Воля моя

У каждой девушки должен быть в жизни какой-то личностный ориентир, такой себе символ всего того, чего бы ей хотелось достичь в будущем. Этот человек, этот идол, призван установить моральные рамки ровно до того возраста, когда девица сможет сама отличать добро от зла, честь от бесчестия. Лизе повезло – у нее их было сразу несколько, и все они были, конечно же, женщины. Кто-то из них был жестко навязан (как классная дама Шарлотта Францевна, например), но остальные две появились в ее жизни почти как добрые ангелы. Лишенная материнской заботы, точнее, совсем ее не знавшая, Лиза без памяти любила свою тетку и, конечно же, императрицу. Елизавета Алексеевна уже давно отказалась от пышной свиты, а к фрейлинам после пятнадцати лет брака «на троих» относилась с огромной осторожностью. И все равно Лиза видела, что глубоко внутри сердце, загрубевшее от времени, у императрицы было нежное, все еще сохранявшее надежду на лучшее. Графине казалось, что от нее лился благословенный свет, и она была счастлива хотя бы только тем, что Елизавета Алексеевна позволяла ей читать и играть на клавикордах. Уже давно императрица поняла для себя, что выделяла графиню Ланскую из всей своей свиты. В ней было дыхание юности, а Елизавета Алексеевна, не способная на зависть по возрастному признаку, тянулась к нему со всей силы, вспоминая свои шестнадцать и семнадцать лет. Александр Павлович, тогда еще великий князь, был ее Амуром, а она – его Психеей. Императрица смотрела, как быстро двигались пальцы фрейлины вдоль клавиш, и все думала, как было бы хорошо, если бы две ее дочери, погибшие совсем маленькими, были бы хоть каплю похожи на эту маленькую графиню. Лизавета Андреевна была такая озорная, но в то же время с покорностью служанки исполняла свои придворные обязанности, и это не могло не восхищать. Вся не вымещенная материнская любовь, тоска по потерянным детям и даже очарование этой молодой девушкой, очевидно, еще не столкнувшейся с серьезными пороками света, выразились в глубоком вздохе. — Ваше величество? — Лиза тут же прекратила играть и бросилась к императрице, полулежавшей на тахте. — Что с вами? Вам плохо? Графиня и сама не поняла причину своей бурной реакции и тут же смутилась. — Нет-нет, ангел мой, — императрица, лучшего кого бы то ни было знавшая о том, что ни в коем случае нельзя было выделять себе любимца из свитской толпы, тут же попыталась принять непринужденный вид. — Я нынче дурно спала и, видно, все никак не разойдусь. — Может быть, я почитаю вам? — Лизе было за счастье участвовать в любых делах императрицы, особенно в такие моменты, когда они были вдвоем. — Нет, давайте лучше займемся делом, графиня, — императрица села, осматривая сидевшую перед ней девушку. Да, Лиза вполне могла бы быть ее дочерью, а совпадение инициалов она вообще считала предзнаменованием: вторую ее дочь звали Елизавета Александровна (а уж если быть честной, то Алексеевна). — Достаньте перья, чернила, гербовую бумагу. Необходимо ответить на некоторые письма… Достаточно было прожить при дворе чуть больше года, чтобы начать понимать малейшие колебания в настроении монарха. Лизе не хотелось думать, будто она чем-то расстроила Елизавету Алексеевну, но что-то переменилось в ней, как будто она, чем-то глубоко тронутая, старалась отгородиться. Маленькая графиня оправдывала такую перемену для себя очередным пасмурным днем, не желая признавать, что на самом деле императрица просто укоряла себя за то, что даже мысленно снизошла к положению обыкновенной женщины. Матери. Императрица диктовала то очень быстро, то, наоборот, взвешивая каждое слово. Лиза испещрила уже три листа кружевным округлым почерком, но Елизавета Алексеевна вспоминала все новых и новых адресатов. Графиня послушно все записывала, одновременно пытаясь выбрать момент для того, чтобы попросить разрешения отлучиться этим вечером из дворца. Вообще, с такими просьбами обращались к обер-гофмейстерине, но обстоятельства должны были сложиться самым непредвиденным образом, чтобы Наталья Юрьевна это позволила. Гораздо надежнее было просить сразу императрицу. Лиза жевала кончик пера, наблюдая за фигурой Елизаветы Алексеевны. Императрица задумчиво смотрела в окно, как будто бы решая, что же написать