Десять шагов в нашей истории

Десять.

      Их семьи дружили ещё до того, как они появились на свет, их дружба была чистой, светлой и доброй, с теми же эмоциями они растили вместе своих детей, словно все были родными друг другу людьми. Эта обстановка была тёплой и нежной, никто не считал себя чужим, лишним в этом счастье, каждый мог найти своë место здесь.       Она родилась в семье людей умных, интеллигентных, чутких и любящих, создавших своё маленькое царство мира и покоя, в котором и растили очаровательных двойняшек. Они с братом были на одно лицо, переняв от отца почти всё в своей внешности — мягкие, иссиня-чёрные волосы, молочная кожа, черты лица и разрез глаз восточного народа Китая. От мамы же они взяли лишь яркие голубые глаза, точно ясный небесный свод жарким летом.       Как и многие другие дети, растущие в семье с братьями и сёстрами, у них был зачинщик всех увлекательных детских приключений на голову несчастной матери, не успевающей за буйством детей. Она всегда была тем самым зачинщиком, лезла везде, до того была любознательной, а брат никогда не бросал её нигде, везде за сестрой по пятам следовал и помогал со всем. Если уж получать, то всем вместе.

***

      Он же был частью большой, многодетной семьи. Их дом походил на гнездо жаворонков, так уютно и комфортно, пускай порой и шумно. Они не были его биологическими родителями, мама забрала его с улицы, подобно крохотному котёнку, промокшему до ниточки и продрогшему до костей под проливным дождём. Суд признал их в качестве новых родителей малыша. Несмотря на то, что он был не родным, они его любили так сильно, будто своего, кровного ребёнка. Он помнил своих биологических родителей, пускай и плохо, ведь было ему всего четыре года отроду, но воспоминания его не были хорошими. Сейчас же он глядел на улыбчивую девушку своими круглыми кобальтовыми глазками, стесняясь назвать мамой, боясь, что та посчитает это дикостью, отругает за детскую глупость. Но когда он решился, то поразился тому, насколько ярко сияли её глаза тогда. Она была счастлива, как и папа, когда барьер настороженности между ними спал.       Он любил свою семью, а они любили его. Всегда готовые помочь, поддержать, встать на защиту друг друга. Его сердце сладко и нежно билось в груди, когда он понимал, насколько был счастлив оказаться членом их выстроенного трепетно, по кирпичику, счастья. Старался из-за всех сил им помогать, был тихим, скромным, спокойным, но старательным, всегда поддерживал брата и сестёр. Часто говорили, что он похож на приёмную маму. Однако это было не совсем так, хоть схожесть у них, определённо, была. У него кожа, точно свинец, волосы тёмно-рыжие, но от этого не менее яркие, будто пламенные, кудрявые и мягкие, а глаза кобальтовые, с маленькой карей окантовкой вокруг зрачка, что сразу её и не увидишь. Румяные щёки были усыпаны веснушками.       Ему было восемь лет, когда во время сложного и спутанного диалога её родителей понял, что разбирается в этом. Они иногда разговаривали так, что казалось, будто говорят на каком-то другом языке, не понятном детскому (да и для некоторых взрослых тоже) мозгу. Он тихо вставил своё слово и засмущался, увидев удивление и теплоту в их взглядах. Ладонь её мамы аккуратно легла ему на спину, прямо между лопаток, и она ласковым голосом спросила, не хочет ли он поговорить об этом с ними. Он согласился, чувствуя себя взрослым, раз может разбираться в подобных вещах, раз его мнение хотят выслушать.       Ей было семь лет, когда она наблюдала за этой картиной. Не понимая тем обсуждения родителей, она злилась на него за всё. За то, что не была достаточно хороша, за то, что он так легко разговаривал о том, что она не понимала, за то, что возомнил себя лучше, чем она. «Выскочка…!» — крутилось у неё в голове, когда она, покраснев от злости, следила за ним, так и излучающим уверенность. Она считала несправедливым тот факт, что он так легко привлёк внимание родителей, ревновала за каждую крупицу внимания от них в его сторону.       Тогда она его и побила при первой удавшейся возможности. Это была простая детская ссора, что даже слово «драка» было бы слишком громким для неё. Ничего серьёзного, лишь несколько вырваных клочков волос и пара небольших синяков. Она считала это правильным. «Так и надо этому зазнайке, чтобы не думал, что лучше меня!» — думалось ей тогда. Когда родители разняли их, то мама не ругала её, но она злилась, она видела это по напряжённо-прямой спине, поджатым губам, скрещеным на груди рукам и изогнутым бровям. Тот холодный, будто осуждающий взгляд и гробовое молчание действовали на нервы, девочка запомнила этот взгляд навсегда и поклялась себе, что больше не сделает ничего, чтобы мама вновь посмотрела на неё так.       А он хмуро потирал ушибленный нос, выслушивая причитания мамы, чувствуя её нежные ладони на своих щеках, кудрявых рыжих волосах. Он так и не понял, сердится ли она, злится или беспокоится. Но он знал, что девочка его невзлюбила, хоть и не мог понять за что.

Девять.

      Гневно поджав вишнёвые губы, она наблюдала за ним немигающим взглядом, точно пыталась прожечь в его затылке дыру. Его пальцы словно порхали над скляночками причудливых форм и порошками. Он походил на колдуна, варящего волшебное зелье, а такие бывают только в фильмах разных, да играх. С трепетом то ли от напряжения, то ли счастья и возможности показать свои умения, он твёрдо смешивал не понятные ей химические растворы-соединения под восторженные восклицания их школьного учителя химии.       «Показушник…!» — подумала она и громко фыркнула. Рядом зашептались её подруги, противно хихикая, точно вредные бесы из преисподней, и косясь в его сторону.       Сегодня их школьный день был свободным, — в школе проходила странная акция. Их распределяли по разным предметам и отправляли на два урока на эти «интерактивные занятия». Ей выпала химия, как и ему, что она подметила с сожалением, пожевывая собственный язык от раздражения. Хмуря аккуратные бровки, она задумалась откуда он так хорошо разбирается в химии, ведь начнётся этот предмет у них лишь через два года.       Невольно она залюбовалась его движениями, тем, как уверенно он выполнял поставленную перед ним цель. Она думала, что в нём нет ничего особенного, очередной глупый мальчишка, любящий вечно дурачиться, но от чего-то она не могла выкинуть его из головы, настолько сильно раздражали её веснушчатые щёки, нелепые рыжие кудри и изящные для мальчика, тонкие пальцы. Особенно злили её эти нелепые ямочки на щеках, когда он смеялся или глупо улыбался, краснея как дурак.       Утирая рукавом своей белой рубашки капли пота, проступившие на лбу от напряжённой работы, он поднял взгляд, пробежался им по толпе и зацепился за её лицо. Поймал с поличным, как она, прищурив свои небесно-голубые глаза, иногда напоминающие по цвету две ледышки, неотрывно следила за его движениями. Поняв, что её засекли, она вздёрнула вверх аккуратный носик и отвернулась. Он нахмурил брови, слыша, как она с досадой, показушно зафыркала, как недовольная поданным блюдом кошка, и он принялся дальше за работу, размышляя над тем, что творится у неё в голове.       С того происшествия, когда он был во втором классе, прошло довольно много времени, но она всё также злилась на него не пойми из-за чего. Со временем их «конфликт» перешёл на гневные переглядки, подставление подножек, оскорбительные фразочки, будто они тягались, кто из них более остроумный и колючий на язык. «Возможно, — размышлял он, –в дальнейшем мы забудем эти дурацкие детские обиды. По крайней мере, ей ещё нужно дорасти до принятия подобного решения.»       Когда трель звонка с грохотом разнеслась по кабинету химии, он надеялся подойти к ней и спросить, почему она весь урок так бессовестно и нагло пялилась на него, но, подняв взгляд на то место, где она стояла в окружение своих подружек, понял, что её и след уже простыл. Закусив щёку от раздражения, он принялся помогать учителю разгребать всё то, что было принесено для урока, решив оставить этот разговор. От такой мадамы он явно ничего толкового добиться не сможет.

Восемь.

      Она, как юная принцесса, запертая в башне, живёт мечтами. Мечтами о светлом будущем, принце на белом коне. Поздним вечером, лежа с подругой бок о бок, она смотрела фильм с блеском в глазах, с восторгом. Главный герой с улыбкой на губах тихо, но с несколько печальным смешком прошептал на языке, который многие посчитают прекрасным, олицетворяющем чувство влюблённости: «L’amour est vieille femme aveugle et sa canne est rose.»       На её губах застыла такая очаровательная улыбка, какая всегда появляется, стоит ей замечтаться о чём-то милом и фантастическом, начать витать в облаках фантазии. С того дня она твёрдо решает, что будет учить язык, который посчитала столь восхитительным, а затем прочитает любимые книги на французском языке, первая из которых в списке была «Маленький принц». Её решимости не находилось конца, на что мама с папой лишь с улыбкой качали головами, счастливые тем, что их дочка нашла, куда ей выплёскивать энергию.

***

      С новым прочитанным романом под мышкой, она к концу школьного дня идёт в библиотеку за ещё одной наверняка завораживающей историей. Уж очень часто она любила зарываться в пледах и читать день на пролёт, полностью переместив сознание в сказочный мир. Заходит в просторное, светлое помещение, уютно устроеное для тех редких книжных червей, что забредают сюда. Она медленно проходит вдоль книжных стеллажей, рассматривая разноцветные корешки и обложки, чувствуя такой трепет, будто прикасается к чему-то волшебному.       С улыбкой здоровается с библиотекарем — высокой женщиной средних лет с шоколадными волосами до плеч и вытянутыми чертами лица, давно привыкшей к её частым визитам. Пока она ходила рядом со стеллажами и выбирала чтиво на выходные, взгляд её невольно скользнул на окно — ясное голубое небо, падающие в танце хлопья снега, так красиво сверкающие на свету, а снизу гомон спешащих уйти из школы учеников. Взгляд её зацепляется за рыжую макушку, маячущую на фоне большого окна. Он сидел на одной из «полок» с ярко-розовой мягкой обшивкой, расположенной прямо в книжном шкафчике на колёсах, в котором, сложив ноги по-турецки и сидя в обнимку с рюкзаком, он читал какую-то тоненькую, потрёпанную книжку. Она хмурит аккуратные тёмные брови и тут же отворачивается, хватает с полки книгу с самой красивой обложкой и спешит уйти из этого места, чтобы он не заметил.       Но когда она вышла из библиотеки, всё никак не могла выбросить из головы то, что услышала. Тихий шёпот на поломанном французском, — у кого-то явно проблемы со спряжением глаголов. Но одну фразу она смогла разобрать.       «Les graines sont invisibles. Elles dorment dans le secret de la terre jusqu’à ce qu’il prenne fantaisie à l’une d’elles de se réveiller.» Фраза из «Маленького принца», которого она с горем пополам пытается читать, от части понимая смысл текста, от части путаясь в сложных словах. Сердце так часто-часто забилось в груди, и когда она бежала по лестнице, в голове крутилась лишь одна безумная мысль, от которой щёки пылали румянцем, желание подойти и попросить: «Почитаешь для меня на французском?»

Семь.

