Ещё одна жизнь

Они выскользнули на улицу. Ливия с некоторой робостью оглянулась по сторонам и поправила волосы. Уже стемнело, и её будоражило это ощущение, словно она впервые вырвалась на свободу. Без колесницы, без сопровождающего её ликтора, без привычной причёски и белых одежд, полностью закрывающих её тело, она казалась себе практически обнажённой. И в то же время она не могла отрицать, что глубоко внутри ощущала скорее радость, чем страх. Радость от предчувствия чего-то нового, волнующего. Маттиас взглянул на неё и, словно почувствовав её мысли, улыбнулся и протянул ей руку. Она осторожно сжала его пальцы. Удивительно — никогда прежде она не касалась мужчины, за исключением брата или отца, но ощущение его руки в своей быстро стало привычным и — хотя она могла поклясться, что никогда в своей жизни не жаждала мужских прикосновений — очень приятным. Она осмотрела свою одежду. Скромный плебейский наряд, принесенный Маттиасом — откуда он его взял, интересно? — облегал её тело мягкими складками, открывая больше, чем привычная одежда, и в то же время избавляя её от чужих взглядов, которые, как она знала, сопровождали её повсюду, стоило ей выйти на улицу. Никогда ещё она не была настолько незаметной, просто частью людской толпы, спешащей куда-то по улицам Рима. Ливия взглянула на Маттиаса и улыбнулась ему — немного неуверенно и несмело в начале, но встретив его ободряющий взгляд, почувствовала, как её переполняет радостное возбуждение, и это явно отразилось на её лице, потому что он посмотрел на неё так, что у неё перехватило дыхание от этого взгляда. Она смущённо отвернулась и поспешила вперёд. Идти пешком по улицам Рима было совсем не то, что проезжать в колеснице, и Ливия жадно разглядывала всё вокруг. К тому же места ей были незнакомы. Они свернули в очередной проулок, и её пьянящее возбуждение сменилось тревогой. Если кто-нибудь увидит её… узнает… даже представить страшно, что последует за этим. С другой стороны, если вдруг кто-нибудь захочет навредить ей… как она сможет доказать, кто она? Кто поверит, что перед ним служительница Весты, тронуть которую значит навлечь на себя гнев богини? Внезапно она осознала всю опасность её затеи. Она не знала ни где они, ни каковы были на самом деле намерения у Маттиаса — она была знакома с ним чуть больше одного дня, и разве могла она доверять ему? Решиться согласиться на его приглашение казалось ей теперь безумием. Что если Маркус был прав? Ливия нервно сглотнула, внезапно запаниковав. Она привыкла, что на её жизнь никто не может посягнуть — всегда находясь под пристальным вниманием следящих за ней жриц и рабов, она чувствовала себя в безопасности, зная, что никто не мог оскорбить её или даже дотронуться до неё. Сейчас же она чувствовала себя обнажённой, незащищённой. Зачем она позволила себя уговорить? Что она делает? Она подняла на Маттиаса взгляд, полный паники — ей захотелось сбежать отсюда, но как она доберётся до дома одна — без колесницы, без ликтора? Он пожал её руку и ободряюще улыбнулся: — Не бойся, — сказал он в ответ на её растерянный взгляд. — Я никогда раньше не предпринимала ничего подобного. Это… необычно, непривычно и… — И волнующе, — заметил он, и Ливия кивнула. — И это пугает тебя. Она отвела взгляд. Выдернула свою руку и плотнее закуталась в паллу, словно пытаясь скрыться от взгляда этих глаз. Пожала плечами. — Откуда я знаю, могу ли я доверять тебе? — сказала она тихо, отвернувшись, пытаясь скрыть свою растерянность и страх, но тут же взглянула на него снова. Его глаза смотрели на неё со странной прямотой и лёгкой задумчивостью, словно он пытался определить, понять что-то. Потом он улыбнулся ей, но взгляд остался серьезным, пристальным, наполнившим её какой-то странной теплотой. — Это