дальше, но графиня уже запечатала последний конверт. Оценив обстановку как благоприятную к высказыванию собственных просьб, Лиза уже открыла рот, чтобы говорить, как внезапно открылись обе двери и вошел Александр Павлович. — Ваше величество! — графиня тут же поднялась, потупив взгляд. Очень мало было в этой жизни людей, перед которыми Лиза действительно благоговела, и, конечно, царь был одним из них. Любить его, даже через призму Елизаветы Алексеевны, графиня не могла, но испытывать странный страх, смешанный с уважением – вполне. Для графини император не был человеком, скорее, каким-то сверхъестественным существом, обличенным властью, и энергетика у него была соответствующая: Александр Павлович умел подчинять себе умы людей, по крайней мере, так казалось Лизе. Возможно, если бы она служила при дворе лет десять назад, то думала бы по-другому. — Елизавета Алексеевна, — император улыбнулся и поцеловал руки своей жены. — Елизавета Андреевна, не могли бы вы нас оставить? Эта вежливость была вовсе не просьбой, как могло бы показаться – это был прямой приказ. Графиня закусила губу, жалея, что так и не решилась испросить у Елизаветы Алексеевны разрешения на отлучку. Императрица же приняла это за колебания фрейлины и сказала: — Оставьте, Лиза, — продолжая держать императора за руки, Елизавета Алексеевна кивком отпустила фрейлину. — На сегодня достаточно. Я вас не жду вечером. При других обстоятельствах, возможно, Лиза и расстроилась бы от таких слов, но графиня заметила, каким светом наполнились глаза ее августейшей патронессы при виде мужа. Неужели же существовала на этом свете любовь? Но к кому – к этому сфинксу, причинившему так много боли. Лиза не бралась судить императрицу: она так же, как и царь, не была человеком в общем понимании этого слова, и чувства ее были другими. Но с другой стороны, Елизавета Алексеевна была женщиной, такой же, как она или Каташа, если судить по ходившим сплетням. Не верить им фрейлина не могла, но в ее голове они не порочили императрицу. Любовь к ней оправдывала и любовников, и незаконнорожденных детей. Графиня присела в реверансе и вышла. Закрыв дверь, Лиза подпрыгнула на месте, еле сдерживаясь, чтобы не вскрикнуть от радости. И как же все удачно складывалось! Только утром она получила от своей тетки, княгини Голенищевой, записку, что та наконец прибыла в Петербург, а сегодня вечером они уже могли увидеться. Это ли не было счастьем? — Глаша! — в комнате никого не было, и Лиза тут же вспомнила, что Каташа уехала к портнихе. — Одеваться! И вели готовить экипаж! — Слушаюсь, барышня. Глаша, рябая светловолосая девушка, была крепостной из имения отца Лизы под Москвой. Высокая, как мачта, и почти такая же худая, она хорошо и проворно служила, а потому никогда не была поругиваема своей хозяйкой. Не сказать, чтобы графиня уж очень сильно ее любила – скорее, ценила за все те мелкие услуги, которые Глаша ей оказывала, а их было немало. Взять хотя бы то, что ей редко приходилось просить о чем-то девушку – она все выполняла сама, и содержала платья в порядке без всякого напоминания. Это стоило многого, а потому графиня часто давала Глаше дополнительные деньги, что позволяло ей, к тому же, считать себя хорошей барышней. Самостоятельно избавившись от придворного наряда, Лиза нырнула в платье из темно-синего бархата с объемными рукавами, суженными узорчатыми манжетами. Кипельно-белый воротник из брабантских кружев крепился отдельно, и графиня, решив, что образ вышел слишком уж скромным, добавила к нему бриллиантовую брошь матери. Как же волнительно было ехать к дому на Английской набережной, зная, что там ждал тебя едва ли не самый близкий человек на земле. Казалось бы, Лиза, у которой почти никого и не было, должна была бы привязываться очень просто и очень быстро, но выходило совершенно наоборот – подпустить человека было слишком уж трудно, особенно, когда тебя когда-то не долюбили. Наконец, экипаж остановился, и Лиза, не дожидаясь, когда старый слуга в знакомой бордовой ливрее откроет дверцу, сама чуть не выскочила на мостовую. — Барышня, да вы ни капли не изменились! — совершенно седой старик не смог сдержать улыбки. — Дрон, так это ты? — Лиза рассмеялась, награждая старого слугу таким