Десять шагов в нашей истории

      Твёрдая каменная крошка, которой была покрыта дорога к кладбищу, за считаный миг перестала ощущаться острыми иглами под коленями, что неприятно режут молочную кожу. Она испуганно распахнула глаза, дыша хрипло и рвано, жадно заглатывая воздух, которого сейчас казалось так критически мало. Ночная сорочка насквозь пропиталась холодным потом, что особенно крупными каплями собрался у неё на лбу. Ткань неприятно налипла к чувствительной коже и, казалось, сковывала собой движения, точно пытаясь заключить её в подобие смерительной рубахи. Прохладный воздух мягко коснулся её разгорячённого тела, даря вместе с тем лёгкое успокоение после увиденного, отрезвляя испуганный до чёртиков разум, а в голове назойливо звучала только одна мысль: «Сон. Это лишь сон.»       Она расслабленно прикрывает глаза, стирая тыльной стороной ладони капли пота, и устало опускается обратно в постель. В напоминание о недавно пережитом кошмаре остались солёные дорожки от слёз на щеках и бешано колотящееся сердце, точно она только что сдавала зачёт по бегу по физической культуре в школе из которой, к слову, давно уже выпустилась. На душе остался неприятный осадок, а навязчивые мысли о плохом для них конце, словно мерзкие опарыши в трупе, назойливо крутились в её голове, от чего живот сводило судорогой, а в горле ужас застрял горьким комом, неприятно режущим изнутри, будто ещё чуть-чуть и она вновь не справится с эмоциями, послушно ляжет под огромной лавиной, казалось, неоправданного страха, почти животного ужаса перед нависшей опасностью.       В порыве эмоций, раньше, чем успевает осознать свои действия, она шарит ладонью по второй половине их большой, двухспальной кровати и, не найдя того, кого искала рядом в надежде успокоиться тем, что с ним всё хорошо, что он пережил это, что рядом, чувствует, как в жилах стынет кровь от ужасных догадок: неужели то был не сон?       Уж слишком резко приподнимается на локтях и замирает от того, как в глазах резко потемнело, а пустой желудок неприятно скрутило в узел, что казалось, ещё чуть-чуть, и её вывернет наизнанку. Глубоко вдохнув прохладный воздух пару раз и переждав капризы своего организма, она озадаченно хмурит аккуратные брови и окидывает испуганным и в тоже время недовольным, будто ищущим к чему придраться, взглядом до возмущения аккуратно заправленную часть постели. Бросив не менее недовольный взгляд на прикроватную тумбу с электронными часами и расслабившись от приятного холода включённого как раз-таки им кондиционера, она пришла к единственному очевидному выводу – её любимый жаворонок снова вскочил на ноги, стоило пробить без тридцати минут семи часам утра. И если бы не маленькая подпись внизу часов «Dimanche», она бы с отчаянием отметила то, что увидит того самого жаворонка-трудоголика только поздним вечером в лучшем случае.       Небрежно откинув в сторону одеяло, укрывавшее неровным комом её ноги, она присела на краю кровати и опустила босые ступни на пол, зарываясь пальцами в пушистый ворс ковра. Бесшумным шагом, каким она привыкла передвигаться всегда, будь она дома, на улице, на сцене, аккуратно направилась к кухне, слыша исходящие оттуда звуки какой-то возни и сладкий аромат горячих панкейков, который она узнает из тысячи и что с каждым неторопливым шагом был всё более упоительным, от чего её рот сразу наполнился слюной.       Замерев в изумлении у дверного проёма, как осторожная кошка, она приятно поразилась представшей перед ней картиной. В их уютной, довольно просторной кухне, также выполняющей роль столовой, выполненной в нежных коричневых и белых тонах, он стоял возле плиты лишь в одних свободных, домашних штанах красного цвета в клетку, мыча себе под нос мотив какой-то песни, что играла в беспроводных наушниках, и немного пританцовывая в ритме, известном лишь ему одному. Взгляд её был прикован к его фигуре, а сердце затрепетало в груди так нежно, будто из раза в раз она каждый день влюблялась в него заново. Игра солнечных лучей на его кудрявых, невозможно рыжих волосах, что, казалось, так и светились, точно неукротимые языки пламени, завораживала до сладких мурашек по коже, россыпь веснушек по всему лицу, телу давно стала для неё её личным космосом с тысячами звёзд, а переливающиеся под тёплого оттенка кожей мышцы были её отдельной слабостью. Что уж тут говорить – весь он был её слабостью, самой вкусной и горячо обожаемой сладостью, весь из себя завораживающий её до невыносимо-приятной дрожи в коленях, опьяняющий хлеще любого самого крепкого алкоголя.       Кончики пальцев неприятно начало покалывать от внезапного ощущения мёртвенного холода под слегка шершавыми подушечками пальцев. В горле застыл горький ком страха, когда она будто наяву увидела его мертвенно-бледное лицо в гробу и почувствовала достающий до самых костей холод, убивающий её изнутри. Её нестерпимо потянуло к нему, она желала прикоснуться и почувствовать столь желанный жар его тела, так и кричащий о том, что он жив. Всего пару размашистых шагов и она в порыве страха, что всё это лишь иллюзия её измученного сознания, прижимается к нему со спины, обхватывает ладонями поперёк торса и замирает неподвижно, позволяя неукротимому, точно бушующее пламя, жару его тела объять её, продрогшую и измученную, успокоить разум и подарить долгожданное чувство реальности происходящего.       