Орден Насмешливого Чардрева

Чернокожий «вольный прислужник» низко поклонился перед возлежащем на ложе тучным человеком. Называть такого слугу рабом не полагалось, рабство в великом городе и его владениях было отменено уже так давно, что почти не осталось в живых тех, кто помнил те дни, когда оно было. Вот только слуги с тех пор стали разные. Одни так и именовались «слугами» и впрямь могли получить расчет и покинуть своих господ, а другие, «вольные прислужники» как этот уроженец Летних островов… Попробуй он так поступить, за его жизнь ни один горожанин не отдал бы и самой мелкой медной монеты – деньги все же не яичная скорлупа, чтобы выбрасывать ее себе под ноги. - Господин, мудрый Мантул просит его принять. Господин остановил на пол пути руку, пальцы которой крепко и в то же время нежно сжимали длинную светлую виноградину, которую только что собирался съесть. - Пусть войдет, - распорядился он, а затем виноградина, как и предполагалось, отправилась в рот. Не раб еще раз поклонился и вышел, а через минуту в прохладную комнату с высоким потолком и лепными карнизами вошел тощий старик в лиловом халате и с длинной узкой бородой, также выкрашенной в лиловый цвет. Дойдя до расположенного в центре комнаты небольшого фонтана с мерно журчащими струйками воды, он обошел его справа, а затем почтительно поклонился лежащему. Не так низко и подобострастно, как раб, но так, что было понятно, кто здесь хозяин, а кто слуга. И слова старика это подтверждали: - Сиятельный желал видеть своего верного слугу… - Желал, - слегка кивнул толстяк. – Я хочу слышать о здоровье мальчика. - Я имел счастье докладывать сиятельному прошлым днем, что мальчик здоров. - С тех пор прошел день. Старик воздел руки к потолку, к куполу над центром комнаты, выложенному разноцветной расписной мозаичной плиткой, из которой опытные мастера при постройке дома сложили пестрый, но при этом красивый узор. - Хвала милости богов, я могу лишь повторить свои слова: мальчик здоров. У него хороший аппетит, он пьет много молока и крепко спит. - Кормилица? - Здорова и ни в чем не нуждается. Сиятельный выделил достаточно денег для того, чтобы мальчик получал надлежащий уход. Большие ярко-красные губы, обрамленные пышными желтыми усами и такой же желтой холеной раздвоенной бородой, искривились в усмешке. - Королевский. - Как будет угодно сиятельному… - склонил голову старик. - Женщина? - С каждым днем все больше и больше приходит в себя. - Она сможет родить еще раз? - В прошлый раз я твердо ответил сиятельному: «Да». С того времени не произошло ничего, что побуждало бы меня дать иной ответ. Роды снова прошли благополучно. Сиятельный толстяк приподнялся на левом локте. Полы легкого халата из золотистого итийского шелка разошлись, обнажив широкую грудь, густо поросшую курчавыми золотистыми волосами. - Мальчик это хорошо, Мантул. Очень хорошо. Но человек смертен. Слишком легко смертен. Смертен от малейшей случайности. Я не хочу, чтобы мои замыслы зависели от случайности. Мне нужен еще один мальчик. А лучше еще два. Тогда я могу быть почти уверенным, что один из них станет тем, кто мне нужен. Слуга снова воздел руки к потолку. - Боги благоволят вашим замыслам, сиятельный. Они послали вам эту женщину. Вы желали мальчика и родился мальчик. - Сначала родилась девочка. - Это правда, сиятельный. Но это не помешало вашим планам. Возможно, даже помогло им. - Помогло? Толстяк недоуменно поднял брови. - Конечно, сиятельный. Вместо одной женщины, которая может родить вам мальчика, в вашем распоряжении теперь две. Пусть не сейчас, но позже. А потомок в четвертом колене для планов сиятельного ничем не хуже потомка в третьем. - Хуже, - вздохнул господин. – Его придется слишком долго ждать. Я не бессмертен. - Сиятельный еще слишком молод, чтобы думать о смерти. - Лучше скажи, что девочка, здорова? Я давно о ней не спрашивал. - Она в добром здравии, сиятельный. - Она часто видит свою мать? - Почти так же часто как раньше. Сиятельный не давал мне новых приказов. - Их у меня на этот счет нет. Скажи, она ведь уже ходит? - Как и полагается в ее возрасте. Ходит и весьма уверенно. - А полагается ли ей в таком возрасте понимать, что такое брат? - Нет, сиятельный, это еще слишком рано. Годовалые дети лишь чувствуют свою родню. Чувствуют, но не понимают. - Вот как? А она видела своего брата? - Нет, сиятельный. Сиятельный приказал допускать только женщину, и его верные слуги в точности выполняют его приказание. Сиятельный не приказывал допускать девочку. - Да, я так приказал. Но скажи, Мантул, женщина… Она хотела бы взять с собой к нему дочь? Слуга развел руками: - Я не могу этого утверждать, сиятельный. Я сообщил ей волю сиятельного господина, и она приняла ее. Я не слышал ее просьб, но… - Но? - Если мои наблюдения и догадки верны, она хотела бы этого. - Позволь ей. - Слово сиятельного. - Позволь и скажи, что это моя особая милость. Мантул