взглядом, что тот чуть не прослезился. — Как же я рада тебя видеть! Образ тетушки в голове Лизы не мог существовать в отрыве сразу от нескольких вещей: гвоздичных французских духов, пестрого наплечного платка и, конечно же, ее любимого лакея по имени Дрон. — Княгиня сразу же по прибытии пожелала послать вам записку, — Дрон помог графине спуститься. — Уж как она по вам скучала! Лицо Лизы тут же осветилось непомерной радостью. Княгиня Голенищева была единственным человеком, сопровождавшим девушку буквально всю жизнь: первые шесть лет своей жизни маленькая графиня провела в ее имении под Воронежем, затем они встречались каждую неделю, пока Лиза обучалась в Смольном. Тетушке, ввиду ее титула и положения, было даже дозволено забирать племянницу к себе на воскресенье, а потому именно этот день остался в сознании графини, как самый счастливый. — Бетси! — как только тяжелые двери на парадном крыльце открылись, Лиза увидела, как с огромной резной лестницы сбегала Софья Ивановна Голенищева. — Боже мой, Бетси! На английский манер ее называла только тетушка, и Лиза от этого чувствовала себя совершенно особенной – это был как будто специальный шифр, понятный только им. Было в этом и определенное противоречие: с близкими людьми княгиня говорила только по-русски, а происхождение такого иностранного «прозвища» оставалось для Лизы загадкой. Не дожидаясь, когда племянница разденется, княгиня тут же заключила ее в объятия, накрывая ее узорчатым платком, словно крыльями. — Софья Ивановна! — растроганная до слез княгиня осыпала лицо Лизы мелкими поцелуями. — Тетушка! Как же я рада! Вдовствующая княгиня Голенищева совершенно не изменилась за прошедший год, казалось, заграница не сумела оставить на ней никаких следов: от всего ее тела исходил пряный гвоздичный аромат ее любимых духов, на плечах расположился новый (но одновременно и прежний) узорчатый платок с бахромой в псевдорусском стиле – во время войны с Наполеоном тетушка была активной деятельницей Патриотического общества, организованного императрицей, да так и не отказалась от этого проявления любви к родине даже после окончания Заграничного похода. Не в обиду Елизавете Алексеевне, думала Лиза, но тетушка ее была куда красивее. — Дай-ка посмотреть на тебя, — когда Лиза разделась, то Софья Ивановна заставила ее хорошенько покружиться. — Все такая же красавица. И поправилась, наконец! Княгиня с удовольствием отметила для себя, что у ее племянницы слегка округлились плечи и пополнели руки, которые в институтские времена напоминали скорее спицы от коляски, чем изящные конечности. — Да ведь год всего прошел, Софья Ивановна! — Лиза говорила это, и сама же себе не верила – она считала дни до обещанного воссоединения. — Да что такое год для шестнадцатилетней девушки? — тетушка взяла ее за руку и повела в ярко освещенную гостиную. Жар растопленного камина тут же дохнул на Лизу, согревая после улицы. Все в этом доме было знакомое, все было родное: и картины, и ковры, и каждая деталь резной итальянской мебели – все было то же. — Самый расцвет! Девицы распускаются, как розы. — Да ведь мне через месяц уже семнадцать. — Уже семнадцать! — княгиня по-доброму рассмеялась, а Лиза все никак не могла оторвать взгляда от ее лица. — Узнаю себя. Совсем ты уже взрослая, моя графинечка. Все так же рисуешь? — Конечно! — на лице княгини не угасала удовлетворенная улыбка. — И мне есть, что показать вам. Лиза только широко улыбнулась. Настала самая приятная пора – раздача гостинцев. Княгиня испытывала невероятное удовольствие, одаривая свою племянницу: Лиза была существом чистым, пусть и не без плутовства (вспомнить хотя бы тот раз, когда маленькую графиню чуть не выгнали из Смольного за то, что та прилепила снежок прямо над столом учительницы немецкого, и он упал ей за шиворот). С каждым новым словом, с каждой минутой общения с Лизой Софья Ивановна все больше убеждалась в том, что та, несмотря на свое почти что годичное пребывание при дворе, сумела сохранить в себе относительную невинность взглядов. — Ах, Софья Ивановна, ну до чего же красивое платье! — Лиза приложила к себе нежный муслин. — Спасибо вам огромное! Нет, все-таки племянница изменилась. Во взгляде появилось что-то кокетливое и она как будто