      Он стоит в людном коридоре, прислонившись спиной к прохладной стене. В одной руке он сжимал учебник по физике, иногда беглым взглядом пробегая по страницам параграфа. Запустив ладонь в копну рыжих кудрей, он немного почесал затылок от скуки, как вдруг заметил её. Она сидела на одном из красных пуфиков в центре малого холла и читала книжку.       Находясь так близко к ней, он смог разглядеть то, как тонкими пальцами с нюдовым маникюром на ноготках, она аккуратно заправила выбившуюся прядь иссиня-чёрных волос за ушко. Сглотнув ком в горле от того, как очаровательно она выглядела вот так, искрене улыбаясь от какой-то сцены в книге, так нежно и чувственно, он поймал себя на мысли, что безумно хочет провести ладонью по шелковистым прядям, пальцами перебирать мягкие локоны и любоваться игрой свето-тени на них. Его щёки вспыхнули румянцем, он уткнулся в учебник, лишь бы она не заметила то, как он смотрит на неё.       Выглядывая из-за учебника, он то и дело кидал на неё взгляды. Она была точно прекрасная муза, что снизошла до нищего творца искусства. От чего-то сердце в груди забилось часто-часто, но так сладко, что казалось, будто он чувствовал этот вкус на языке.       Когда к ней подбежали без умолку щебечащие подружки, он был готов обречённо застонать от того, как эти невежи так легко разрушили своим появлением столь умиротворённую атмосферу. Одна из девушек, та, что покрасила волосы в блонд, выцветший до состояния грязно-жёлтого цвета соломы, выхватила книжку из её рук и критично оглядела обложку и название. На попытку её выхватить книгу из рук подруги, та лишь противно улыбнулась и швырнула книгу другой девушке. Она отчаянно металась между ними, прося прекратить и отдать книгу, но её слов не услышали. Лишь потом одна из подружек фыркнула и грубо кинула книжку ей в руки, когда ей надоела эта «игра».       — Ви, такие рассказы — это детские сказочки. Тебе действительно такое нравится?       — Нет, — моментально выпалила она, запихав книгу поглубже в рюкзак, а затем неловко добавила, избегая смотреть на подруг, — Просто кузина оставила у нас дома, я хотела ей сегодня отдать, да вот от скуки решила глянуть какую чушь она читает.       Он заметил, как ей было неловко. Это было видно по тому, как она прячет взгляд, как сжимает длинные рукава толстовки и немного дёргано убирает волосы с лица. Она лгала, и он это знал. Ей всегда нравились подобные книги, она каждую неделю, иногда по несколько раз, бегает в библиотеку, набирая разных романов, а затем читает взапой в те моменты, когда её никто не видит.       Как-то раз ему даже стало интересно, чем таким она занимается, что так тщательно скрывает от своих недо-подружек. Взяв из библиотеки одну из недавно прочитанных ею книг, он весь вечер провёл за чтением. Он фыркал и смеялся от абсурдности написанного, но было в этих сопливо-розовых рассказах что-то такое, что заинтересовало его. Он чувствовал, будто прикасатся к чему-то сокровенному, скрываемому ею сокровищу, от чего перехватывало дыхание, будто он один из героев этих нелепых романов.       Наблюдая за ними, он уже испытывал дикое желание подойти и поставить на место её обидчиков, настолько невыносимо ему было видеть её загнанный взгляд, точно как у безвольного, испуганного, зажатого в угол зверька. Но стояло ему увидеть маячащего рядом с ней парня, вызывающего только отвращени, он отказался от этого внезапного порыва. Этот парень был старше неё года на два и вёл себя как недоразвитая мартышка.       Она выглядела настолько хрупкой и маленькой рядом с этим недоумком, каждый раз вздрагивала, стоило ему положить руку ей на плечо, прижать к себе, как бы «не нарочно». Этот парень настолько напоминал типичного кобеля, что её становилось жаль, ведь даже невооружённым глазом было видно, как он проявлял внимание к её персоне, а она и согласилась с ним встречаться.       Он гневно поджимал губы, мечтая о том, чтобы врезать этому парню по его физиономии. Его ничто не злило так сильно, как вид её в руках того, кто её совершенно не заслуживает. И она его не любила, когда «её парень» целовал её у всех на виду, то она вздрагивала, испуганно мечась взглядом по толпе, а потом смиренно прикрывала глаза, но ни разу не отвечала ему взаимностью. Он видел напряжение во всей её фигуре, вытянувшейся точно струна. И вот сейчас, когда он склонил голову к её ушку и начал шептать слова, которые наверняка были похабными непристойностями, она натягивала улыбку, избегая смотреть на него. Ей было стыдно и неловко так, что хотелось под землю провалиться.       Он не понимал от чего она так старательно пытается казаться идеальной принцессой, связываясь с теми людьми, которые были ей неприятны и даже противны. Для чего она встречается с этим отвратительным кобелём, чтобы лишь поддержать репутацию? Он вздохнул и отвёл взгляд, не вынося смотреть на то, как тот парень начал бессовестно, у всех на глазах лапать её, прикасаясь к нежной молочной коже, хотя не имел обсалютно никакого права пачкать грязными руками что-то столь прекрасное и ангельски-чистое. Его трясло от ярости, от чего он даже не дал себе времени смутиться тех мыслей, что приходили в его голову. Несколько страниц учебника были безжалостно смяты до состояния бесформенных комков, а обложка разорвалась.       Поэтому, когда прозвенела трель звонка, означающая начало урока, он с удовольствием смог отметить то, как тот парень отлип от неё, нехотя и медленно, но отстал.       Медленно оттолкнувшись от стены, он направился в её сторону, прищурив кобальтовые глаза и сжав учебник в руке. Свободной рукой он мягко коснулся её ладони и был готов блаженно закатить глаза от невероятного ощущения её кожи под шершавыми подушечками пальцев. Притянув её к себе, прислонившись плечом к плечу, он тихо шепчет ей на ушко, опаляя горячим дыханием мочку:       — Я мог бы стать для тебя лучшим парнем, чем он.       Её сладкий запах ириса на мгновение вскружили голову, он почувствовал, как ноги стали ватными, но продолжил идти в сторону кабинета, витая в мыслях о запахе её парфюма, который он запомнит надолго, и нежного прикосновения, одновременно остро обжигающего кожу. Стыдясь глупого поступка, он залетел в класс физики, надеясь скрыться с её глаз на ближайшее время, пока она не забудет об этом.       Но она не забудет об этом.       Она чувствовала себя дурой от того, как сильно горела кожа в местах, где он прикоснулся к ней, как пылали от смущения щёки, а сердце билось так сильно, что, казалось, скоро выскочет из груди. Терпкий запах хвои ощущался на кончике носа, а она всё не могла перестать думать о нём.       В тот день они оба поняли, что безнадёжно влюблены, путаясь в мяслых о том, когда их детская вражда с насмешек перешла в томные переглядки и постыдные мысли перед сном, мечты друг о друге.

Шесть.

      Их школа готовилась к Новому Году, прекрасному празднику, для некоторых ознаменавшего новое начало с чистого листа. Детям из начальной школы учителя решили устроить весёлую «Ёлку» с песнями, плясками, конфетами, Дедами Морозами и всем прочим, чем обычно развлекали малышню. Конечно же педагоги, в качестве главенствующего слоя общества, решили воспользоваться своими полномочиями и раздали поручения несчастным старшеклассникам, попавшими им под руку. Те должны были подготовить представление, оформить все декорации к нему, найти костюмы, прописать сценарий, в общем сделать всё, чтобы их маленькое представление оказалось приятным глазу. Среди таких бедолаг оказался и он.       Он сидел в первом ряду в школьном актовом зале, задумчиво перечитывая сценарий к их представлению про Новый Год. «Типичная детская сказочка.» — думал он, пожёвывая кончик простого карандаша. Задумчиво хмуря брови, он то и дело вычёркивал из сценария лишние действия, воду в диалогах. Все ребята, что работали вместе с ним, ушли сразу же, как только прозвенел последний звонок, означавший окончание рабочего дня. Лишь он один остался и сейчас выглядел точно мученик.       Ему стоило скорее закончить и идти домой, но сконцентрироваться на деле было действительно сложно, ведь на своём затылке он чувствовал пристальный взгляд, точно вокруг кружил хищник, высмотревший добычу. Она двигалась точно эльф из сказок и легенд — изящно, плавно и совершенно бесшумно. И он действительно не слышал её шагов, просто всем своим телом, нутром, он ощущал её присутствие, от этого дыбом подымались волоски на шее. Он убрал карандаш за ухо и замер, разглядывая декорации на сцене, что художники начали готовить неделю назад. В запасе у них было ещё около девяти дней и они весьма укладывались в срок, торопиться было некуда. Он давно понял, что гадать о том, что ей нужно — всё равно, что биться головой об стенку. Бесполезно и никакой чёткой наводки нет, лишь сплошная головная боль в районе лба.       Она разглядывала его издалека, молясь всем известным ей богам, чтобы он её не заметил. Кроме них в актовом зале не было никого, от этого сердце странно и неловко билось в груди, источая непривычное волнение, стоило ей подумать об этом. Чем дольше она разглядывала кудрявую макушку издалека, тем сильнее испытывала желание подойти ближе, зарыться пальцами в кудри, узнать, такие же ли они колючие, как их обладатель. Сделав глубокий вдох, она медленно начала двигаться вдоль рядов совершенно бесшумно, не спуская с него взгляда, будто кошка-охотница, крадущаяся к птичке, что могла испугаться любого шороха и улететь, будто её никогда и не было.       Когда она преодалела большую часть расстояния и встала прямо перед ним, его глаза оставались закрыты и лишь ресницы слегка подрагивали, а грудь вздымалась слишком часто и быстро для спящего. Она догадалась о том, что он знал, — она наблюдала за ним, ждал, когда соберётся с силами и подойдёт к нему. Сглотнув, она открыла рот, желая что-то произнести, но не нашла в себе сил на это. Смотря на то, как невинно он выглядел, как очаровательно дрожали его ресницы, как волосы вились мелкими кудряшками у лба, она почувствовала странный, не сущий ей прилив нежности, затем опустила взгляд ниже, на его губы, и поймала себя на мысли, что так безумно хочет поцеловать, узнать, каков на вкус этот невыносимый всезнайка, что вечно её выводил из себя. Такой же терпкий, как и запах его парфюма? Или сладкий, как те шоколадные конфеты с вафелькой, которые он передавал ей через сестру, думая, что она не догадалась, что они все были от него.       Она наклонилась к нему и на мгновение оказалась в сосновом лесу, вдыхая щекочущий нос, резкий запах хвои. Разглядывая каждую веснушку на его щеках, она захотела бы сейчас увидеть его глаза. Такие яркие, кобальтовые с едва заметной карей окантовкой вокруг зрачка, которую многие не замечали, она всегда мечтала рассмотреть их поближе, возможно, увидеть его мысли через эту холодную голубизну. Потому она поддалась соблазну, прикрыла глаза и сделала то, что так часто видела во снах, о чём так часто мечтала, сидя на уроках и читая романы, фантазируя перед сном, — она накрыла его губы своими, оставив на них трепетный, почти невесомый поцелуй.       Она чувствовала его удивление кожей, не решаясь раскрыть глаза, давая ему волю оттолкнуть её. Но он этого не сделал, его тёплая ладонь коснулась её руки и он мягко углубил поцелуй. Он чувствовал, как в его голове взорвались сотни фейерверков, это было похоже не взрыв эмоций, сбой программы, разрыв всех привычных шаблонов, а сердце у обоих билось так сильно, будто радостно танцевало танго. Она была точно вирус, поработивший тщательно защищённую систему, что управляла его телом. Тепло от её губ, ласковые мазки, лёгкие укусы и переплетённые пальцы сводили с ума. Они чувствовали, что утонут, стоит им оторваться друг от друга хоть на минуту. Целуясь с другими, им в голову приходили сотни мыслей, но сейчас, будто зависшая пластинка, в мыслях крутилось лишь одно кроткое: «О.»       Он отстранился первым, и она готова была отдать всё на свете, чтобы и дальше видеть его таким: раскрасневшиеся щёки, припухщие губы, цвета спелой черешни, а зрачки расширились, точно он был пьяным. Она хитро улыбнулась и скользнула на стул рядом, прижавшись своим коленом к его.       Сколько бы времени она не наблюдала за ним, но никогда не видела его таким уязвимым, смущённым. Она хихикнула, протянула ладонь и зарылась ею в копну его волос, удивлённо складывая губы в букву «О» и поражаясь тому, насколько они были мягкими и приятными на ощупь. Он неловко смотрел на неё, а она улыбалась как дурочка, чувствуя разрастающийся голод, так бывает, когда вкусишь запретный плод и желание вкусить его снова возрастает только сильнее. Когда она взяла его второй рукой за рубашку и притянула к себе для нового поцелуя, он неловко отвёл взгляд, походя на смущённого котёнка. «И где вся его напыщенность и смелость?» — подумала она со смешком, — он неловко пробормотал:       — Вивьен, с чего вдруг?.. Ты не считаешь это противным? Почему ты решила…       Но она не дослушала и поцеловала его в уголок губ, оставив нам след вишнёвого цвета её помады. Она усмехнулась от того, как он покраснел пуще прежнего и перед тем, как украсть ещё один его поцелуй, она тихо прошептала:       — Moins de mots et plus d'action, Nathaniel. Je ne te laisserai pas partir si facilement aujourd'hui., — затыкая его очередным поцелуем, упиваясь тем, как близко были его глаза, как он пьянел от ощущения её сладкого запаха, губ, сдавался и отдавался под её контроль, отвечая на каждое ласковое прикосновение, каждый вздох и едва слышный стон.       Время остановилось для них двоих, она зарылась пальцами в его волосы, притягивала его всё ближе, иногда отрываясь от его губ и оставляя отпечатки собственных губ на его лице, а он замирал, позволял ей делать всё, что захочет, нерешительно гладя её талию и дурея всё сильнее от сладкого запаха ириса, такого яркого и насыщенного, что он жмурился от удовольствия, позволив себе забыть о совести и стыде.       Рвано дыша, она помутневшим взглядом разглядывала его взлохмаченые волосы, припухшие от губ поцелуи и следы от её помады. Она улыбнулась, тихо смеясь и представляя в каком шоке оказались бы его сестра и её брат, узнав об этом инциденте. Скользнув взглядом за его спину, она почувствовала, как в её жилах стынет кровь, отдавая холодом по всему телу, а от приятной, притупляющей разум истомы не осталось и следа. Возле компьютерного стола у стены актового зала стояла одна из её подруг и кривила губы. Она взметнула взгляд наверх и увидела тот момент, как пластмассовое ведро наклонилось в их сторону. Не говоря ни слова, она истинктивно соскочила со стула, точно ошпаренная и, будто опомнившись, выкрикнула:       — Нат!..       Но она опоздала. Содержимое ведра вылилось ему на голову, он успел лишь закрыть глаза, когда в следующее мгновение начал отплёвываться от ядерно-розовой краски, добро смешанной с ярким розовым блеском и перьями. Он кашлял, пытаясь стереть эту жижу с лица, а она лишь замерла, испуганными глазами глядя на него.       Рядом раздалось издевательское хихиканье, и она с ужасом отметила, что все те люди, которым этого точно не стоило бы видеть, были здесь. Даже «её парень», что с нескрываемым азартом и злобой смотрел на него. Она не любила его, даже боялась, а в его глазах это выглядела как измена.       — Серьёзно, Ви? Я бы и не подумала, что тебе нравятся ботаны, — произнесла одна из девушек, с гладкой ухмылкой фотографируя его.       — Зато ты хорошо его отвлекла!       — Ага, ну и реакция у тебя, я уж подумала и тебя обольёт, хотя, мне-то какая разница?       Наконец ему удалось более-менее стереть стекающую краску с лица и тот взгляд, которым он её наградил, выбил землю у неё из-под ног. Он выглядел преданным, обиженным, озлобленным. И она понимала, как эта сцена выглядит в его глазах: она обманула его, соблазнив и тем самым заставив потерять контроль над ситуацией, а потом в нужное время отскочила, чтобы дать дружкам завершить всю грязную работу. Ей хотелось завыть от отчаяния, когда он смотрел на неё как на предателя, мысленно она взмолилась к нему: «Прошу, не вини меня в этом! Я не знала, правда! Если бы знала, то не допустила бы такого!»       И она была готова упасть на колени и разрыдаться, когда он встал со стула и тут же его начали толкать от одного человека к другому, а он лишь сжимал губы и тёр глаза от вновь стекающей краски по волосам. Едва подхватив портфель, тоже залитый этой розовой смесью, он напоследок бросил ей слова, режущие пуще острого лезвия, прямо в лицо:       — Je pensais que tu étais différent, je pensais que tu m'aimais. Et vous êtes comme vos amis.       Слова были сказаны только для неё, сердце так невыносимо заболело, будто его проткнули сотнями иголок. Она прижала ладонь ко рту, наблюдая за его удаляющейся фигурой и осела на пол, чувствуя, как слабеют ноги. С ужасом она осозновала, что теперь всё испорчено и ничто не сможет вернуть подорваное доверие, он не поверит в её оправдания, как и она не поверила бы в них. Подхватив брошенный шопер с пола, она бросилась вдогонку, наплевав на то, что устроят «её друзья» ей на подобную выходку, что её репутация может пострадать, она не жалела, лишь надеялась найти его, попросить прощения, если нужно умолять его об этом, но его и след простыл, будто его не было в этом месте.       Выскочив на улицу, она поплелась домой, вытерая горящие от слёз глаза и давно наплевав на размазанную по лицу тушь. Если бы она только знала, то не рыдала бы сейчас от безысходности, боли в районе сердца, а, возможно, шла бы с ним под руку, чувствуя себя счастливой, как одна из героинь любимых романов. Вот так легко её маска идеальности треснула по швам, снова обнажив настоящий характер, страхи, а она и не знала, кого винить в этом.