решать тебе. Мы пришли, — просто сказал он. Маттиас остановился у ворот небольшого дома. Ливия перевела дыхание, стараясь унять охватившее её волнение. Раз уж она пришла сюда, то нужно вести себя с достоинством. Отступать было некуда. Что её ждало? Она не знала. … Их встретила пожилая пара. Ливия облегчённо выдохнула — глаза этих людей светились добротой, и она почувствовала себя в безопасности. — Корнелиус, Лавиния, — лицо Маттиаса осветилось, и он с улыбкой приветствовал хозяев дома. — Маттиас! — Женщина обняла его и поцеловала. Потом повернулась к Ливии и тепло улыбнулась ей, распахивая объятия, но Ливия отступила назад, и Лавиния понимающе кивнула: — Не бойся, дитя, здесь тебя никто не обидит. Ливия гордо вскинула голову. Они даже не знают, кто она такая… Никто не смеет обидеть весталку, а если кто и посмеет, то его ждет жестокая казнь. Но вряд ли будет разумно говорить об этом здесь, рассудила она. Пожалуй, лучше будет оставаться в роли простой девушки. Внутри её сразу поразило отсутствие привычного ей убранства — никаких излишне украшенных стен, ярких красок, мозаики на полу. Ничего общего с домом её отца. И всё же она находила, что обстановка дома была приятной. Ливия огляделась в поиске домашних богов и, не найдя привычного алтаря, нахмурилась. «Да, конечно, — вспомнила она лекцию брата, — христиане не признают римских богов и отказываются поклоняться им». Но не означало ли это также и то, что её статус не будет иметь для них никакого значения? Дом постепенно наполнялся людьми. Маттиас отошел от неё, помогая Корнелиусу и Лавинии встречать вновь приходящих, но она видела, что он продолжал следить за ней краем глаза, словно хотел удостовериться, что она не сбежит. Но у неё и в мыслях не было того, чтобы уйти отсюда. Хотя она и волновалась, что кто-нибудь узнает её в лицо и донесет на неё, а также о том, что говорить, если кто-нибудь спросит её, откуда она и кто она такая, но любопытство и желание нового знания перевешивало эти волнения. Не говоря о том, что вряд ли она сможет найти дорогу домой. Лавиния, заметив её беспокойство, подошла к ней и ласково улыбнулась, — Маттиас рассказал, что встретил девушку, которую хотел бы познакомить с нами. Я рада, что ты здесь сегодня, Ливия. Когда он успел рассказать о ней? За исключением сегодняшнего дня, они виделись всего один раз… неужели он вспоминал её? Ливия почувствовала, как сердце забилось чуть сильнее. Но она скрыла это и улыбнулась Лавинии. Ей нравилась эта женщина — от неё словно исходило какое-то тепло, какого она не встречала раньше. Уж явно не в родительском доме и не в доме Весты. До неё и прежде доходили слухи о любви, царящей среди христиан. Ей всегда при этом представлялись порочные оргии, полные чувственных наслаждений. В действительности же всё оказалось иначе. Даже в церемонии причастия, о которой ходили ужасные слухи, не оказалось ничего порочного. Хотя это действительно не было похоже ни на что другое. Христиане по очереди отламывали по куску от круглой лепешки и передавали ее дальше, а после точно так же поступали с вином — все по очереди отпивали из одного кубка. Ливия не принимала участия в этой церемонии — она не была одной из них, как не могла она и пить вина — но наблюдала за остальными с искренним интересом. Если бы её спросили, чем именно присутствующие здесь отличались от тех людей, к которым она привыкла, она бы вряд ли смогла сказать. Да, всё здесь казалось необычным. Она не понимала статуса всех людей, собравшихся здесь — одетых в самые разные одежды, но казалось, никто не считал никого ниже другого. Все вели себя как равные, как свободные, хотя она явно видела в ушах некоторых серьги рабов, все они называли друг друга братьями и сестрами, и женщины разговаривали и