поклонился, в этот раз почти так же низко, как до него раб, и коснулся ладонью своих бровей. - Пусть мои глаза станут ковром из лепестков роз, по которым пройдут ноги сиятельного. Губы господина искривила улыбка. - Боги благоволят моему замыслу… Наверное. И я благоволю тебе, Мантул. Наверное. Возьми персик. Толстяк кивнул на низенький зеленый столик с фигурными бронзовыми ножками и столешницей, вырезанной из цельного куска малахита, стоявший около ложа. На этой столешнице были расставлены несколько больших хрустальных ваз с разнообразными свежими фруктами, а так же пеллетный сервиз: раскрашенный золотом в черную сетку пеллетон и рядом две так же раскрашенных чашки на так же раскрашенных блюдцах. - Благодарю, сиятельный. Мантул поклонился, прошел вперед, поднялся на две ступеньки, на которые возвышался альков с ложем хозяина над центром комнаты, и, подойдя к столику, взял из одной из ваз большой спелый персик. - И пелле налей. - Сиятельный очень щедр. - Налей. Мне и себе. Слуга молча выполнил приказание и по кивку головы господина присел у столика. Не на мраморный пол: здесь, в алькове, поверх него был разостлан большой астапорский ковер с длинным мягким ворсом, и кроме этого возле столика лежало несколько подушек. Толстяк повернулся на бок и забрал свои чашку и блюдечко на ложе. - Скажи, Мантул. Женщина… Она сильно переживает о своем сыне? - Да, сиятельный, - не стал медлить с ответом слуга. – Она знает, что ей вскоре предстоит расставание с ним, и она угнетена. - Ты следишь за тем, чтобы она не причинила мальчику вреда? - Когда ребенок находится вместе с ней, слуги всегда рядом и ни на мгновенье не спускают с нее глаз. Но я позволю себе сказать сиятельному, что она не дает повода для таких опасений. Она очень крепко любит свое дитя и невозможно представить себе, чтобы она принесла ему вред. Господин улыбнулся. - Тебя называют «мудрым», Мантул, но вся твоя мудрость там, в книгах, где описаны тайны природы. Ты прочел эти книги и обрел ее, но там, где нужно разбираться в людях, ты не мудр. Совсем не мудр. - Не смею спорить с сиятельным. Толстяк рассмеялся и, потянувшись, взял из вазы крупный апельсин. - Ну, хоть это ты усвоил. Я скажу тебе, Мантул, что именно ее любовь к сыну может послужить причиной того, что она постарается причинить ему вред. Да, именно любовь. Глупое чувство. Хвала богам, я всегда был от него свободен. - Сиятельный женат на троюродной племяннице самого принца, благороднейшего и достойнейшего правителя нашего прекрасного и могучего города. Сиятельному не подобает этого говорить. - А я этого и не говорил, - хмыкнул хозяин дома. – Полагаю, твоей мудрости хватает, чтобы понять, что я этого не говорил. - Пусть сиятельный будет уверен. Он ничего не говорил, а я ничего не слышал. - Воистину, мудрый Мантул, - снова хмыкнул толстяк. Он отломил от апельсина, который держал в руках и только что очистил от кожуры, несколько долек, составлявших примерно четвертушку плода, и протянул их слуге. Тот принял дар, всем видом изображая чрезвычайную благодарность. - Но… Когда девочка придет вместе с женщиной, удвой внимание. Пусть в комнате случайно окажется больше служанок, да и лишний охранник будет кстати. Пусть следят не только за матерью, но и за сестрой. - Как прикажет сиятельный. - Я благоволю тебе, Мантул, но помни: твои жизнь и счастье плотно повязаны с судьбой этого мальчика. Если с ним что-то случится, именно ты будешь главным ответчиком передо мной. Именно с тебя я буду спрашивать за все. - Я помню, сиятельный, - спешно проглотив дольку апельсина почти целиком, дабы голос не прозвучал неподобающе невнятно, ответил слуга. – Мои жизнь и счастье плотно повязаны с судьбой этого мальчика. Зная об этом, я не позволяю себе забыть это ни на минуту с раннего утра, когда отрываю голову от подушки, и до самого вечера, когда снова ее на нее кладу. А с вечера до утра я помню об этом даже во сне. Толстяк громко расхохотался. Негромкое эхо под высоким потолком комнаты подхватило и повторило его смех. - Пожалуй, я тебя недооценил, поспешил упрекнуть простоумии. Ты и вправду мудрый Мантул. Старик склонил голову. - Значит, все хорошо и беспокоиться не о чем? - Истинно так, сиятельный. Обуяный подозрительностью всегда увидит поводы заподозрить плохое, но оно будет существовать только в его фантазиях. Жизнь человека полна реальных трудностей и опасностей, неразумно тратить время и силы на то, чтобы бороться с тем, чего не существует. - Что ж, хорошо. Ты снова прав, излишняя подозрительность отравляет нашу жизнь, превращая ее в муки и страдания там, где мы могли бы спокойно радоваться и наслаждаться. Не будем же совершать такой ошибки. Слуга промолчал, и после короткой паузы господин подвел итог разговора. - Я доволен тобой, Мантул. Доволен. Допей пелле, отведай еще винограда, возьми вот эту прекрасную сочную грушу и можешь идти. - Как пожелает сиятельный.