Пять.

      Обычно, во время перемены в коридорах их школы всегда было невыносимо громко, людно. Шум отскакивал от стен, подобно резиновому мячу-попрыгунчику, давил на голову почти нестерпимо. Сейчас же вокруг повисла непривычная, удушающая тишина, нарушаемая лишь звонкими шагами, разносившимися эхом по холлу. Она, двигаящаяся всегда бесшумно и будто с каким-то изяществом, неслась по коридорам школы, едва ли не сбивая проходивших мимо учеников, за ней следом, подобно призраку, неслись шёпот и косые взгляды, посылаемые ей в спину. В её голове витала лишь одна мысль, навязчевое желание: «Хватит! Не смотрите на меня, оставьте меня в покое!»       Горячие слёзы обжигали глаза, она не видела ничего вокруг из-за мутной пелены перед глазами. Скула несперпимо саднила от боли, из разбитого носа, кажется, текла кровь, но она не обратила внимания на это, лишь неслась вперёд, задыхаясь от слёз, что душили пуще удавки на горле.       Наконец ноги привели её в то место, что было ей так отрадно, но в душе теплились дорогие для сердца воспоминания и пусть с того злосчастного и одновременно такого прекрасного дня минуло лишь трое суток, ей казалось, будто прошла целая вечность, невыносимо долгая, раздерающая сознание до состояния болезненных, загноившихся ран, которые только побеспокоишь — начинают кровоточить.       Пробегая вдоль рядов стульев с потёртой местами синей обшивкой, она то и дело подскальзывалась на только недавно вымытом полу. Добравшись до первого ряда, она кидает к ногам чёрный шопер с учебниками, падает на стул, поджимая ноги и утыкаясь лицом в колени. Она дала волю чувствам и рыдала, пачкая колени солёными каплями, которые были настолько горячими, точно расплавленное железо, обжигающее молочную кожу, и стекающей из носа кровью. Она завывала, как подстреленый охотником несчастный зверёк, так жалобно и громко, что казалось, она задыхалась от собственных рыданий.       Такой он и нашёл её. Из-за плача она не заметила того, как открылась входная дверь в актовый зал, как он подошёл к ней. Поджав губы то ли от негодования, то ли от жалости, он наблюдал за ней, выглядившей такой хрупкой, маленькой и жалкой. Её маска «мисс совершенство» разлетелась вдребезги, точно разбитое на мелкие осколки карманное зеркальце. Он всё ещё злился на неё, считал её виновной в том унижение, что подстроили её друзья, считал, что она играла в этом спектакле особенно важную роль, хоть понимал где-то глубоко в сознание, что она не виновата. Злился, что из-за них, из-за неё, он на протяжение грёбанного дня отдирал от волос краску, смешанную с доброй долей клея «ПВА». Злился за то, что она подарила надежду, что между ними может что-то быть, а затем ударила его лицом в реальность. Но сейчас, видя её такой, похожей на маленького ребёнка, которого обидели на площадке дети старше на несколько лет, он не смог просто проигнорировать то, как она убегала в слезах от «своей компании».       Злясь на себя за собственную мягкотелость, он сел рядом, откинувшись на спинку стула и слушая её рваные всхлипы. Он аккуратно коснулся ладонью её затылка и начал нежно гладить по шелковым волосам, иногда плавно перебирая мягкие локоны, из-за чего постепенно её всхлипы и рыдания становились всё тише, пока не переросли в редкие шмыганье носом. Она понимала, что он, несмотря на обиду и неприятный осадок в душе, пошёл за ней, чтобы утешить, пусть и по-своему, но это помогло ей лучше, чем тысячи слов о сочувствие и жалости. Но помогло лишь от части, сердце так болезненно ныло в груди, она была готова сгореть от стыда перед ним за то, что было, за то, какой он её увидел.       — Хочешь… Я почитаю для тебя «Маленького Принца»? — неловко предложил он, всё ещё слегка поглаживая её по волосам.       В ответ ему была тишина, он уж подумал, что сглупил, сказав такую абсурдность, но вдруг он услышал её тихий голосок, охрипший от долгих рыданий, после очередного хлюпанья носом:       — Да…       Слабо улыбнувшись, он потянулся рукой к рюкзаку, открыл замок с непривычно громким в этой тишине звуком расстегивающейся молнии, а затем достал аккуратную, тонкую книжку с оформлением от «Эксклюзивной классики», где на обложке красовался на жёлтом фоне маленький мальчик-блондин, стоящий на луне, покрытой красными цветочками, похожими на розы или же маки. Пальцами с трепетом пробежался по корешку, а затем открыл на первой странице. Его голос немного дрожал, когда он начал читать с фразы, въевшейся ему в голову после многочисленного прочтения столь прекрасного для них двоих рассказа:       — «Когда мне было шесть лет, в книге под названием «Правдивые истории», где рассказывалось про девственные леса, я увидел однажды удивительную картинку. На картинке огромная змея — удав — глотала хищного зверя. Вот как это было нарисовано…»       Они не знали точно, сколько времени прошло, но они точно знали, что пропустили не мало уроков. Она не хотела уходить, вновь натягивать безмятежное выражение лица и сидеть на уроках, слушать эту бесполезную болтовню. Для обоих этот момент был волшебным, она вслушивалась в размеренный тембр его голоса и чувствовала себя так легко, будто в детстве, когда будучи совсем детьми, они с братом прижимались к своему папе с обоих сторон, сидя на мягком кухонном диване, и внимательно слушали выдуманные им сказки по вечерам, окутываясь в волшебство рассказа, а затем пили горячее какао с маршмеллоу и взбитыми сливками, которое готовила им мама перед сном.       Из сладких воспоминаний её, на прочтение страницы тридцатой, вырвал он, всунув носовой платок в одну руку и бутылку с чем-то холодным в другую. Она вытерла кровь с колен, тщательно стёрла с лица месиво крови, слёз, соплей и потёкшей туши, а потом приложила бутылку с синяку на скуле, расплывшемся лиловым пятном почти на всю щёку. Она с благодарностью наблюдала за ним, а он, выражающий непоколебимость всем своим видом, в довольно быстром темпе, но понятно и твёрдо читал ей сказку так, будто от этого зависела их жизнь. В какой-то момент она и не поняла, как начала улыбаться, точно влюблённая дурочка. На душе было так приятно и одновременно притарно-сладко, что ломать их уютную атмосферу ей совсем не хотелось.       Взяв с пола шопер, она достала пластмассовый контейнер и отложила в сторону крышку от него. Контейнер до верху был набит домашним шоколадным печеньем и сладким драже m&m's. Молча она протянула ему небольшую коробочку и заметила, как он замер в нерешительности, с сожалением поняв, что он не доверяет ей до конца после всего случившегося. Только она собралась открыть рот, чтобы обнадёжить его, что в них ничего нет, он аккуратно взял печенье и откусил, рассматривая её лицо.       Она же смутилась в какой раз, что он видел её в таком ужасном состоянии и поспешила закинуть за щёку парочку драже, но когда его пальцы мягко провели по больной скуле, она не думая прижалась щекой к его ладони и закрыла глаза. Его прикосновения были настолько желанны, что она чуть ли заулыбалась от радости, что она всё так же нравится ему, что не стала ему противна. Она тихо выдавила из себя слова, которые давно крутились на языке, оставляя после себя болезненные язвы отчаяния:       — Прости за тот случай. Я не знала, их поступок был ужасным, прости…       — За что ты извиняешься?       — За всё, за них и…       — Они виноваты, не ты. Я вспылил, нервы подвели, так что извиниться стоит мне, — перебил он её, всё так же нежно гладя по щеке, а потом неловко добавил, — И ты прости меня.       — Мир? — хриплым голосом спросила она, чувствуя, как её глаза снова намокают от слёз.       — Мир, — ответил он и ласково сжал её в объятиях, чтобы не расплакалась снова, а затем тихо, но со злостью добавил, — Я разобью ему лицо за то, что он посмел тебя ударить.       Она всхлипнула, цепляясь за него, точно за спасательный круг, и в который раз молясь о том, чтобы он никогда не отпускал её из объятий. Ни сейчас, никогда.

Четыре.

      Она сидела напротив него в доме его родителей и разглядывала то, как он, вежливо улыбаясь, поддерживает интеллектуальный диалог со взрослыми на различные темы вплоть от политики и экономики до их детства. В честь Нового Года их семьи собрались вместе, чтобы отпразновать этот праздник в большом, уютном кругу, а она чувствовала, что с каждой секундой всё сильнее теряет связь с происходящим вокруг неё. Она думала лишь о том, как сильно хочет поприставать к нему, понаблюдать за тем, как он очаровательно краснеет от её подколов и шуток и смущённо прочищает горло. Иногда он ловил на себе её взгляд, смотрел в ответ с лёгким прищуром, что означало на их языке жестов, чтобы не пялилась, а она невольно улыбалась, отвлекаясь от наблюдения за ним лишь для того, чтобы наложить себе ещё крабового салата, заботливо подготовленного его мамой.       Она, зажатая между его сестрой и другом из семьи подруги её мамы, иногда отчётливо чувствовала как к её пояснице случайно прикасаются их руки с крепко переплетёнными между собой пальцами. В этот момент она мечтала о том, чтобы как маленькой нырнуть под стол, не мешая этой сладкой парочке, а за одним добраться до него, о чём она и грезила последние пару часов.       Наконец-то из телевизора раздался громогласный бой курантов, а стрелка на циферблате часов чётко показывала полночь. Пробка со свистом и приятным шипением вылетела из бутылки шампанского. Под гомон собравшихся полусладкое шампанское начали разливать по бокалам, которые тут же подхватывали, стоило им наполниться. Она взяла один из бокалов с жидкостью приятного желтоватого цвета и наблюдала за тем, как взрослые обменивались поцелуями между собой, счастливо улыбаясь и также целуя в щёки оказавшихся рядом детей. С хитрецой во взгляде, она наблюдала за ним, и когда он заметил её взгляд, подняла бокал и произнесла одними губами:       — Ta chambre. À présent.       Она не могла не заметить то, как расширились его зрачки, как едва заметно покраснели щёки, и он поспешил выпить шампанское, чтобы скрыть лицо от её взгляда. А потому она плавно и едва заметно качнула бокалом в его сторону, опустила взгляд голубых глаз на газированный алкогольный напиток и поднесла к губам бокал, сделав небольшой глоток, ощущая терпкий, горьковатый вкус, ощущавшийся на языке скачущими туда-сюда искорками. Зажмурившись, она в несколько глотков допила шампанское, чувствуя, как на место гадкого привкуса пришло приятное тепло где-то в районе груди, больше походившее на невыносимый, но одновременно такой притарно-сладкий жар. И всё же она не любила алкоголь, считала его мерзким и вместо этого пила сзарания купленную ею вишнёвую газировку «Coca-Cola». Она хотела сохранить трезвость рассудка до конца этой ночи, об этом она размышляла, пока взглядом скользила по его кудрявой макушке.