вели себя наравне с мужчинами. Раньше ей казалось, что подобной свободой обладала лишь небольшая группа людей — и она была горда тем, что находится в их числе, — но здесь её статус, казалось, не имел значения. За трапезой Корнелиус повёл рассказ об Иисусе — что-то уже было известно Ливии из тех текстов, которые она прочла, но многое она слышала впервые. Он говорил о любви и прощении. Слова были чужды ей, непонятны, как и вся эта религия. Прощение… любовь… Она не видела любви в своей семье — отец был слишком занят тем, что менял рабынь для собственных утех, мать же… Ливия не помнила, чтобы в раннем детстве ей перепадало много материнской ласки, а с шести лет она росла под присмотром жриц в доме Весты. «Любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится… — эти слова вывели её из задумчивости, и Ливия вслушалась в спокойный голос, произносивший греческие фразы. — Не ищет своего»… Агапэ… тот вид любви, который греки называли «агапэ» — бескорыстная любовь, жертвенная… та любовь, которой она как жрица Весты обязана была любить богиню и Рим, вот только испытывала ли она подобное на самом деле? Разве не было это лишь красивыми словами? Ливия задумчиво обвела взглядом собравшихся. Искренни ли они? Насколько они преданы своему учению, тому, что говорят? Или же это тоже лишь красивые слова, а внутри у них то же, что и у всех остальных — жажда власти, превосходства над другими, желание быть осыпанными дарами богов? Корнелиус продолжал говорить о том, как велика любовь Того, кого они называли Спасителем, и о том, что нет больше той любви, чем если кто положит жизнь свою за друзей своих. Нет, в этих людях — если они были искренни в своих словах — не было личной корысти. Не было здесь и ничего другого, к чему она привыкла. То, какими глазами смотрели друг на друга Корнелиус и Лавиния, настолько отличалось от тех взглядов, которые бросали друг на друга её родители — а ведь они были уже немолоды и, по её разумению, не должны были питать друг к другу нежных чувств; слова, которые они говорили другим — в её родном доме никогда не было такой атмосферы, не было её и в доме Весты. Старшую жрицу она скорее побаивалась, с подругами-весталками её связывала дружба и необходимость поддерживать обряды, но она ни с кем не была по-настоящему близка. Внезапно она ощутила острую тоску по тому, чего у неё не было и не будет и чем так щедро делились собравшиеся здесь. Она не могла не признать, что её влекло к этим людям. Она понимала тех, которые готовы отдать за это учение всё — даже свою жизнь. Она любила слушать умные речи, но здесь слова были простыми и в то же время затрагивающими что-то глубоко внутри. Ливия снова поймала на себе взгляд Маттиаса. Повернула голову и, не в силах отвернуться, так и продолжила смотреть в его глаза, завороженная. Он сидел рядом — при желании можно было легко до него дотронуться, но это не пугало её, а скорее влекло. И это постоянное ощущение его взгляда на себе… Она никогда прежде не встречала такого взгляда у мужчины. Возможно, потому что они встретились впервые, ничего не зная друг о друге, и эта свобода от условностей высвободила что-то и в них самих? Или же всё дело было в том, что под его взглядом она ощущала себя… другой. Не принадлежавшей Риму и Весте, а кем-то… нет, она не могла облечь это в слова. Ей, не пробовавшей никогда вина, внезапно подумалось, что так, наверное, ощущают себя люди, влившие в себя несколько кубков. Она словно была пьяна от всего — от обстановки вокруг, от странных слов и от его взгляда. Его глаза — тёмные, завораживающие, ты ныряешь в их глубину, как в бездну, но там не страшно, только волнительно — бесконечность… бескрайность вселенной, как небо ясной ночью, затягивающее всё глубже, мерцающее бесчисленными