с моим-то опытом? Но сейчас, на этом многолюдном совещании, похожем на Тайную Вечерю, я ясно улавливаю какие-то необычные нотки и подводные течения, ускользающие от моего острого взгляда.       Позади – Спендер со своей кавалерией, и это единственный человек, чьи мотивы я разгадываю без труда. Малдер и его «Секретные материалы» – для него что бельмо на глазу. Юнец метит высоко, и я не удивлюсь, если дело дойдет до потасовки, продолжи Малдер вставлять ему палки в колеса. Спускать собак на Скалли у него кишка тонка: когда говорит она, он по большей части помалкивает. Ему понятнее протоколы, чем ее научная заумь, ну или грубая сила, если первое не помогло.       Скалли сидит передо мной в вопиюще светлом костюме. Не побоюсь этого слова, белом. Небось специально так вырядилась. Ее облик особенно резко контрастирует со строгим черным нарядом и темными волосами агента Фоули. В паузах Скалли бросает странные взгляды то на Фоули, то на Малдера, и если от первых идет отчетливый негативный флер (ума не приложу, в чем причина их взаимной неприязни), то вторые – это что-то новенькое. Я определенно не видел такого раньше. Должно быть, профессиональная ревность.       Фоули чувствует себя как рыба в воде и довольно беззастенчиво апеллирует к своей прежней заинтересованности в «Секретных материалах». Я бы даже сказал, что это почти граничит с некоторой бестактностью, не формулируй она свои мысли с таким изяществом – не придерешься.       Ну а Малдер… Малдер как обычно.       Такое ощущение, что они все сейчас подерутся за право заниматься «Секретными материалами». Мне хочется встать и проорать: «Господи, да забирайте на здоровье!» Но кто б меня спросил, нужна мне эта головная боль или нет…       После того, как я провел совещание, выпорол (фигурально выражаясь) Малдера, провел еще одно совещание, а также летучку, планерку и пару заседаний, Спендер подлавливает меня в коридоре. Юный бойскаут настолько горяч, что может, кажется, еще неделю пылать праведным гневом и носиться как угорелый на одной только злости.       Если честно, я его не слушаю, потому что по моим ушам и без него достаточно поездили, а открывать рот уже физически больно. Мои мысли витают далеко – в районе телевизора и дивана. К тому же я и так знаю все, что он скажет.       Наговорив ему в ответ какой-то пурги, я резво устремляюсь по коридору в сторону выхода, но он кричит мне вслед:       – Вы же не можете не понимать, что сейчас в приоритет поставлены личные интересы!       «В приоритет поставлены». Слова-то какие! Понять бы еще, о чем он.       – О чем вы, агент Спендер? – устало интересуюсь я.       Он смотрит на меня так, словно я только что признался, что не умею читать.       – О Малдере, разумеется. И в особенности Скалли, – говорит он, малость поутихнув. – Она же подыгрывает ему, руководствуясь своими личными интересами! Я верно понял, что вы намерены и дальше это игнорировать?       Личные интересы, личные интересы… Заладил как попугай.       – Понятия не имею, о чем вы, агент Спендер, – строго говорю я и поправляю очки. – Они коллеги, профессионалы и друзья. Просто друзья.

***

      Одно хорошо – что в этом лифте мы были вдвоем. Хотя… все остальное тоже хорошо. Не буду врать – льстит, когда тебе на шею бросается симпатичная женщина и ни с того ни с сего целует. Не то чтобы агент Скалли была в моем вкусе, но приятно, черт возьми, почувствовать себя привлекательным мужчиной. Нет, красотки на меня всегда вешались, даже когда я облысел. Даже больше, когда я облысел! Но эта проклятая работа… Дурацкий костюм, кобура, суровое выражение лица и угроза в голосе уже приросли ко мне, как вторая кожа, да и некогда тут думать про шуры-муры.       Эх, если бы каждый раз, когда Малдер где-нибудь пропадал, меня целовала красивая женщина, я бы уже стал самым счастливым и зацелованным мужиком на планете.       А кто-то еще пытается намекать, что они не просто друзья. Ха! Будь оно так, Скалли не прыгала бы на меня со страстью мартовской кошки!       