***

      Лишь спустя час после боя курантов, она смогла утащить его в укромный уголок. Дело в том, что сразу после поздравлений, дружной гульбой они направились к украшенной ёлке разбирать подарки, что в первую очередь были выданы самым младшим — его сестре, которой в новом году исполнялось четырнадцать и его семилетнему брату. После подарки выдавались старшим детям, а в последнюю очередь презентами обменялись и взрослые. Она с удовольствием подметила, что её книжная коллекция значительно пополнилась новыми романами и книгами в жанре фентези, хоть большую часть подарков она решила не рассматривать и оставить на потом. После традиционной бомбёжки в ночное небо в виде разноцветных фейерверков, они запустили пару-тройку китайских фонариков, предварительно загадав желание на предстоящий год, а затем долго любуясь на исчезающие во тьме тёпло-жёлтые огоньки.       Она, словно опасная хищница, медленно, но твёрдо шла в его сторону, кокетливо покачивая бёдрами из стороны в сторону, а он, зажатый в угол, неловко метал взгляд то на её округлые бёдра, обтянутые юбкой платья, то куда-то в потолок, чтобы не сойти с ума окончательно. Её глаза блестели в полумраке, губы были уж слишком привлекательно приоткрыты, а щёки очаровательно порозовели. Он стыдился мысли о том, насколько легко ему было представить то, как он встанет перед ней на колени, позволит своим ладоням скользнуть вверх по плавным изгибам икр, задирая юбку выше, до самой талии, и провести руками мимо коленей, к молочной и такой горячей коже её бёдер. Он знал, насколько приятно это будет, но думал о том, насколько это невыносимо и неправильно. Она возмутительна, дерзка, неправильна, ведёт себя то как святая, то как развратница с привлекательно-круглыми формами и похотливыми искорками в глазах. И вот сейчас она относилась ко второму типу, полушёпотом спрашивая:       — Ты не хочешь меня поцеловать?       — Виви, здесь все собрались, я должен…       — Пожалуйста, я хочу этого, сделай это.       — Я должен, — настойчиво повторил он, — попросить разрешения твоих родителей доверить тебя мне.       — Это было бы очень долго и тратило очень много времени.       — Я бы убедил их в этом. Гулял бы с тобой до определённого времени, сходил бы на ужин с вашей семьёй, чтобы завоевать доверие и только тогда, мог бы позволить остаться нам наедине.       — Но мы сейчас наедине, Натаниэль.       — Я бы приносил тебе подарки.       — Ладно, продолжай, — её бровь с интересом изогнулась, и она продолжала плавное продвижение в его сторону.       — Я бы покупал тебе каждые выходные букет цветов, покупал такие украшения, которые бы только пожелала твоя душа.       — Но мне это не нужно.       — Шарлотку. С яблоком и корицей, ты её любишь, да? Я бы с удовольствием покупал тебе сладости.       — Но ты же не любишь сладкое. Даже то печенье, которое я тебе предложила, съел кривя душой.       — Это всё было бы для тебя.       — Я вся во внимание.       — Наши поцелуи были бы прекрасными, как описывают в твоих любимых романах. В залитом солнцем цветочном поле или под звёздным небом, после долгих танцев.       — Позволь мне уточнить. Ты сейчас не целуешь меня только из-за того, что считаешь обстановку не романтичной? — она вскинула бровь, подходя к нему почти вплотную.       — Дело не в романтике. Я хочу, чтобы после того грубого и невежественного ублюдка ты почувствовала себя счастливой, обажаемой и любимой настолько сильно, насколько сильны мои чувства к тебе.       Краешек её губ приподнялся и в какой-то момент ему показалось, что она посмеётся над ним, но та лишь покачала головой. Теперь она была настолько близка к нему, что хватило бы одного лёгкого вздоха и их тела бы соприкоснулись друг с другом. Её запах, что обвил его сладким облаком, сводил с ума.       — В первый же день, как ты появился бы в моём доме для этого невероятно правильного ухаживания, я бы зажала тебя в первом тёмном углу, — соблазнительно прошептала она, — На что ты смотришь, Натаниэль?       Он смотрел в потолок и что-то тихо шептал себе под нос.       — Ни на что.       — Натаниэль, ты что, молишься?       — Вероятно, этот вариант не исключён.       — Борешься с искушением?       — Ты ведьма, ты знаешь это?       — Да, знаю, — она хитро улыбнулась, качнулась вперёд и прижалась округлыми полушариями своих грудей к его груди, пальчиками скользя по напряжённой шее, — я соблазняю невинных юношей, краду их девственность, а потом медленно варю в большом котле заживо и съедаю.       Несмотря на то, что он был ужасно смущён от ощущений её мягкого тела, прижимающегося к нему вплотную, он не смог сдержать улыбку и тихо фыркнул. А она тянется к нему и выдыхает в самые губы:       — И сейчас я соблазню тебя с помощью своего потрясающего обояния и чёрной магии.       И так просто она целует его губы, трётся об него телом, а он не сдерживается, рычит ей в губы, подхватывает под бёдра, сжимая руками мягкую кожу почти болезненно, и прижимает её к стене. И единственное, о чём он может думать, когда её ноги обвились вокруг его торса, а руки зарылись в кудрявую копну волос, это то, насколько сладкие её губы на вкус и о том, как сильно он истосковался по столь приятным ощущениям. Они не слышат шагов на лестнице, они опьянены друг другом в этот момент, да так сильно, что перед глазами скачут искры от неописуемого наслаждения. Они умирали от чувств, зарождающихся в них яркими вспышками, и возраждались вновь, он по-хозяйски мял её вишнёвые губы, отрываясь лишь для того, чтобы вдохнуть и вновь нырнуть на глубину неописуемого наслаждения. Она целовала его шею так чувственно, что сердцебиение от каждого ласкового прикосновения горячих губ учищалось. Улыбнувшись, она положила голову ему на плечо и зашептала:       — Ты всё ещё хочешь следовать плану «правильных ухаживаний»?       — От части. Ты мне нравишься, Вивьен. Безумно сильно. Ты хочешь… начать встречаться со мной?       — Я думала, что ты не спросишь! — она рассмеялась и перед тем, как утянуть его в новый поцелуй, добавила, — Я согласна быть твоей девушкой, Натаниэль Уолтер.       Когда они спустились на первый этаж ко всем, она выглядела так, будто ничего не произошло, хотя и светилась от счастья, а он же выглядел невероятно помятым, с отпечатками её вишнёвой помады на шее и растёгнутым воротом рубашки. Если кто-то и заметил изменения в их настроение и такие яркие следы от её губ на его теле, то не подал виду. То было их маленьким счастьем, началом чего-то большего и будто созданного лишь для них двоих.

Три.

      Лежа на кровати и болтая ногами в пушистых тапочках с мордашками зайцев, она, затаив дыхание и подползая чуть ближе к экрану ноутбука, наблюдала с трепетом, восторгом и смущением за тем, как главная героиня тает в объятиях своего возлюбленого, как тот медленно и чувственно снимает с её хрупкого тела ночную сорочку, целует так страстно и с напором, что дыхание перехватывает. Она всегда смущалась с подобных сцен, но с недавних пор перестала видеть в таких фильмах и сериалах главных героев, других людей. Её сознание услужливо подкидывало образы его обнажённого торса, наверняка покрытого россыпью веснушек, то, как он прижимаёт её к себе, целует всё тело, оставляя вишнёвые следы на молочной коже, как добирается до самых сокровенных, интимных мест и ласкает так, будто никого в мире нет для него кроме неё, как под её пальцами ощущались его волосы и как сильно опьяняла её близость с ним.       Щёки стыдливо покрылись розовыми пятнами, а внизу живота зародился такой мучительный жар, что терпеть его было почти невозможно, когда ладонью она скользнула под ночную сорочку вниз, ощущая жар мокрого лона, представляя, что его руки, настойчивые, но ласковые, прямо сейчас прикасаются к ней, сводят с ума.       Момент, когда она почти добралась до точки скопившегося напряжения был прерван глухим стуком в окно. Она так и подпрыгнула от неожиданности и замерла, насторожившись, словно испуганный зверёк. Ох, если бы её сейчас увидел кто-то из родителей, она бы умерла на месте от стыда, когда её комната наполнилась звучными стонами девушки из фильма. Быстро поставив на паузу видео, она аккуратно покралась к окну, как вдруг раздался ещё один стук, точно что-то увесистое прилетело ей в окно. Удивлённо округлив глаза, она отскочила от окна, точно ошпаренная, рысью побежала к шкафчику, достала шёлковый лёгкий халат и накинула поверх ночной рубашки. Заправив за ухо прядь выбившихся волос, она медленно подкралась к окну и выглянула так, чтобы её не заметили.       Прищурившись, она заметила под окном фигуру человека, что слегка приплясывал от холода, прижимая к боку какую-то сумку. Свет от стоящего рядом фонаря осветил кудрявые рыжие волосы, выглядывающие из-под капюшона, знакомые черты лица и кобальтовые глаза, которые она смогла разглядеть с трудом через глухую темноту и высоту второго этажа. Он протянул руку к обсыпанному снегом кусту, отломил сухую веточку и занёс руку для того, чтобы кинуть сучек в окно, как вдруг замер в нерешительности, увидев её, раскрывшую ставни окна. Её щёки тут же раскраснелись от холода, а по коже пробежали мурашки, она воровато огляделась по сторонам, оглянулась на закрытую дверь, а затем помахала ему рукой, говоря о том, что путь безопасен.       Он медленно подошёл к окну, обхватил замёрзшими ладонями ледяную решётку с причудливыми завитушками на окне первого этажа, такую безвкусную, но отлично подходящую для его варварских проникновений к ней в квартиру, что повторялись из раза в раз. Огядевшись по сторонам, он отметил то, что в такое время вряд ли кто-то будет шататься по улицам. Тьма была непроглядная, небо такое мрачное, словно огромная чёрная дыра, даже сверкающий под ногами снег не улучшал обзор, а холод стоял такой, что спустя всего минуту начинаешь клацать зубами.       Уперевшись ногами в хрустящую корку снега, он оттолкнулся от него, впиваясь ладонями в холодный металл решётки. Ловко и быстро, чтобы не заметил никто то, как он лезет по стене точно вор, он добрался до второго этажа и перелез через подоконник, засыпая мягкий ковёр мокрым снегом. Оказавшись внутри, сразу же закрыл окно, чтобы холодный ветер не задувал в спальню хлопья снега. «Она плохо переносит холод, быстро мёрзнет.»— подумал он и это, пожалуй, было одной из самых существенных причин, почему он спешил избавиться от ледяного дуновения ветра в комнате. Затем под её изучающим взглядом голубых глаз он снял с себя зимнюю куртку и увесистые тёплые ботинки, аккуратно поставив их возле её рабочего стола и наблюдая за тем, как по полу растекается грязноватая лужица тающего от тепла батареи снега. Мерзлота, казалось, добралась до костей.       Она подбегает к нему, поднимается на носочки и чмокает в губы, почти сразу отстранившись, ведь чувствовала, насколько сильно он продрог. Он разглядывает мурашки на её коже и то, как она едва заметно дрожит, а потом улыбается и косается её руки, мягко массируя ладонь. Он едва сдерживался, чтобы не сжать её в объятиях, лишь бы скорее согреться, а она громко фырчит и возмущается, но руку не отдёргивает.       — Ты холодный как ледышка! Сядь на кровать и в плед укутайся, я сбегаю сделать какао на кухню, — раздаёт указания она, положив руки на его плечи и усадив на кровать.       Он слушается её приказов, покрепче прижимая к боку чёрный шопер. Сев на её кровать у самой стенке, скрестив ноги по-турецки и укутавшись в светло-серый в полосочку плед, он растирал холодные ладони и следил за тем, как она выскользнула из комнаты, предварительно осторожно оглядев коридор. Прикрыв глаза, он пытался успокоить сердце, что так бешано билось в груди от радости их встречи. Нос щекотал сладкий запах жасмина и ванили, витавший в комнате каждый раз, стоило зайти ему с мороза в её тёплую спальню. На его губах непроизвольно появилась улыбка, когда он подумал о том, что её отец не простил бы ему ночных походов к его сокровищу.       Совершенно бесшумно, она зашла в комнату спустя минут пять, принеся с собой две кружки дымящегося какао. На её щеках проступал едва заметный румянец от стыда за те мысли, что ей услужливо подкидывало сознание пару минут назад. Поэтому она и убежала с его глаз, чтобы привести мысли в порядок. Приняв из её рук кружку, он с благодарностью поцеловал её в лоб, а затем с наслаждением сделал глоток пряного напитка, который она готовила не хуже своей мамы, что всегда делала несколько кружек на всю толпу малышни.       Она примостилась под его боком, нагло пробравшись под плед и шумно сопя, пока устраивалась удобнее. Затем они молча пили какао, наслаждаясь запахом корицы и взбитыми сливками с шоколадной стружкой, греясь от тепла тел друг друга, и каждый в этот момент думал о своём. Она посмотрела на него и тихо засмеялась, увидев его нос, покрытый взбитыми сливками, а он непонимающе смотрел на неё, хлопая глазами.       Отставив кружку с недопитым какао, она резко наклонилась вперёд и одним движением языка слизнула сливки, мысленно умиляясь тому, насколько очаровательно он покраснел, а потом улыбнулся той самой улыбкой влюблённого дурака, убрал кружку и в тот же момент собрал её в охапку, ловко заворачивая в плед «рулетиком», под её хохот и возмущения. В шутку она пинала его, а он щекотал её бока, иногда наклоняясь и целуя острые ключицы. Когда она оказалась поверженой, он с довольной улыбкой навалился на неё, придавливая весом. Его глаза были настолько по-лисьему хитрющими, что могли посоревноваться с пляшущими чертиками в небесного цвета радужках её глаз. Он ослабил хватку, чтобы она могла высвободиться из «кокона», а затем с замиранием сердца разглядывал её личико. Она заговорщески улыбнулась, пальцами зарывшись в мягкие кудри на его голове, и притянула для поцелуя.       С наслаждением закрыв глаза, он прижал её ближе к себе, нежно покусывал её нижнюю губу, дурея от ощущения её мягкой кожи под пальцами, вкуса её вишнёвых губ. Она тихо вздыхала, то оттягивая волосы на его затылке, то массируя пальцами кожу головы. Словно опьянённый, он оставлял кроткие поцелуи на её шее, опускаясь ниже к острым ключицам под её шумные вздохи. Он боролся с желанием раскрасить её молочную кожу лиловыми и бардовыми бутонами засосов, а потому лишь сильнее сжимал пальцами её предплечья. Она же неловко поёрзала на месте, и с её плеч соскользнул шёлковый халат, а ночнушка была до того откровенной, что он увидел ложбинку меж её грудей. Его щёки налились кровью, когда он понял, что тупо пялился на её грудь в течение какого-то времени, а она лишь рассмеялась и прижала его голову к округлым полушариям. Он ошарашено сжал пальцами одеяло, ощущая через тонкую ткань теревшиеся об его щёку её вставшие соски, мыгкость её грудей. Мило, но с лисьей хитрецой улыбаясь, она с удовольствием наблюдала за тем, как он смущается, ласково гладя его по волосам. Он поднял на неё удивлённый и одновременно безумно смущённый взгляд, когда она со смешком произнесла:       — Не бойся, я не кусаюсь, можешь потрогать её, если хочешь, — с лёгким прищуром она наблюдала за тем, как его щёки краснеют пуще прежнего, а он неловко вскакивает, почёсывая затылок рукой.       — Кхем, я не думаю, что это хорошая идея, мы разбудим твоих родителей и… Твой папа мне шею свернёт, вот честно.       — Ладно, так уж и быть, обещаю тебя не насиловать сегодня, — фыркнула она, неотрывно следя за ним, — поэтому иди ко мне.       — Чуть позже! Я совсем забыл, зачем я вообще сюда явился.       Она обидчиво надула губы, наблюдая за тем, как он тянется к своей сумке, а затем сползает с кровати, копошась с чем-то на полу. Приподнявшись на локтях, она с искорками интереса в глазах наблюдала за ним, когда он достал какую-то коробку и начал вынимать оттуда разные резные детальки. Он почувствовал на себе её взгляд, а потому обернувшись, наставил на неё указательный палец и грозно сказал:       — Не подглядывай! Ляг на спину и глаза закрой, я скажу, когда их открыть.       Недовольно демонстративно пофыркав, она всё же послушно опустилась обратно на кровать и закрыла глаза, прислушиваясь к звукам вокруг неё. Из того места, где сидел он, исходило его старательное пыхтение и едва слышное громыхание каких-то мелких деталей. Иногда тишину нарушали его тихое бормотание ругательств на французском.       Спустя, как ей показалось, бесконечное количество времени она почувствовала рядом с собой чужой вес, похоже, он улёгся рядом с ней, взяв её за руку и массируя пальцами её ладонь. Когда над её ушком раздался тихий шёпот, она слегка вздрогнула от ощущения горячего дыхания на своей коже:       — Открывай глаза.       Она почувствовала, как приятно засосало под ложечкой от предвкушения того, что он подготовил для неё. С замиранием сердца, она раскрыла глаза, и с её губ сорвалось одно только удивлённое:       — Ух ты…       Она с восторгом разглядывала прекрасное звёздное небо прямо на потолке её комнаты, видела сотни ярких созвездий, в далеке виднелись несколько не менее прекрасных планет, а небо переливалось из нежно-сиреневого в лазурно-голубой и тёмно-синий почти чёрный цвета. Сердце так бешано и восторженно билось в груди, она чувствовала себя так, будто снова стала маленькой девочкой, разглядывающей космические просторы в одной из бабушкиных энциклопедий. А он же тихо наблюдал за ней, за тем, как ярко и завораженно горят её глаза, как она непроизвольно крепко-крепко сжимает его ладонь, и улыбался, радуясь, что смог хотя бы частично осуществить её мечту полюбоваться звёздами, пускай и искусственными, созданные проектором прямо на потолке её спальни. Когда она перевела на него ошарашеный взгляд, он с улыбкой пояснил:       — Ты рассказывала как сильно хотела попасть в планетарий. Увы, на ближайшее время все билеты раскуплены, но я купил этот небольшой проектор. Так сказать, маленькое звёздное небо для тебя, — он подмигнул, с трепетом наблюдая за тем, как она радостно улыбается, явно растроганная подаренным им маленьким чудом, — Когда наступит лето, мы обязательно съездим вместе полюбоваться на звездопад.       — Натаниэль… Я люблю тебя. Божечки, как я счастлива, что у меня такой офигенный парень!       Она прижалась к нему, крепко сжимая в объятиях и счастливо улыбаясь, и тихонько всхлипывая от подступившим к горлу слезам радости и благодарности. Он тихо засмеялся, ласково гладя её, растроганную до слёз, по шёлковым волосам и аккуратно перебирая иссиня-чёрные пряди пальцами, чтобы не плакала.       — И я тебя, Mon amour.