всполохами звезд… Смотреть бы и смотреть бесконечно, ощущая вечность — кажется, вот-вот и можно удержать её кончиками пальцев, и откроются тебе тайны, о которых ты даже и не подозревала… Ливия тряхнула головой, заставив себя вынырнуть из глубин его взгляда, отвернуться. У него было такое выражение лица, словно он тоже пытался разгадать какую-то загадку, не менее непостижимую и для него. Она улыбнулась ему, ловя его ответную улыбку. Словно они были только вдвоем, и разделяли какую-то открывшуюся им двоим тайну. Она снова тряхнула головой. Это просто странные мысли, не более того. Это для неё всё здесь было внове, для него же здесь не было ничего необычного. Сколько других девушек приводил он сюда? И почему её это должно волновать? Когда все стали прощаться и расходиться, Ливия неуверенно приблизилась к Корнелиусу. — Что ты думаешь о нас, дитя? — Что рассказы о вас совсем не отражают действительности, а ваш Бог… — Ливия задумалась, как сказать, чтобы это прозвучало вежливо и в то же время не умалило её религии, — не менее могуществен, чем боги Рима. Он улыбнулся ей. — Боги Рима — не более, чем идолы, истуканы без души. Есть только один Бог — создатель всего, и Он дал нам душу бессмертную, и после смерти нас ждёт единение с ним и награда, а не бесцельное скитание в мире Аида. Ливия вздрогнула. Ей не хотелось думать о смерти — мир мёртвых представлялся чем-то тягучим и зловещим, чем-то мрачным. — Для этого и приходил Иисус в этот мир — чтобы дать нам жизнь вечную, которая не идет ни в какое сравнение ни с чем, — продолжил Корнелиус. — Жизнь в полном понимании этого слова. Кем бы ты ни была, Господь хочет, чтобы ты приняла этот дар — дар вечной жизни. Ливия открыла рот, облизала внезапно пересохшие губы. Как этот старик, к которому она уже успела проникнуться теплыми чувствами, отреагирует на её правду? — Я жрица Весты, — наконец сказала она. — Ты имеешь в виду… — Я одна из шести дев, которые следят за тем, чтобы огонь в храме не угасал. Он помолчал какое-то время, потом улыбнулся. — Маттиас говорил, что встретил тебя в доме Весты, но я не предполагал… Старик не выглядел настолько шокированным этой новостью, как она опасалась, и Ливия перевела дыхание и несмело улыбнулась. — Господь не делит людей на религии, — продолжил Корнелиус. — Ибо сказано: если устами твоими будешь исповедывать Иисуса Господом и сердцем твоим веровать, что Бог воскресил Его из мёртвых, то спасёшься. Этого достаточно. Она кивнула, не зная что на это ответить. Они ведь не могли ожидать от нее того, что она с готовностью разделит их убеждения — она не одна из них! — Не торопи нашу гостью, милый! Не все готовы принять Христа в первый же момент, как о Нём услышали. Как и зерну, упавшему в почву, нужно время, чтобы взойти и принести плод. — Лавиния обняла мужа и тепло улыбнулась Ливии. — Надеюсь, ты ещё посетишь нас, Ливия. — О да! Конечно! — с внезапной пылкостью ответила Ливия, но тут же смутилась, бросив растерянный взгляд на Маттиаса, стоявшего рядом. — Вот только не знаю, будет ли это возможно. Он смотрел на неё непонятным взглядом… словно она была обнажена, но в этом не было ничего нечистого. Словно он видел её… как они говорили сегодня? Душу. — Если ты этого действительно хочешь, то нет ничего невозможного, — сказал Маттиас. — Нам пора. Я провожу тебя до дома твоего отца. Маттиас попрощался с Корнелиусон и Лавинией и с немногими оставшимися гостями. И снова эти долгие объятия… Ливия на секунду представила себе его руки, обнимающие её за талию, и тут же запретила себе думать об этом. Разве не желала она всегда быть добродетельной, как весталка Корнелия, даже перед лицом смерти не позволившая запятнать себя мужским прикосновением, отпрянувшая от руки палача? Впрочем, она уже