1999

      Дорогой «Список вещей, которые меня бесят», хочу добавить к тебе еще один пункт. Агента Диану Фоули. Женщина она, конечно, вызывающая уважение, профессионал своего дела, но до чего же с ней тяжело. Когда-то я думал, что если с моей шеи снимут Малдера со Скалли, я наконец отращу крылья и стану жить-поживать как нормальный человек. Но не тут-то было. Если бы я сидел с ней за обеденным столом и она попросила передать соль, я бы и то заподозрил неладное. Слова в простоте не скажет.       Малдер тоже подливает масла в огонь всякий раз, когда они пересекаются, что я либо наблюдаю лично, либо узнаю по косвенным данным. Меняет гнев на милость, а потом обратно. Стыдно признаться, но иногда у меня начинают закрадываться всякие нехорошие мыслишки – что они с агентом Фоули не просто друзья, но я стараюсь отметать их как нелепые.       А прямо сейчас я начинаю понимать, как чувствует себя ломтик сыра, плавящийся между двумя кусками хлеба в микроволновке (коронное блюдо моего отца и единственное, которое он умел готовить). В роли хлеба выступают агент Скалли и агент Фоули, и клянусь богом, сейчас я бы предпочел оказаться на месте Малдера, чем здесь.       – Вы лжете, – ледяным голосом бросает Скалли, и стоит мне попытаться вернуть ее в рамки профессиональных отношений, как я получаю свою порцию яда: – И вы тоже.       Я остаюсь наедине с этой змеей подколодной (сознаюсь: Скалли каким-то образом заразила меня своей неприязнью). Понятия не имею, что сказать. Вздыхаю, поправляю очки и галстук, тру ладонью лоб. Не знаю, почему такая сумасшедшая идея приходит мне в голову, но теперь они будто бы соперничают не за «Секретные материалы», а за… Малдера?       Я чуть не начинаю смеяться вслух от этой безумной мысли. Соперничать за Малдера! Зацикленного на себе и работе нарцисса, а порой и почти психопата, не способного в его-то годы, с его внешностью и умом, устроить свою жизнь и оставить позади свои детские травмы. Влипающего во все подряд, проводящего дома почти столько же времени, сколько в больницах, тюрьмах, секретных базах и не отмеченных на картах захолустьях. На месте агента Фоули я бы скорее заглядывался на Скалли. Ну и наоборот.       – Агент Скалли воспринимает ситуацию слишком лично, – говорит Фоули, в своей манере кривя рот и глядя на меня честными-пречестными глазами. – Все мы здесь хотим одного – помочь агенту Малдеру. Сейчас не время для ревности.       Должен признаться, меня слегка успокаивает ее деловой тон. Если бы не он, кто знает, куда унесли бы меня мои странные мысли? Поэтому я спокойно и привычно возражаю:       – Дело не в ревности. Они же просто друзья.       Агент Фоули хмыкает, а ее рот изгибается в еще одну причудливую кривую.       

2000

      Нет, ну вы только посмотрите на этого засранца! Ввалился сюда в совершенно неподобающем виде, отдает мне приказы и ко всему прочему – абсолютно не слышит, что ему говорят. Я уже сказал ему, что нет повода поднимать панику, кажется, раз десять (ну ладно, пару раз). Теперь он услышал это от самой Скалли (ну ладно, в моем пересказе) и все равно не может успокоиться.       Упрямый болван.       Такое ощущение, что ему хочется, чтобы Скалли во что-нибудь влипла. Не потому, что она отправилась в свое маленькое рандеву в хреновой компании. А чтобы потом он мог сказать, что был прав.       Если подумать, всякий раз, когда она проявляет самостоятельность, у него аж дым из ушей валит.       Хороший вопрос: почему у меня в кабинете всегда кто-то дымит?..       Упертый осел покидает мой офис, но расслабиться не удается: в кабинет немедленно заходит Арлин и встревоженным голосом интересуется, все ли в порядке, хотя я по глазам вижу: ей просто до смерти любопытно, что случилось на этот раз. Уже могла бы привыкнуть – и к черт знает во что одетому Малдеру, и к моей мрачной роже, и к тому, что агенты у нас то приходят, то уходят (иногда навсегда) как бог на душу положит. Прежде чем она начнет задавать вопросы, я иду на опережение:       – Все в порядке, Арлин, но на всякий случай отмените все встречи во второй половине дня. Агент Скалли отправилась в небольшую… самоволку, но я держу руку на пульсе. – Она топчется у двери, удивленная моей откровенностью, но не решается пуститься в дальнейшие расспросы. – А, да, и тот отчет, который агент Малдер должен сегодня сдать… – Мы синхронно вздыхаем. – Перенесите срок на послезавтра.       Она понимающе кивает.       – Да, конечно. Он, видимо, очень волнуется.       – Агент Малдер волнуется только за свой зад, – зачем-то говорю вслух я, прежде чем успеваю мысленно дать себе по губам.       Арлин смотрит на меня со смесью изумления и укора. Она вечно вступается за Малдера, черт ее знает, почему.       – Ну зачем вы так? – доверительно-мягко говорит она. – Конечно, он волнуется за нее. Неудивительно – столько лет в отношениях…       – Каких отношениях? – интересуюсь я, и она немедленно стыдливо замолкает. То-то же, надо думать, прежде чем нести невесть что. – За коллег и друзей нужно волноваться. Только делать это надо иначе.       – Друзей, сэр?       «Сэр» в переводе с Арлинского означает, что я, по ее мнению, сморозил чушь, сделал чушь или подумал чушь, но ей, бедной-несчастной, придется соблюдать субординацию и подчиниться. Что сейчас звучит довольно странно – я вроде как ни о чем ее не просил.       – Коллег и друзей. Просто друзей, – уточняю я, чтобы донести свою мысль.       – Да, сэр, – получаю я сухой ответ и наконец-то остаюсь в одиночестве.