Два.

      Неспеша продвигаясь по каменной дорожке, она любовалась сияющим на солнце снегом, яркие искорки так и отскакивали от твердой корки наста. На её вишнёвых губах застыла мечтательная улыбка, а пальцами в кармане она сжимала до побеления костяшек пальцев ключи от маминой машины. Этот день обещал выдаться на славу, у неё было множество планов. Сладко прикрыв глаза, точно довольная кошка, она с очаровательной улыбкой витала в своих мечтах, неспеша раскручивая их в красках, словно большой шерстяной клубок.       Однако лишь стоило ей зайти на крыльцо, её веселье и лёгкость исчезли, будто не появлались никогда вовсе, а в жилах застыла кровь, стоило ей услышать, как из-за двери раздались звучные крики, схожие с рыданиями на грани нервного срыва. Сердце болезненно сжалось железными тисками в груди, она испуганно металась взглядом по запертой двери, а рядом с ней, насторожившись, застыла её мама, что выглядела не менее удивлённой и испуганной. Мельком взглянув на дочь, она тихо произнесла, вновь переметнув взгляд к двери:       — Боюсь, что мы не вовремя… Давай не будем вмешиваться, подождём в машине.       Во рту стоял невыносимый, омерзительный вкус чего-то невероятно горького. Эта вся ситуация казалась неправильной, и это ужасало. За всё время, что она посещала его дом, что знала его семью, ни разу ей не доводилось слышать криков и ругани — они не те люди, что устроили бы скандал по пустяку, будь то плохое настроение, проблемы с учёбой или работой, не выполненные вовремя домашние обязанности, да что угодно! Она то и дело оглядывалась на дом, переодически застывая в неуверенности, стоило ей услышать чуть более громкий возглас со стороны дома.       Пустым взглядом уставившись на дверь, она ещё раз прокрутила планы в голове: сегодня они должны были провести время вместе, съездить в город, на это её мама даже отдала в их распоряжение свою машину, затем посетить кинотеатр и посмотреть там новую экранизацию её любимой книги, возможно, ненадолго заглянуть в магазины за необходимыми вещами: одеждой, украшениями, косметикой. Она с замиранием сердца и сладким жаром в груди ждала того момента, когда вновь сможет оказаться с ним наедине, проведёт день в его объятиях, сможет полюбоваться его красными от смущения и мороза щеками, но, кажется, у судьбы на этот день были свои планы. А потому перед её взором возник огромный ярко-алый крест на листе, что расписан планами на вечер вместе.       По её венам невыносимо медленно, подобно раскалённому до предела металлу, растекалась тревога, почти животный ужас и страх. Страх за него, да настолько сильный, что он поглатил все остальные эмоции на её лице. Она и не заметила, когда мама заботливо коснулась ладонью меж её лопаток и повела в сторону их припаркованной у тротуара машины.       Стоило крикам стать громче, она вновь замерла, оглядываясь на дом позади. Звук приблежался и через пару мгновений…       — Это моя жизнь, мама! И ты не имеешь права отбирать у меня последнюю возможность-, — входная дверь с грохотом ударилась об стену.       На пороге был он, и она с ужасом поняла, что не узнала в нём черт своего возлюбленного: на его лицо легла мрачная тень из-под кудрявой чёлки, вокруг него исходила ужасающая аура, сдавливающая горло удавками всех, кому хватило неосторожности подойти к нему, а движения необычно резкие, даже голос другой, хриплый, будто он его сорвал. В дверном проёме показалась его мама, бледная и выглядящая так, будто застыла в страхе от гнева сына, смотрящая на него с ужасом и переживанием. Но стоило им обоим заметить гостей, как на их лицах не осталось и едва заметного следа от внезапной ссоры между матерью и сыном.       Испуганная, она подбежала к нему и крепко обняла, так, будто могла тем самым утешить и залечить раны, а потом заглянула в его кобальтовые глаза в надежде увидеть яркие огоньки задорности и узнать в них того невыносимого зазнайку, и ужаснулась тому, насколько безжизненными и пустыми они выглядели, а по покрасневшему белку, влажному блеску под веками и дрожащим ресницам она поняла — он плакал, те крики пренадлежали ему. Крепче сжав его в объятиях, она тихо шептала слова утешения в его плечо, а он медленно гладил её по волосам и перебирал шёлковые пряди между пальцев. Это всегда помогало им двоим успокоиться, а потому они и замерли почти неподвижно, боясь нарушить только что установленный баланс, хрупкое чувство умиротворения. Когда их глаза вновь встретились, он натянул кривую, будто поломанную улыбку и с хрипотцой в голосе спросил, пытаясь изобразить искреннюю радость:       — Ты сегодня бесподобна. Готова к нашему небольшому приключению?       — Да, — ответила она и мягко коснулась его щеки губами, оставив лёгкий поцелуй.       Она чувствует, как её губы неприятно кольнула острая щетина, что сразу и не заметила издалека. Ей сразу вспомнилось, как каждое их совместное утро он злился, сбривая подчистую жёсткую щетину, чтобы не колоть её во время объятий и поцелуев, а она тихо хихикала, считая такую черту в нём безумно очаровательной.       Стоило им сесть в машину её мамы, как она повернула ключ зажигания и плавно выехала на дорогу. Взглядом она провожала удаляющейся силуэт её мамы, застывшей тёмным пятном на горизонте. Попутно она пыталась заполнить въевшуюся в кожу, подобно мерзким химикатам, тишину, хотела развеселить его, то рассказывая обсалютную ерунду, то с хохотом напевая какую-то песню с радио, играющего в машине. Он поддерживал разговор, порой тихо смеясь, и она с радостью смогла отметить, что он стал расслабленным, и в его глаза вернулась тот живой огонёк, которого ей не хватало с момента их сегодняшней встречи. Однако то, как он болезненно морщился иногда, сильно её пугало, хоть она и не хотела в лоб задавать вопрос об этом — может, это что-то связанное с его ссорой с мамой и её вопрос покажется ему бестактным.       Спустя тридцать минут дороги, она завернула на заправку, чтобы набрать полный бак и дальше ехать без каких-либо бессмысленных остановок. Но стоило ей открыть дверцу, чтобы выйти, как он схватил её за руку, с бледным лицом глядя на неё испуганно, точно одичавший зверь, загнанный в клетку. Всю дорогу он то смеялся, то корчился от боли, а на её замечания о самочувствие отвечал, что это всего лишь пустяк. Сейчас же она испуганно хлопала глазами, когда он хрипло взмолился:       — Принеси воды, прошу.       А после он раскрыл дверцу и его вырвало. Она с ужасом наблюдала за его мучительными приступами рвоты, тем, как он крупно содрагался, как дышал так рвано и хрипло, будто задыхался от желчи, льющейся из него крови. Опомнившись, она метнулась на заднее сидение и из своей сумки достала бутылку воды. Успокаивающе гладя его по спине, она чувствовала под пальцами его острый позвоночник, и в какой-то момент поняла — она могла сосчитать почти все его рёбра, каждый отдельный позвонок, от этого её вид становился мрачнее и мрачнее. Вокруг суетились люди с парковки, пытаясь помочь им хоть как-то, когда увидили на асфальте смесь желчи и тёмно-алых каплей крови. Он едва приподнял голову и рявкнул, пока его тело трясло, будто в лихорадке.       — Дай таблетки в сумке!       Моментально её пальцы нашли блистер с белыми таблетками, что она сразу протянула ему. Когда приступ тошноты притупился, он достал две небольших таблетки, закинул их в рот и запил водой из бутылки, поданной ею. Прополоскав горло остатками воды, он оглядел мутным взглядом собравшихся вокруг людей, несколько из которых уже собирались вызывать скорую, и на это он лишь с молчаливой мольбой смотрел на неё. Она поняла его просьбу, а потому старалась заверить обеспокоенных вокруг людей, что всё хорошо, хоть и сама не верила в это. Слишком яркие картины всплывали в её сознание после недавного происшествия.       С трудом поднявшись, он опустил кожанное кресло до полу-лежачего состояния и закрыл глаза, молясь о том, чтобы лекарство скорее подействовало. Через пару минут ему действительно стало легче, тошнота прекратилась, как и невыносимые спазмы в животе. Она же тихо гладила его по голове, разглядывая его лицо нервно, обеспокоенно, хлопая ресницами, чтобы незаметно смахнуть выступившие слёзы, и тихо шепча себе под нос что-то похожее на молитву.       — Нат… Ты как?       — Живой ещё, — он слабо улыбнулся, приоткрыв отяжелевшие веки, — Дай мне немного собраться с силами и мы сможем ехать дальше.       — Натаниэль. Пожалуйста, скажи, что это было. Ты сильно исхудал, выглядишь очень слабым, как во время болезни, тебя трясёт в лихорадке и эти приступы…       — Ви, — ослабшими пальцами он крепко, насколько хватило утекающей, точно зыбкий песок, сквозь пальцы силы, сжал её ладонь и сказал, — Не волнуйся на этот счёт. Я… болен, это правда. Рак поджелудочной, но в этом нет ничего жуткого. На следующей неделе пройдёт операция и скорее всего опухоль вырежут без каких-либо осложнений.       Её глаза взмокли от слёз, она не вынесла и разрыдалась от осознания, что всё это время он медленно уходил от неё, мучался от болезни, настолько измотавшей его тело и разум, а она и не могла ничего сделать, просто потому что не знала. Она корила себя, что осталась в стороне от его горя. Сердце разрывалось на куски от собственной беспомощности, а в голове вертелись сотни вопросов. «Как долго это продолжалось? Почему он не сказал мне, почему боролся с этим без меня, почти в одиночку?»— думала она, утирая горячие капли с щёк. Она тогда уже поняла, — она не сможет пережить его потерю, её жизнь лишиться чистого света без него, она увянет, подобно забытой на окне в мороз алой розе. Обняв его настолько сильно, насколько позволяла неудобное расположение передних кресел, она тихо зашептала, заливая слезами его куртку:       — Пожалуйста, пообещай мне, что всё будет хорошо, что ты будешь в порядке, что болезнь не заберёт тебя у меня.       — Обещаю, Виви. Всё будет хорошо.       Он мягко гладил её по спине, носом зарывшись в мягкие волосы и вдыхая её запах для того, чтобы уцепиться за мутный образ утекающего умиротворения. «Я справлюсь с этим, не покину её, не умру, хотя бы ради неё, »— он прижал её с своей груди и ласково гладил по спине, то ли успокаивая её, а то ли самого себя. Ему не хотелось, чтобы из-за него она плакала, не хотел рушить её планы на будущее и мечты. Желание быть рядом с ней было настолько сильным, что в его груди затеплилась надежда, что он сможет уберечь их обоих от этой боли. Он надеялся, что способен на это.

