Воспоминания и картинки

Кадзуха никогда не носил зеленое...

Сколько Кадзуха себя помнил, его преследовал красный цвет. В его глазах плясали, опадая, кленовые листья, невзирая на самый жаркий зной и трескучую стужу. Поцелованный самой осенью, часто говорили ему в детстве. Октябрьский ребенок, рожденный под сенью клена. Кадзухе пять. На него из зеркала робко смотрит большими алыми глазами ребенок, облаченный в черное и белое. Отец за его спиной одобрительно кивает, пока няня завязывает туже плотные, неудобные хакама. Сегодня они пойдут к храму Наруками, но играть с другими детьми ему будет нельзя — отец строго запретил. — Запомни, — говорит ему мать, зачесывая непослушную алую прядь волос под белые локоны и закалывает ее шпильками в тугой пучок. Кадзухе не разрешают обрезать волосы, чтобы красное можно было продолжать прятать под “нормальным” цветом. — Ты сын клана Каэдехара. Не опозорь нас. Кадзуха робко кивает. Отец за его спиной кладет свою большую руку на его хрупкое плечико. — Сити-го-сан — важная часть взросления, сын, — серьезно произносит он, критически осматривая отражение в зеркале. — Сегодня твой первый выход в свет, Каэдехара. Пусть наше положение в обществе и не столь значимо, как в былое время, но наш титул непоколебим. Ты — благородный сын самурая из знатного клана. За окном клен поет ему о счастливых детях у подножия храма, гордо хвастающих прохожим новой одеждой. Отец сжимает его плечо чуть сильнее и строго добавляет: — Веди себя подобающе. Храм Наруками пестрит яркими кимоно и вышитыми хаори, а Кадзуха стоит черно-белым пятном поодаль от других детей. Шпильки впиваются ему в голову, а поясница чешется от тугого узла на хакама. Кадзуха не понимает, почему отец счел его любимую красную рубашку неподобающей. Клены в тот день поют особенно громко о приближающейся зиме. Кадзухе восемь. Январский воздух холоден и тих. Тих настолько, что Кадзухе слышно, как снежинки ударяются о веранду, на которой он прячется от невыносимого гомона в доме. И даже в этой тишине до него все равно долетают надрывный кашель и измученные хрипы. Его мать, Кирурэ Каэдехара, тяжело больна. Няня говорила ему, что она обязательно поправится, что скоро все станет как было, но Кадзуха слышит, когда ему врут. Белые волосы среди белых простыней, бледная кожа и белое-белое полотно снега за окном, размываемое слезами в одну сплошную белую равнину. В доме что-то ломается, и Кадзуха слышит с веранды как обрывается влажный кашель. Его уши застилает белый шум. Впервые в своей жизни он не слышит совсем ничего. После похорон Кадзуха обрезает кухонным ножом свои волосы, выпуская непослушный красный локон из тугого пучка. Ему кажется, что среди бесконечно белого должен быть хоть какой-то цвет. Отцу, кажется, все равно. Кадзухе шестнадцать, когда приходят кредиторы из комиссии Кандзё. Клан Каэдехара пал, и клены в этот день особенно громко поют ему о свободе и дальних странствиях. Кадзуха отдает дом без боя, собирая с собой только необходимое, прощается со слугами без сожаления и с легким сердцем выходит за порог поместья, более ему не принадлежащего. Отец бы, без сомнения, не одобрил подобное поведение, назвав его неподобающим. Будто трусливое бегство от долгов подобающее поведение. Смешно. Взор Кадзухи цепляется за далекий пик горы Ёго, скрытый за лесом Тиндзю, а значит, туда ему и дорога. — Маи-чан, — окликает его у порога его старая няня. Кадзуха помнит ее почти с самого своего рождения, и ему искренне жаль эту бедную женщину. Впереди его ждет долгожданная свобода, но что остается ей? Ее руки дрожат, когда она протягивает ему загадочный бумажный сверток. — Я приготовила для тебя кое-что в дорогу. Самурай благодарно кивает, принимая сверток в руки и складывая его в дорожную сумку. — Уба-сан, прошу, не волнуйтесь обо мне, — вздыхает юноша, придерживая ее руки, — Я не мог бы желать для себя лучшего исхода. — О, Маи-чан, я и не думала, — смеется няня. — Ты так вырос, Маи-чан. Я уверена, ты со всем прекрасно справишься. Ну же, ступай. Впереди тебя ждет долгий путь. У Кадзухи немного отлегает от сердца. Среди ярких осенних кленов, поющих о свободе, знатный сын клана Каэдехара склоняет голову перед простой служанкой. — Спасибо, что заботились обо мне все это время, Уба-сан. В бумажном свертке лежит заботливо вышитое вручную алыми листьями кимоно. Жизнь самурая полна невзгод и тягот. Жизнь ронина полна разочарования и горечи. Жизнь государственного изменника, за чью голову назначена награда, полна алого цвета. — Стоять! — кричат солдаты сёгуната в ночи. — Именем Охоты, отдавай Глаз Бога! Ветер пахнет потом, кровью и страхом, и клены вокруг оглушительно кричат от отчаяния. — Если бы вы могли сделать одно исключение... — вздыхает Кадзуха, обнажая свой меч. В изумрудном вихре чистого анемо алая кровь брызжет на алый ковер из опавших листьев и потертые вышитые клены на его рукаве. Средь кленовых полей Сколько ветер листьев взметет Не сосчитать