***

      Я как будто оказался в Зазеркалье. Весь мир встал с ног на голову, и я никак не могу собрать воедино этот пазл, чтобы он обрел смысл.       Что?       Что???       В каком смысле «беременна»?       Во-первых, я совершенно точно помню разговоры про Скалли и бесплодие. Воспитание не позволяло мне углубляться в эту тему, и я, слава тебе господи, и не углублялся. И предпочел бы, чтобы так оно и оставалось. Дети и все с ними связанное – это, прямо вам скажу, не мое. А во-вторых… от кого, черт побери? Ведь для этого нужен мужик, верно? Ну или хоть какая-то его… часть?       Что-то тут не то… Ох не то!       Я стою перед ней как истукан, сам понимая, что имею крайне глупый вид. Воспитание по-прежнему не позволяет мне задавать слишком личные вопросы, но оно же велит мне сказать хоть что-то. Я пытаюсь, но ничего не получается. По лицу Скалли я не могу разобрать, рада она сама или нет, поэтому даже скупое и банальное «Поздравляю» застревает у меня в горле, так и не добравшись до речевого аппарата.       Неужели все это время у нее кто-то был? Как давно? И как этот загадочный кто-то смог уживаться с Малдером, они ведь со Скалли не разлей вода?       Вместе на работе, вместе вне работы… А есть ли у них вообще «вне работы»? У меня вот – железное правило: один из выходных плюс еще четыре часа в неделю (если я не в больнице и не вытаскиваю откуда-нибудь задницы Малдера и Скалли) я посвящаю исключительно себе. Выключаю телефоны, валяюсь в ванне, ухаживаю за своими фикусами, разбираю фотографии, хожу в спортзал, составляю свое генеалогическое древо… Да, у меня много хобби, а вы как думали? Но эти двое…       Я не знаю, кто этот парень, но он, должно быть, святой. Ведь ему, поди, не объяснишь очевидную для меня истину – что они просто друзья.       

2018

      Сам черт не разберет, зачем я вытряхивал из Курилки ответ на этот вопрос. Мне ли не знать, что эта тварь врет как дышит – по поводу и без. Спроси его, круглая Земля или квадратная, – все равно услышишь вранье или какую-нибудь полную лжи речь не по теме. Это его основополагающее свойство, без которого он не был бы собой. Это и умение каким-то чудом вечно выживать в любых переделках.       Черт, вот зачем я спросил? Настроение испорчено в хлам. Я не верю ни единому его слову, все мое существо протестует против услышанного, но осадочек-то остается.       Пристрелить говнюка, да и дело с концом. Но какой смысл? Он все равно выкарабкается. Не удивлюсь, если под пальто у него броник из инопланетных материалов, или искусственные внутренние органы, или передо мной вообще его клон.       Ведя на автомате машину, я спрашиваю себя, почему так уверен, что Курильщик солгал. Какая мне, к черту, разница, кто настоящий отец пацана, которого и сама Скалли-то считай не видела, не то что я?       Не подумайте, я никогда не считал, что Малдер и Скалли вели разгульную жизнь прямо у меня под носом. Репродуктивные технологии сейчас на уровне, а желание Скалли забеременеть от лучшего друга для меня вполне понятно. Наверное, мне в глубине души было приятно думать, что Уильям – их общий сын. Этакое торжество настоящей дружбы.       Я не идиот. Понимаю, что даже если все кончится благополучно, Малдер и Скалли не станут счастливыми родителями семнадцатилетнего парня. Поэтому я с легкостью пересказываю Скалли ложь Курильщика, чтобы она растерялась, дала по тормозам и не полезла жертвовать собой в перестрелку, которая сегодня – как пить дать – случится.       Уж что-что, а врать я научился безукоризненно.       Забавно, как иногда причудливо ведет себя время. Пролетает всего несколько секунд, пока я бегу, разворачиваюсь и наставляю пистолет на несущуюся на меня машину, но за это время я успеваю вспомнить всю свою жизнь. А потом и жизнь Малдера со Скалли проплывает у меня перед глазами серией вспышек. Его рука у нее на пояснице, ее вечно встревоженное лицо, отчаяние на его лице, когда она вновь и вновь оказывалась на грани жизни и смерти, редкие слезы в ее глазах, когда Малдер влипал в очередную передрягу…       Мотор машины ревет совсем рядом, почти у меня в голове, а я вдруг понимаю, что был причастен к чему-то особенному. К чему-то чистому, красивому и единственному в своем роде.       Если бы кто-нибудь научился читать последние мысли людей перед смертью, то моя наверняка бы заняла почетное место в списке самых необъяснимо-странных.       Машина обдает меня жаром мотора, где-то внизу начинает зарождаться боль – такая сильная, что я почти не ощущаю ее. Такая сильная, что нет никаких сомнений – это последняя боль в моей жизни. Перед глазами мелькает крыша второй машины. Бампер. Земля. Скудный свет фонарей сливается в одно яркое пятно – наверное, это то самое, что обычно называют светом в конце туннеля.       А я думаю: они ведь не просто друзья. И никогда ими не были.