Один.

      Сквозь гомон толпы и не услышишь то, как она несётся, едва не сбивая идущих навстречу людей с ног. Перескакивает из коридора в коридор как белка, так ловко, что кажется, будто она и вовсе летит, совсем не касается ногами пола, а глазами обеспокоенно бегает по номерам кабинетов. Её дыхание совсем скоро сбилось от бешанного бега, лёгкие невыносимо жгло огнём, точно их подогревали газовой горелкой, а в спину ей посылали едкие замечания: «что она себе позволяет», «никакого уважения к людям» и «это же больница, а не стадион», но и те не успевали её догнать, так и канув в бездну, оставшись неуслышанными. В беспроводных наушниках на максимальной громкости играла песня «Another Love», которую она, кажется, уже прослушала до дыр. Песня, её посыл, злостно хлестали её по ногам плёткой, заставляя нестись всё быстрее и быстрее.

And if somebody hurts you, I wanna fight.

      Сердце то невыносимо сжималось в груди, причиняя почти ощутимую физическую боль, то било рёбра изнутри так сильно, что, казалось, по ним вот-вот тонкой паутинкой поползут трещины, но даже эта боль не сравнилась бы с тем, насколько сильно разрывалась от отчаяния её душа, как рвало глотку в желании закричать.

But my hand's been broken, one too many times.

      Было так ужасно, страшно от того, что она может не успеть, что она, возможно, даже не сможет увидеть его в последний раз, если не успеет вовремя, если операция пройдёт неудачно, если врачи допустят хоть малейшую ошибку или будет слишком поздно.

So I'll use my voice, I'll be so fucking rude.

      Глаза нестерпимо больно щипало от раскалённых слёз, стоило в её голове всплыть, точно надоедливое уведомление, его такому родному образу: кудрявые и вечно непослушные волосы, яркие кобальтовые глаза, что он всегда слегка по-доброму прищуривал, тем самым улыбаясь, когда смотрел на неё, очаровательная россыпь веснушек на щеках, что были для неё, как прекрасное звёздное небо и тысячи созвездий на нём, милейшие ямочки, что появлялись каждый раз, стоило ему улыбнуться.

Words they always win, but I know I'll lose.

      Она как никогда понимала, что не может лишиться всего этого, не может смириться с тем, что его яркий душевный огонёк, что согревал их обоих в особо мрачные дни, может навсегда потухнуть. Угнетаемая собственными мыслями, она даже не замечает, как за очередным углом в этой бесконечной больнице появляется фигура мужчины. На полном ходу она врезается в него и падает на пол, прокатываясь по ледянному кафелю, но успевает прикрыть голову руками, как много раз учил дедушка, чтобы не разбить череп вдребезги.

And I'd sing a song, that'd be just ours.

      Её чувства обострены до предела, что она буквально чувствует, как рвётся кожа на её коленях, как заливает кровью пол и новые чёрные джинсы. Ей плевать на состояние своего тела — физическая боль хоть немного, но способна была заглушить ту бурю эмоций, что так яростно бушевала у неё где-то в грудной клетке. Она поднимается на подгибающихся ногах и снова бежит, глотает слёзы и боль, лишь бы добраться до него.

But I sang 'em all to another heart.

      За очередным поворотом она видит его: потрёпанный, измученный болезнью, исхудавший, в белом операционном халате, который выдавали всем пациентам, но живой, настоящий, родной. Всхлипывая, она кричит на весь коридор его имя, звучно протягивая гласные буквы, уже находясь на грани истерики, нервного срыва. Он вздрагивает всем телом и испуганно озирается по сторонам в поисках источника внезапно возникшего шума.

And I wanna cry, I wanna learn to love.

      Она бросается на его грудь, едва не сбив с ног, обняв настолько крепко, что ей показалось, будто она слышит хруст его костей. Он ошарашенно хлопает глазами, переводит взгляд на застывшую чуть поодаль маму, что смотрела на них мокрыми глазами и с вымученной улыбкой на искусанных до крови губах. Его глаза вновь прикрываются, как будто улыбаясь из-за её появления. Он крепко обнимает её в ответ и слышит её громкие всхлипы, привычным жестом начав перебирать мягкие локоны между пальцев, чтобы успокоить их обоих.       Для него она словно маленький магнитик, что всегда следовал за ним по пятам и забирал негативные эмоции, очищал душу. Вот и сейчас от её присутствия ему стало легче, и его губы мягко сложились в нежную улыбку. Она рыдает ему в грудь, уже не сдерживаясь — слишком много накопилось в ней эмоций, что должны были найти выход вот-вот, иначе она чувствовала, что взорвалась бы.

But all my tears have been used up.

      — Пожалуйста, обещай мне, что не оставишь меня, что всё будет хорошо. Я не переживу этого, — сбивчево шепчет она, шмыгая носом и глядя на него круглыми-круглыми глазами, наполненными слезами доверху.       — Обещаю, я не оставлю тебя, Mon amour.       — Мистер Уолтер прав, — слегка прокашлявшись в кулак, начал его лечащий врач, — Рак — не смертельный приговор. Мы сделаем всё возможное, чтобы спасти жизнь Натаниэля.       Он чувствовал, как его сердце сжимается от боли. Ласково взяв её за подбородок, он целует в лоб ласково, будто старший брат, зарекающийся всегда защищать её от всех невзгод. Она снова всхлипывает, вытирая нос рукавом своего худи и тихо, почти неслышно, спрашивает:       — Ты не боишься того, что ждёт тебя? Не боишься того, что увидишь там?       — Voici mon secret, il est très simple: seul le cœur est vigilant. Vous ne verrez pas la chose la plus importante avec vos yeux, — произносит он так же тихо, цитируя «Маленького принца», которого они читали друг другу каждый раз, когда было особенно больно и плохо.       А потом заходит в кабинет и хлопок, с которым закрылась дверь, казалось, привёл её наконец в чувства. Она почувствовала на своём плече тяжесть от чужой ладони. Обернувшись, она заметила его маму, что тоже была на грани истерики, но старалась быть сильной. Его мама была действительно сильной женщиной, что несла на своих плечах тяжесть, которую она и вообразить не могла. Слабо, будто вымученно улыбнувшись, она падает в её объятия, позволяя себе почувствовать себя маленьким ребёнком, нуждающимся в том, чтобы её пожалели взрослые. Едва слышно она читает молитву, которой научила её мама. Молитву о его благополучии, ведь всё, что у них осталось — мерцающая на горизонте вера, способная разгореться гигантским пожаром или же потухнуть от лёгкого дуновения ветерка.

***

      Его пустой взгляд был направлен на грязно-белый потолок больничной палаты и рассеяно блуждал от одного мутного зелёно-жёлтого пятна на другое. Веки ощущались неподъёмной тяжестью, хотелось прикрыть глаза и погрузиться в небытие, забыться от чувств и мыслей. Каждый вдох давался с трудом, лёгкие болели так, будто их сверху придавили чем-то увесистым, прижавшим к кровати и обездвижевшим его. Наверное, если бы не кислородная трубка в носу, он бы так и задохнулся. Правую руку неприятно покалывало из-за поставленной иголки капельницы, из-за чего он едва заметно дёргал кончиками пальцев, которые то и дело сводило мерзкой судорогой. Стоило ему услышать тихий скрип двери в его больничную палату, как он закрыл глаза, тщетно пытаясь притвориться спящим, избежать настойчивых расспросов о его самочувствие. И у него это бы вышло, если не противное пиканье аппаратов, выдающее его истинное состояние на данный момент.       По окончанию операции прошло четыре часа, он тяжело переносил наркоз, а потому сейчас переодически проваливался в тёмный, но быстрый сон, что протекал в подсознание подобно ярким вспышкам, а затем прерывался так же резко, как и начинался. В те часы его недолгого бодрствования он вслушивался в разговор его лечащего врача и матери. Единственное, что его уставший разум успел обработать из несвязного потока речи — они не удалили опухоль, ему нужно пройти химиотерапию, ему осталось несколько месяцев. Это звучало как неисправимый приговор для осуждаемого, ведомого на эшафот под рокот толпы, пришедшей со всех концов земли, лишь бы потешиться над чужой кончиной. Особенно остро это ощущалось сейчас, когда во тьме сна появлялась она и смотрела на него круглыми испуганными глазами, что блестели от слёз. Его сердце разрывалось на части от того, как она из раза в раз падала на колени и раззевала рот в неслышном вопле, как её хрупкое тело нещадно било крупной дрожью, как она рыдала и задыхалась от слёз, впивалась тонкими пальцами в иссиня-чёрные, шёлковые волосы на своей голове, а он лишь стоял, точно каменная безчувственная статуя, и не мог ни пошевелиться, ни произнести хоть слово — язык его точно прилип к нёбу. Лишь по щекам бесконечными водопадами его отчаяния стекали слёзы.       — Сынок?.. — тихий зов его мамы вырвал из мыслей, он почувствовал себя так, будто его буквально швырнули обратно в реальность, приложив об стену головой.       Какое-то время он лежал неподвижно, надеясь, что если полежит без движения ещё хоть немного, — и она уйдёт, оставит его одного, чтобы он мог спокойно утонуть в океане скопившихся в его душе отчаяния и боли. Каждой клеточкой кожи, каждым волоском на теле он ощущал её молчаливое присутствие, а стоило ей заботливо убрать с его лба тёмно-рыжую чёлку, что неприятно прилипла к мокрой от пота коже, он не выдержал и нехотя разлепил глаза, пустым взглядом уперевшись куда-то в потолок, на угловатое пятно грязи.       — Милый, мой… Как ты себя чувствуешь? Тебе легче? — осторожно засыпала она его вопросами, ласковыми движениями пальцев убирая налипшие кудряшки с лицп. Не заметив у него никакой реакции, его мама тихо окликнула его, не успев обдумать прозвище, сорвавшееся с её губ, — Нати…       Он плотно сжал губы, пытаясь сдержать внезапно оглушившую его ярость, слепую ненависть. Нати. Это его детское ласковое прозвище. Раньше он не любил своё полное имя по нескольким причинам. Во-первых, его имя казалось ему слишком сложным, вычурным, будто обращались и не к нему вовсе, а к кому-то, кто был старше. Во-вторых, в его памяти ясно отложилось то, как его биологическая мать грубо хватала его за волосы за малейший промах и злобно шипела его полное имя, наполнив свой тон ядом и всепоглощающей ненавистью. Его имя стало как ругательство, знак того, что он снова оплошал, опозорил родителей. Он помнил, как грубо она била его ремнём отца, оставляя кровоточащие синяки на детском теле, на нежной коже, как таскала за волосы, вырывая клочки рыжих кудряшек. Попав в другую семью, он всегда просил звать его ласково, что его приёмная мама выполняла с радостью, вкладывая в каждое своё слово бесконечное количество любви и нежности при обращение к нему. Раньше он действительно боялся своего полного имени, боялся воспоминаний, что крылись за ним. Сейчас же он думал, что пришло время повзрослеть.       — Нат, — исправилась она почти сразу, испуганно глядя на него, видимо, уловив то, как изменилось выражение его лица, — Прошу, скажи мне…       — Сколько? — грубо перебил он, не узнав собственного голоса. Повернув голову так, чтобы видеть недоумённое выражение на лице мамы, он так же холодно пояснил, — Сколько мне осталось жить?       — Натаниэль, прошу…       — Время, — вновь прервал он её, игнорируя блестящие слёзы в её глазах. Вернее, пытаясь игнорировать. Он понимал, что своим грубым отношением делает ей больно, но разве не он лишился всего? Разве он не имел права выплеснуть всё то отчаяние, что накопилось в нём подобно змеиному яду? Но почти сразу он нашёл ответ: «Нет, я не могу себя так повести по отношению к ним всем.» Вся злость пропала почти бесследно, оставив лишь едва заметный осадок, он понял, что всё это время злобно сжимал кулаки, а потому обессилено расслабил руки и едва покачал головой. Как бы он не старался, он просто не мог разозлиться и позволить таким чувствам поглотить его. Не мог позволить выплеснуть все эмоции на маме, — она не заслужила такого отношения к себе, она всегда заботилась о нём, она подарила ему родительскую любовь, которой ему так не хватало.       — Произойдёт чудо, если ты доживёшь до середины весны, — она поджала искусаные до крови губы, он видел, как его маме было тяжело сдерживать слёзы, рвущуюся наружу боль, — Ты должен пройти химиотерапию, чтобы замедлить распространение опухоли.       — Нет, — легко ответил он.       — Ты уже бросал свои лекарства, и к чему это привело?! — сорвалась на крик его мама, по её щеке скатилась одна-единственная слеза, что была сразу смахнута, стоило женщине вновь взять эмоции под жёсткий контроль, закрыть под замок собственные чувства.       Она была права, он уже бросал лекарства, бессмысленно пытаясь доказать что-то самому себе. И из-за этого его ослабевший организм уже был не в состоянии полноценно выполнять свои функции, он истощился морально и физически. Поэтому ему и стало плохо при ней, его ясном лучике света в непроглядной тьме его души, о чём он жалел больше всего на свете, о том, что так часто доводил её до слёз, пусть и не специально. Он просто не мог вынести вида этих хрусталиков-слёз на её глазах, поджатых вишнёвых губ.       — С меня хватит, я хочу дожить свою жизнь с Ви так, будто ничего не произошло. Будто всё в порядке.       Усталость, даже от столь недолгого, незначительного диалога, начала брать верх над ним. Веки тяжелели, точно к ним подвесили маленькие увесистые грузики, и перед тем, как упасть в объятия тьмы своего разума, он почувствовал мягкий поцелуй в лоб, выражающий молчаливую поддержку. Он не знал, показалось ему или нет, но на щеках он почувствовал солёные капли слёз мамы, что не сумела сдержать эмоции за твёрдой ледяной стеной, как привыкла это делать всегда. Последнее, что он помнил в их диалоге — её слабый шёпот, изначально казавшийся ему бредом собственного подсознания:       — Я всегда буду рядом, мой милый Нати. Мама ни за что не оставит тебя, мы пройдём через это вместе, слышишь? Спокойного сна…