Он даже не вздрагивает, когда она так жалобно жмётся к нему сзади, тихонько всхлипывая куда-то между лопаток, ведь с самого начала ощущал её присутствие. То, как она молчаливо стоит на пороге, будто не решаясь войти. Её пальцы мягко скользят по его животу ниже, иногда проваливаясь под резинку штанов, но тут же выныривая обратно к горячей коже живота. Движения её были почти отчаянными, будто она что-то искала, чтобы убедиться в своей правоте, и вот, когда её пальцы коснулись шрама от операции на его животе, она мягко обвела его несколько раз самыми кончиками пальцев, а потом вдруг он почувствовал, как по его спине, неприятно обжигая холодом, шустро стекает одна-единственная капля, что, добравшись до резинки штанов, тут же пропала из виду.       Обернувшись так осторожно, будто боясь спугнуть её, он нежно взялся ладонью за её подбородок и поднял её лицо так, чтобы он мог её видеть. И действительно, его догадка оказалась верна: в самых уголках её глаз капельками утренней росы блестели слёзы. Взгляд её был точь-в-точь как тогда, в день операции, испуганный, растерянный, загнанный в угол и потерянный.       Он мягко ей улыбается, большим пальцем нежно смахнув с её щеки особенно крупную солёную каплю, а затем обнимает одной рукой за талию, а второй сжимает в своей ладони её хрупкую ладошку и утягивает в центр кухни в лёгком, игривом танце, кружа под плавный ритм песни так же, как в школе на выпускном когда-то. Она смотрит на него круглыми небесно-голубыми глазами, а потом не выдерживает повисшей тоски и смеётся, ласково прижимаясь к нему и позволяя вести её в этом неожиданном, но до мурашек нежном и приятном танце. Сердце в груди затрепетало, точно беспокойная бабочка в цветочном поле, а подушечки пальцев наконец почувствовали долгожданное тепло, с жадностью впитывая в себя всю реальность происходящего.       На последних аккордах он подхватил её за талию и закружил, слушая её прекрасный смех, ощущая ласковые пальцы в своих волосах. И вот, в завершение своего маленького представления, он нежно берёт её ладонь, опускается на одно колено и оставляет трепетный ласковый поцелуй, от которого её щёки так и порозовели, словно цветущий летом нежно-розовый шиповник.       – Доброе утро, Mon amour.       – Доброго утречка.       С улыбкой на губах он поднимается с колен и, ловко прокрутив между пальцев лопатку, – она смешно фыркает, в голове вновь называя уже привычным: «Показушник.», –снимает со сковородки слегка подгоревший с одной стороны панкейк. Она садится на кухонный стол, замечая его красноречивый взгляд на счёт этого, хитро улыбается и уминает один из приготовленных им панкейков, прикрывая глаза от удовольствия. Из них двоих лучшим поваром был именно он, что раз за разом подмечала не только она, но и их четырёхлетняя дочка, которой только стоит сказать о том, что сегодня готовить будет обычно вечно занятой папа, так она вся светится от счастья. Будто опомнившись, она спрашивает у него, наливающего на горячую сковороду новую порцию теста:       – Лотти спит? Ты проверял?       – Ага, причём так же как ты: руки в разных направлениях, волосы во все стороны, ноги отдельной жизнью живут, подушка под спиной, одеяло где-то на полу, – увидя то, как она недовольно насупилась и показала ему язык, он добавил со смешком, – Полная копия тебя.       – Кто бы говорил, зазнайка.       А ведь действительно, их маленькая дочка была вылитой его копией: личико не содержало в себе азиатских черт мамы совсем, россыпь веснушек на маленьком носике и пухлых щеках, ещё не настолько кудрявые как у него, но волнистые, огненно-рыжие волосы, кожа лишь на пару тонов светлее и, в завершение этого, его кобальтовые глаза с той самой карей окантовкой, что со временем стала гораздо больше и ярче, нежели у него. Чёрт, да что уж тут говорить, у неё даже ямочки на щеках точь в точь как у него. Единственное, что досталось ей от мамы – это вредные привычки спихивать всё и вся с кровати во время сна и аккуратные вишнёвые губы. Характером же малышка вышла точно маленький ангелочек, этим не походя на родителей совсем – если только отдалённо на него – и схожесть беря с характера бабушки по маминой линии.       С нежной улыбкой на вишнёвых губах, она немного крутит обручальное кольцо на пальце, задумавшись о чём-то. Она знала, что он обеспокоен тем, что она так внезапно заплакала, и наверняка понял частично причину её слёз. И она обязательно расскажет ему о своём кошмарном сне, где он покинул её навсегда. Обязательно расскажет, но потом, ведь тратить время на это и рушить столь тёплую и умиротворённую атмосферу совершенно не хотелось. Это "потом" когда-нибудь да настанет, а пока она вслушивалась в тихое сопение в коридоре и топот босых ножек по паркету, сообщающий о том, что ещё один член их семьи проснулся то ли от поднятого ими шума, то ли от сладкого запаха горячих панкейков.       С приятным теплом в грудной клетке и мягкой улыбкой она гладит свой пока ещё плоский живот и с теплом наблюдает за тем, как их дочка, растрёпанная и заспанная, с тихим сопением шлёпает маленькими ножками навстречу к нему, присевшему на корточки и раскинувшему руки для утренних объятий. Поднимая и кружа в воздухе под детский смех, он ласково целует малышку в лобик и, придерживая одной рукой, снимает со сковороды горячий панкейк. А она, точно маленький хомячок, хватает один небольшой панкейк и начинает его уплетать, в точности копируя поведение своей мамы пару минут назад.       И именно эта картина казалась ей правильной, когда у них вместе было ещё много времени, которое никто уже не способен отобрать. Она ни за что этого не позволит, ведь кем бы она стала без него? Их история не завершается, она продолжается, наполняясь новыми яркими красками, красочными моментами жизни, что никогда не иссякнут из тех, кто действительно любит каждый миг.