позволяла ему прикоснуться к своей руке, и эти прикосновения были вполне невинными. Она не чувствовала себя запятнанной, хотя, наверное, должна была… Ливия не понимала природы этого смятения, охватившего её. От этих мыслей её отвлекла Лавиния, внезапно заключившая девушку в свои объятия. — Благослови тебя Господь, дитя! — произнесла пожилая женщина так искренне, что Ливия улыбнулась и обняла её в ответ, невольно задержав объятия. Мать почти никогда не обнимала её, даже в детстве, и хотя Ливия была привязана к своей семье, она никогда не ощущала в отцовском доме того тепла, которое ощутила здесь всего за пару часов. Она не могла сказать, что это было, но она не могла не удивляться этому. И не могла не думать о том, каково это расти в семье, подобной этой — искренней и открытой. Она не могла не признать, что её тянуло к этому теплу, как бабочку на огонь, что её влекли эти люди… и Маттиас. Особенно Маттиас. Они шли по тёмным улицам, и говорили без умолку — Ливия сама не знала, пыталась ли она скрыть свое волнение за потоком слов или же просто его присутствие рядом с ней заставляло её быть настолько откровенной. К тому же у неё было столько вопросов. — У вас нет статуй, нет идолов. Как вы можете представить своего бога? Я слышала, что иудеям запрещено поклоняться статуям, но всё же это так непривычно. — Ты служишь Весте, у которой так же, как у пламени, нет ни тела, ни образа, ни изображения, — возразил он ей на это словами Овидия. — Да, но Веста олицетворяется пламенем очага, — сказала Ливия. —Сложно представить себе невидимого бога. — Бог не в куске камня и не в пламени, он везде. И чтобы общаться с ним, нужно всего лишь впустить Его в свое сердце. Маттиас заглянул в её распахнутые глаза. — Это как любовь, — продолжил он. — Иисус не будет требовать, чтобы ты поклонялась ему, не будет насылать на тебя кары и не задержит урожая. И ты можешь жить без Него, думая, что всё есть в твоей жизни. Но стоит впустить Его в своё сердце — и всё меняется. Как апостол Иоанн пророчествовал: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною» Идея впустить бога в свой дом и пригласить на ужин показалась ей настолько непривычной и даже забавной, что Ливия рассмеялась. — Никто не будет впускать незнакомцев в дом, кем бы они ни назвались. — Речь о двери твоего сердца, — он слегка коснулся её груди, и она почувствовала, как всё внутри трепещет от этого прикосновения. — Иисус не ломится, а терпеливо ждёт, когда ты будешь готова впустить Его в свою жизнь. И Он готов ждать вечно… тебя одну. И открыв своё сердце Его любви, ты никогда уже не будешь прежней. Резко отпрянув от него, она взглянула в его глаза, и её охватило странное чувство. Вот только что она хотела возмутиться, сказать, что это глупая религия, которая не чтит никаких богов и не уважает… и что такое любовь, вообще? Тем более любовь к чему-то невидимому? Богов и богинь не любят, им приносят жертвы, чтобы не навлечь на себя их гнев. Да, она должна была любить Весту, но если честно, то она не столько думала о самой богине, сколько о правильном соблюдении обрядов. И когда её срок служения Весте будет закончен, через десять лет, её ждет такая же одинокая жизнь. Неужели это всё, что уготовано ей? Маттиас довёл её до дома матери. — Я буду ждать тебя послезавтра вечером, за домом Весты, — сказал он, и она кивнула. — Не забудь переодеться. Ливия не знала, как долго получится продолжать эти встречи и чем всё это закончится. Она знала одно — то, чему она стала свидетельницей сегодня, было чем-то новым и волнующим, и она не могла упустить этого. Она будет осторожна, и всё будет хорошо. Маттиас коснулся её руки на прощание, и ей отчаянно захотелось продлить это прикосновение, но она поспешила скрыться в глубине сада.