***

«Мы начинаем ценить моменты жизни, даже самые незначительные, лишь тогда, когда наше земное существование подходит к концу. В остальных же случаях человека, любящего каждый новый день, назовут безумцем, неисправимым опитимистом, смотрящим на жизнь через розовые очки.»

      Но вопреки всем опасениям, он остался, чтобы встретить с ней тепло летних деньков и разделить это чувство лишь между ними двумя. Знойную жару летнего дня приятно разбавляло прохладное дуновение ветерка, что игриво заносил в тусклую больничную палату сладкий, слегка кисловатый запах только недавно начавшей цвести сирени, который так приятно щекотал кончик носа, а на его губах расцветает едва уловимая глазу улыбка. Он ощущал себя одарённым художником, способным творить живописные пейзажи цветущих холмов, величественных горных хребтов, тающих звёзд в рассветном небе, кристально-чистых горных рек и скромных, но таких родных домов в его городе, что навечно погрузились для него во тьму. Прикрыв глаза, он наслаждается тем, как ветер мягко гладит его лицо, сдувает кудряшки назад и позволяет отключиться от внешних раздражителей.       Затем он слышит тихий, едва различимый скрип двери и поворачивает голову набок, вслушиваясь, кто же пришёл к нему в палату и решил побеспокоить его неустоявшееся и такое редкое сейчас умиротворение. И через мгновение улыбается, ярко рисуя в голове то, как она неспеша, совершенно беззвучными шагами движется в его сторону. А потому он ожидает её прикосновения и не вздрагивает, даже когда чувствует её тёплое дыхание на своей шее, что по коже пробежали мурашки. Даже не глядя, он знал о том, что посетила его именно она, каждой частичкой своего исколеченного, обессиленного тела чувствовал её присутствие.       Она прижимается к нему сзади, обнимает так нежно и аккуратно, будто он был хрупкой фарфоровой куклой, что рассыпется от любого неосторожного касания, резкого движения. Подбородком он чувствует прикосновение каких-то мелких, холодных от ветра цветков, почти сразу определяя вид цветка, кем являлась сирень, и немного сожалея о том, что кисловатый запах полностью затмил собой такой родной и желанный до боли в грудине — сладкий запах ириса. Какое-то время они замерли вот так, совершенно неподвижно, будто застывшие во времени каменные статуи. И так бы они и стояли, если бы он не почувствовал, как по шее его стекает горячая капля, затекая куда-то за ворот рубашки. В горле застревает ком, когда он понимает, что она плачет, а потому разворачивается к ней лицом, немного тупо шарясь пальцами по воздуху, находит её хрупкие плечи и тянет на себя, заключая в объятия. Она же всхлипывает, сжимает пальцами больничную рубаху на его спине и быстро качает головой из стороны в сторону, будто бы заставляя себя не плакать.       Мягко прижимает к своей груди, гладит по волосам и прикрывает глаза. Как же невыносимо было, когда она была так близко, совсем рядом с ним, а он не мог увидеть её прекрасное кукольное личико, зацеловать вишнёвые губы и успокоить. Из-за этого он и ненавидел внезапно развившуюся глаукому на фоне произошедшего в его организме дисбаланса, лишившую его зрения именно тогда, когда сердце его начало видеть так много прекрасного в мире.       Не выдержав её тихих всхлипов, он осторожно и немного неловко ладонями обхватил её мягкие щёки, отстранил от себя и, аккуратно вытерая солёные капельки, тут же оставлял на них трепетные поцелуи. Она же ласково гладит его по кудрявым волосам и в душе разрывается на части от ноющей боли, что заставляла взахлёб рыдать, и звонкого смеха, что вызывали его тлеющие на щеках поцелуи, ласковые прикосновения. А затем, оставив последний, самый сладкий и желанный, но такой быстрый, длившейся, кажется, всего одно мгновение, поцелуй, умиротворённо произносит, всё ещё продолжая гладить её щёки:       — Прости, если я выткну тебе глаз, я случайно.       На его губах была безмятежная улыбка, очаровательные ямочки, которые она так невозможно сильно любила. К горлу подкатил горький комок, захотелось завыть от боли, но она сквозь слёзы прошептала:       — Ты до сих пор шутишь об этом.       — Из нас двоих слеп и истощён я, а плачешь ты, — он мягко вытерает крупную солёную каплю с её щеки, — Прошу, не надо. Не хочу, чтобы моё солнышко закрыли вредные тучки боли и грусти, я всё ещё здесь. Ладно, Mon amour?       — Я не х-, — её голос срывается, когда она превозмогая себя, душит рыдания и с запинкой продолжает, — не х-хочу, чтобы ты у-уходи-ил… Н-не хочу, чтобы бросал меня-я…       — Эй, тише-тише. Ты совсем забыла то, о чём гласит ваша вера? Души любящих людей непременно найдут друг друга на том свете, и мне не важно, сколько придётся ждать тебя. Мы будем вместе, слышишь, Mon amour? — он осторожно и нежно поцеловал её в лоб, ласково убирая шёлковые пряди назад, чтобы не лезли ей в глаза, — Пообещай, что не будешь плакать по мне и не навредишь себе, когда меня не станет.       — Обещаю, но… Всю свою жизнь я буду ждать момента, когда вновь смогу встретится с тобой…       На его губах расцвела нежная улыбка, а пальцами он привычными движениями начал перебирать её мягкие локоны волос, мысленно рисуя их невероятную, глубокую темноту, напоминающую бескрайнее ночное небо. Утирая мокрые дорожки с щёк, она пытается восстановить дыхание, а затем, чтобы чем-то занять руки, поднимает с кровати давно забытые ветви лиловой сирени и опускает в хрустальную, слегка измазаную в чём-то вазу, что стояла на прикроватной тумбочке, к другим цветам, принесённых ему в качестве своих соболезнований о том, но на самом-то деле это была лишь формальность. Лишь она приносила каждый цветок с надеждой наполнить его палату домашним уютом, напоминанием о прекрасных солнечных днях в середине такого долгожданного для многих лета.       На её губах появляется слабая, вымученная улыбка, когда он, благоговейно прикрыв глаза, напевает себе под нос песню о любви до бесконечности. Она слышит в каждой строчке их историю, от чего-то на душе становится так легко будто ничего — ни его ужасных болезней, отнявших сначала право на жизнь, а после и зрение, ни ужас от осознания того, как мало у них осталось времени вдвоём, ни горькое отчаяние о мысли, что все их планы о совместном будущем, создании семьи канули в небытие — не было. Было лишь они и этот прекрасный миг, разделяемый только между ними двумя.       Руки сами по себе, не слушаясь воли их хозяйки, достают из принесённого с собой шопера потёртую книгу, что стала для них началом их истории, маленькой, но прекрасной сказкой. Улыбаясь, она аккуратно листает тонкие страницы книги и слышит, как он замолкает, укладывая голову ей на плечо и тыкаясь холодным носом в шею. По коже пробегают приятные мурашки, а затем она начинает читать строки, заученные наизусть, точно какой-то стих, запомнившейся ещё со времён начальной школы, что задали на уроке литературы. Читает строки и в голове её пробегают одна за другой воспоминания, такие тёплые и дорогие сердцу, любимые до дрожи в коленях. Читает строки, а в голове повторяется, точно заевшая пластинка, одна единственная фраза, услышанная когда-то в бескрайних просторах социальных сетей:

«Вот и всё… Неплохая получилась история. Интересная, весёлая, порой немного грустная, а главное — поучительная…»

Ноль.

      Нагревшаяся на солнце кожанная обивка задних сидений автомобиля неприятно пекла нежную кожу, спасало ситуацию лишь прохладное дуновение ветра из приоткрытого окна. Но даже такая замечательная погода не могла убрать с души громадный камень боли, сравнимый, разве что, с айсбергами в океане. Её пустой взгляд блуждал по скучному белому зданию, что сегодня играло для них всех особенно важную роль. В одном из залов сейчас лежал он, дожидаясь мига проститься с родными. Хотя могут ли мертвецы чего-то ждать?       Её брат с глубоким беспокойством на лице то и дело кидал на неё встревоженные взгляды, иногда раскрывая рот, словно рыба на суше, чтобы произнести что-то ободряющее, но так и не решался, видимо, не находя подходящих слов. Она, словно не замечая попыток брата как-то контактировать с ней, лишь крепче сжала тонкими пальцами чёрный шопер, прижимала к груди как самое дорогое, что у неё есть. Ведь так оно и было, там осталась его книга «Маленький принц», что на удивление смогла сохранить едва уловимый, хвойный аромат его парфюма. Вишнёвые губы были искусаны чуть ли не до крови и мелко дрожали, но как бы она не старалась, не могла выжать и капли из глаз. За те долгие месяцы, что он так отчаянно боролся за свою жизнь, она пролила столько слёз, что ими можно было бы наполнить небольшое озеро вблизи их города. На сердце, в самом центре, расцвела ярким, невероятно пышным цветком болезненная пустота. И это было во множество раз хуже, нежели слёзы, что хоть немного, но помогали, давали время успокоиться, взять эмоции под контроль и вновь натянуть безмятежную улыбку, начать новый день так, будто бы и ничего не произошло.       С тихим скрипом шин по асфальту машина затормозила у тротуара. По бокам раздавались неприятные слуху хлопки дверей –все начали выходить из автомобиля, — и только она сидела совершенно неподвижно, боясь сделать лишний вдох, ненужный шорох, точно прилипла к кожаному креслу. И вот, когда дверца с её стороны открылась, влажное лицо приятно обдувал лёгкий ветерок, сдувая прилипшие ко лбу пряди волос. Невольно повернув голову в сторону открытой двери, она на мгновение закрыла глаза, подставляя лицо под нежные ладони летнего ветерка. Тихий кашель вывел её из транса, она нехотя разлепила глаза и подняла взгляд, чтобы посмотреть на того, кто побеспокоил её недавно наступивший и такой хрупкий покой, и увидела своего папу. Ей было непривычно лицезреть его в таком невероятно строгом, чёрном, словно смоль, костюме, когда волосы зачёсаны назад, а брови так сурово, будто болезненно, нахмурены у переносицы. Такой образ отца она и не помнила, он почти никогда не надевал подобные вещи, да и вообще был человеком безмятежным и добрым, предпочитая строгому стилю одежды простые и удобные джинсы и футболку или же, на крайней случай, вязанный свитер. Слегка покачав головой, то ли выражая молчаливое сочувствие, то ли глубокое понимание, он без лишних слов протянул ей руку, прося этим жестом выйти из машины. Пустым, почти что безжизненным взглядом она скользнула по его руке, пару раз хлопнула ресницами и озадаченно нахмурила брови, будто приходя в себя после длительного сна, и вышла из машины, крепче сжав поданную отцом ладонь. Для неё любой подобный жест был, как спасательный круг для тонущего.       Она не понимала, что происходит с её телом, почему разум так часто отключался, оставляя тело выполнять заранее внесённые в систему алгоритмы? Без каких-либо эмоций двигаться по кругу. Почему она ощущала, словно находилась в густом, непроглядном тумане, не слышала голосов, хотя и ощущала, что в этом невероятно тесном и душном помещение чересчур много людей? Настолько много, что невозможно вздохнуть, грудину словно сдавило железными тисками, что затягивались всё туже и туже. Где-то глубоко в сознание мелькнуло, пожалуй, единственное разумное объяснение: «Я отрицаю случившееся, пускай глубоко в душе уже начинаю погибать от горя.»       На ватных ногах она прошла под руку с отцом в самый центр зала, и вот наступил тот самый момент, когда она почувствовала, что её мир трещит по швам, грозясь вот-вот рухнуть без возможности обернуть время вспять, чтобы исправить всё это, чтобы спасти его. Она смотрела на аккуратный лакированный гроб у дальней стены и не могла поверить, что там лежит он, укрытый бесконечным количеством искусственных цветов. Ноги сами понесли её к нему, хоть сознание и просило — нет, отчаянно кричало до потери голоса –остановиться, обдумать всё ещё раз, не совершать ошибку, которая может уничтожить её окончательно. Но вот шаг, и её мир раскололся на мелкие части, тусклые бесформенные осколки. Он лежал на бархатной подкладке с мёртвенно-бледной кожей, что даже веснушки стали едва различимы. Его фигура призрачная для неё, точно сделанная из воска — вроде реален, а вроде осталась лишь бесчувственная оболочка. Она смотрит на него и надеется, что сейчас его ресницы мелко задрожат, он раскроет свои прекрасные кобальтового цвета глаза, привычно засмущается, из-за чего его щёки запылают ярко-рубиновым цветом, и рассмеётся звонко и заливисто, а она увидит столь любимые ямочки на его щеках. И потому она и боялась притронуться к нему. Боялась, что не почувствует привычного тепла его тела, не почувствует обжигающе горячий жар ладоней и щёк, не услышит его шумного дыхания, иногда напоминающее недовольное медвежье сопение.       Отдёрнувшись от гроба, словно она только выбралась из транса, полностью поглотившего её разум, она воровато огляделась по сторонам, а затем достала из шопера аккуратную книжку с названием, выведенным большими буквами: «Маленький принц», гласила обложка. Аккуратно, почти невесомо, коснувшись его ладони, она усилием воли заставила себя не отдёрнуть руку, стоило ей почувствовать мёртвенный, не свойственный живому человеку холод, и так же осторожно вложила в его руку небольшую книжку, смыкая его пальцы на корешке. Слабо, измученно улыбнувшись, она лишь тихо прошептала, обращаясь лишь к нему одному:       — Пускай там с тобой останется небольшой фрагмент, напоминающий обо мне. Я буду скучать, зазнайка…!       Горло невыносимо сдавило, на ватных ногах она сделала пару шагов назад, будто совсем не ощущая твёрдость почвы. Комната закружилась перед глазами, выписывая безумные пируэты. Где-то по бокам раздались испуганные крики, когда она перестала держаться и упала в чьи-то крепкие руки, едва успевшие подхватить её под локти. Подняв голову, она увидела напуганного отца и одними губами хрипло взмолилась, отчаянно мотая головой из стороны в сторону:       — Воздух… Мне надо… подышать…       Перед глазами замелькали яркие вспышки, больно стегая по глазам. Что-то с силой сдавливало горло, не давая и возможности вздохнуть, заставляя её лишь хрипло хватать ртом воздух, как выброшенной на сушу рыбе. И больше всего она ненавидела сейчас свою беспомощность. Она обещала ему быть сильной, обещала, что сможет вынести это, что справится. Перед внутренним взором вновь всплыл его образ, — такой родной, любимый и нужный, желанный до острой боли в сердце. Слабо улыбнувшись, то ли наяву, то ли в своём подсознании, она зацепилась за его лицо в своём сознание, старалась держать себя в руках, проводить его достойно.       И ей действительно стало легче, словно он помог ей, как обычно нежно поглаживая по волосам, в качестве утешения целуя мокрые и солёные от слёз щёки. Она вспомнила то, как они провели вместе последние месяцы его жизни. Вспомнила его жаркие поцелуи, рваные вздохи и сбивающиеся мольбы жить дальше, жить ради их цели, что ему уже никогда не достигнуть. Вспомнила ночь, когда они были особенно близки, когда чувствовали друг друга каждой клеточкой тела. Он извинялся за боль, что доставил за эти долгие месяцы, молил её о прощении и прощался. Она принимала его извинения, принимала и злилась на судьбу, что желала забрать его у неё так рано, не дав расправить крылья, воплотить в жизнь то бесконечное количество идей, что помещались в его гениальную голову будущего учёного, которым ему уже никогда не суждено стать.       Вспоминала каждое совместное посещение театров, музеев. То, как он отвёл её в роскошный, но совершенно пустой театр, в котором она страстно желала выступить хоть раз в жизни, и с улыбкой сказал, что у них есть два часа на то, чтобы она воплотила свою мечту в реальность. И она играла. Взяла в руки скрипку и играла, позволив нежной музыке наполнить каждый миллиметр комнаты, позволив ей наполнить лёгкостью два сердца, которые бились в тот момент лишь ради друг друга.       Вспомнила, как вытащила его из больницы в городской парк, чтобы не поддавался унынию, как упала на пушистую зелёную траву под деревом цветущей черёмухи, посыпающей своими цветками землю с каждым новым дуновением ветра. Как он неловко опустился рядом и как восторженно улыбался, когда на лицо их падали белые цветки, засыпая нос нежно-жёлтой пыльцой, из-за чего они ещё долго чихали, смеясь над своей выходкой. Как потом объелись мороженым до боли в животе, точно маленькие дети, добравшиеся до спрятанных родителями сладостей, а потом получали нагоняй от медсестры за его больное горло и кашель.       Вспомнила, как он пригласил её на свидание и сводил в планетарий в центре города, как и обещал когда-то, наглым образом проникнув в её квартиру холодной зимой. Как они вместе любовались проекцией звёзд, как она ощущала себя маленькой любознательной девочкой, взявшей почитать книги по астрономии из маминой мини-библиотеки. Как после планетария вместе, точно два ботаника, возбуждённо обсуждали всё услышанное из документального фильма за огромной горой горячих пышек, купленных в одной популярной кофейне в центре, которые по большей части ела только она сама. Как она весело хихикала, когда от каждого неловкого вздоха в воздух поднималось сладкое облачко из сахарной пудры. Как он свою порцию отдал ей, за исключением трёх пышек, две из которых он скормил голодным и до жути наглым воробушкам, что с громким писком скакали вокруг него по деревянной скамейке.       И на её губах расцвела слабая, но такая нежная улыбка. Впервые за то время, что он находился в искусственной коме, её сердце по-настоящему счастливо забилось в груди. Он научил её жить. Любить все самые незначительные мгновения, ведь из этого и создаются воспоминания, что так дороги сердцу. Она поняла, что любит его, и как бы не было больно в душе, им обоим будет легче, когда они отпустят друг друга.       А потому когда она вынырнула из своих мыслей, тёплых воспоминаний, то и не заметила, как они уже подъехали к кладбищу, где и будет покоиться его безжизненное тело. Прижавшись лбом к стеклу, она лениво разглядывала высокие стройные сосны, усыпанную хвойными иголками землю и едва уловимый терпкий аромат, щекочущий самый кончик носа. Запах стал сильнее, стоило заглохнуть мотору и открыть дверцу, впуская странный смолянной аромат в салон автомобиля. Она же замерла неподвижно, медленно прикрыла глаза, чтобы успокоиться и собраться с силами для последнего рывка.       Но стоило ей потянуться к ручке на двери, как её тихо окликнул отец, что замер в водительском кресле, до побеления костяшек пальцев сжимая руль. Подняв голову, она столкнулась с его взглядом в зеркале заднего вида. Его брови были озабоченно нахмурены, карие глаза с испугом и осторожностью скользили по её бледному лицу. Она улыбнулась ему самыми уголками губ, как бы говоря, что она в порядке, что сможет это выдержать. Взгляд её отца потеплел, он достал что-то из-за пазухи, не отрывая взгляда от зеркала, словно отведи он взгляд — и она исчезнет. Прокашлявшись, он несколько хриплым голосом произнёс то, от чего сердце в её груди пропустило удар, а робкая полуулыбка тут же спала с лица.       — Перед тем как с ним… произошло всё это, он попросил передать тебе это.       Он поднял вверх запечатанный белый конверт, показывая его ей. Опустив взгляд куда-то в пол, её отец положил конверт на переднюю консоль, а потом едва слышно добавил, точно боялся лишний раз побеспокоить её:       — Я не знаю, что в конверте, но я согласен на то, что он мне предложил, если ты, конечно, сама этого захочешь. Ведь…он славный мальчик и никогда не желал тебе зла, — аккуратно открыв дверь, он уже собирался уходить, как вдруг замер и тихо добавил, — И Ви, милая, мне правда очень жаль.       Поджав искусанные чуть ли не до крови губы, она услышала как захлопнулась дверца. Дрожащими и холодными, как лёд на речке, пальцами аккуратно взяла конверт и затаила дыхание, увидев на конверте короткую фразу, написанную от руки сверху конверта:

Mon seul préféré!

      Осторожно, стараясь не повредить конверт, она отцепила рубиновую печать с инициалом красной панды от листка, тем самым открывая конверт. Шумно втянув воздух, она достала лист бумаги и зажмурилась от нахлынувших эмоций. Горло сжало от наступающей истерики и страха, что это последнее, что связывает её с ним. В глазах же предательски защипало. Пальцами, что мелко била дрожь, она нежно прошлась по исписанному кривым, угловатым и будто скосившим набок подчерком. Она слабо улыбнулась, понимая, что он очень старался написать чëтко и понятно для неё, а в голове рисовались картины, как он злился от того, что буквы вновь съехали куда-то вниз, раз за разом переписывая заново текст. Затаив дыхание то ли от страха, то ли от нетерпения, она начала читать.

Привет, Mon amour! Ты даже не представляешь, как много в моей голове мыслей, что нужно изложить в ограниченном формате, и сколько раз я переписывал это злосчастное письмо, лишь бы оно вышло как надо. Пускай ты всегда разбиралась в моей писанине даже лучше, чем я, но я правда старался над этим письмом. Прости меня за это, я учёный, а не писатель! Не успею записать мысль — потеряю идею. Увы, это письмо — моя единственная возможность выполнить твоё желание, что я вряд ли смогу сделать при жизни. Врачи сказали, что у меня стремительно развивается глаукома, и вылечить её не получится. Помнишь, когда я читал тебе «Клуб неисправимых оптимистов», — это было давно, в классе девятом, — ты вдруг сказала, что мечтаешь переехать во Францию? Ты тогда ещё с улыбкой на губах погрузилась в фантазии и рассказала мне о том, что когда мы поженимся, то обязательно будем жить вместе в самом центре Парижа, а я и слова сказать не мог, меня смутила такая тема. Ты ещё сказала, что я такой же очаровательный как красная панда…

Очень много воды утекло с того времени, но ты осталась той же милой девочкой, живущей в своём мини-мирке фантазий о счастливой жизни, похожей на сказку. Я хочу совершить для тебя небольшое чудо, а потому прими мой скромный подарок тебе (он также лежит в конверте). Обязательно проведи такую возможность как следует, ты не представляешь, через сколько кругов ада мне пришлось пройти, чтобы сделать это!

Пожалуйста, будь счастлива, малышка. Повеселись от души на Земле и потом, когда настанет и твоё время вернуться домой, мы непременно встретимся вновь! :)

PS: Я долго уговаривал твоего папу отпустить тебя.

PPS: Я люблю тебя!

С любовью, твой дорогой зазнайка! :)

      Она до побеления костяшек пальцев сжала листок, на неё тут же закапали солёные капли, утягивая за собой чернила ручки с бумаги. В гробовой тишине салона машины громким эхом отдавались громкие всхлипы, горячие слёзы хрупкими хрусталиками, ярко сверкали сквозь ресницы, с характерной дробью, как от осеннего дождя, падая на письмо. Вскинув голову, она издала приглушённый звук, что-то среднее между стоном и воем, содрогаясь от рыданий. Прижала к груди, к самому сердцу, промокшее насквозь письмо и завыла протяжно, точно раненная охотником волчица. Эмоции огромной волной вырвались наружу, но теперь она не думала о том, что ей станет легче, если она выплачется — нет, она думала о том, как бы не захлебнуться в столь внушительном, всепоглощающем цунами.       Мутным из-за пелены слёз, что застилали густым туманом глаза, взглядом она нашла конверт и достала оттуда билет. Билет в Париж, рейс в который состоится всего лишь через две недели. Она не могла поверить в это и тупо качала головой из стороны в сторону. Он действительно собирался исполнить одну из её самых заветных мечт.       Только с третьей попытки сумев открыть дверцу, она вывалилась на улицу, в миг сдирая колени в кровь об мелкое каменное покрытие дороги. Из-за сильной боли колени горели огнём, и где-то в сознании она понимала, что если в рану попадёт инфекция — всë будет гораздо хуже. Вскинув голову к нежно-голубому небосводу, кое-где спрятанным за густой кроной сосен, она подавила рыдания, что так и рвались наружу, разрывая изнутри горло, и прошептала сбивчиво, точно молитву:       — Я всегда мечтала там побывать с тобой, глупый…!       Хвоя зашелестела под резким дуновением ветра, ветви будто потянули свои руки к ней. Нежно, как горячо любящий человек, ветер обдувал её мокрое лицо, ласкал красные, будто спелая земляника, щёки и игриво, но утешающе трепал шёлковые волосы. Жалобно всхлипнув, она потянула руки навстречу, будто пыталась обнять кого-то, кто явился к ней в облике ветра. Но вот порыв ветра ослаб и исчез вовсе, а она так и согнула трясущиеся пальцы, не сумев задержать его нежные объятия хоть на мгновение дольше.       Она дала волю слезам, всей скопившейся в ней неприятным осадком боли, что покинет тело лишь спустя долгие годы. С нежной улыбкой на вишнёвых губах девушка прошептала на прощание:       — Прощай — это навсегда, и я не буду говорить этого, ведь мы обязательно встретимся, а потому À la prochaine, Nathaniel.