заглядывала в глаза с одним и тем же вопросом: «Хороша ли я? Знаю, очень хороша». Что ж, это была правда, и княгиня мысленно уже приготовилась принимать в своем доме делегации из знатных женихов. — Я рада, что тебе все понравилось, — княгиня еще раз окинула взглядом свои парижские дары: флакон с итальянской розовой водой, множество шкатулочек с серьгами, браслетами и цепочками, стопку платьев и платков. — Но собирайся, Бетси. Проведем вечер у моей подруги, графини Нессельроде. — Как? — у Лизы вырвался неосторожный вопрос. — Я думала, что мы проведем этот вечер вместе с вами… — Так и будет, — Софья Ивановна приласкала Лизу. — Но я никак не могу сегодня не появиться в главном светском салоне Петербурга. Лиза закусила в обиде губу. Она совсем не рассчитывала на светский вечер, надеясь разделить его только с Софьей Ивановной. В конце концов, у нее было столько вещей, которые просто требовали того, чтобы их услышала княгиня! — Как вам будет угодно, — Лиза поднялась, стараясь отвечать холодно. — Милая моя графинечка, — Софья Ивановна взяла племянницу за обе руки и улыбнулась. — Я в Петербург приехала с твердым намерением остаться если не навсегда, то надолго. Уверена, мы проведем с тобой множество чудесных вечеров вдвоем. Лицо Лизы тут же засияло на фоне такой замечательной новости. — Но я не совсем одета для светского раута, — Лиза погляделась в прямоугольное зеркало над камином. — О, не волнуйся, ты выглядишь замечательно, — княгиня направилась к дверям. — К тому же, вечер обещает быть практически домашним. Вздохнув, графиня последовала за Софьей Ивановной.

***

Эстандарт-юнкер Бестужев-Рюмин откровенно скучал. Вообще, салон графини Нессельроде всегда был местом чрезвычайно светским, но довольно размеренным – к этому располагала личность самой хозяйки. Мария Дмитриевна всегда как бы полулежала на диване, встречая всех пришедших лишь легким кивком головы и почти ни с кем не здороваясь, кроме близко знакомых ей людей. Это была женщина пышных форм и гордого нрава, который, конечно же, по вкусу был не всем: о ней судачили всякое, но Михаилу Павловичу было как-то все равно – он находил графиню дурной, пусть и полезной всякому, кто хотел бы заработать себе репутацию в Петербурге. В конце концов, ее муж не зря был одним из доверенных лиц его императорского величества, и это ценили очень многие. Бестужев бы вообще сюда сам не пришел, но его друг, майор Сергей Иванович Муравьев-Апостол, волочился за девицей Бельской, с которой и болтал вот уже почти десять минут к ряду. Юнкеру не хотелось думать, что его сюда привели только в качестве прикрытия этой странной дружбы, но, похоже, так оно и было: Анна вся прямо-таки светилась, несмотря на грозный взгляд матери. Хотелось скривиться. И напиться. Бокал с шампанским опустел, но обслуги нигде не было видно. То ли ее загораживали чинные дамы, то ли их титулованные кавалеры, но, похоже, юнкера нагло обносили. Только Михаил поднялся со своего насиженного места, как двери огромной гостиной широко раскрылись, и в них появились две женщины. Дворецкий объявил: — Ее сиятельство княгиня Софья Ивановна Голенищева и ее высокопревосходительство графиня Елизавета Андреевна Ланская. Вот так совпадение! Бестужев тут же усмехнулся себе в усы, неосознанно их подкручивая. Эта девица так лихо его отделала на льду, что он, без шуток отходил три дня – вот настолько юнкер не привык к такому обращению от благородных дам. Тем временем графиня Нессельроде изволила подняться и даже сделала несколько шагов по направлению к своей подруге. — Княгиня! — руки у госпожи Нессельроде была раскрыты так широко, что в них могли бы уместиться сразу несколько человек. — Как я рада! — Дорогая моя подруга, — без всяких церемоний Софья Ивановна обнялась с графиней и расцеловалась в обе щеки. Лиза все это время стояла за спиной своей тетки с достоинством уже достаточно опытной фрейлины, потому что знала, что прямо сейчас к ним были прикованы взгляды всех тех, кто находился в парадной гостиной. — Как же могла я не заглянуть к тебе сразу, как только приехала? Лиза, принявшая самый невозмутимый и «светский», как она сама его называла, вид осторожно оглядывалась по сторонам, замечая знакомые и не очень лица. Да уж - вот тебе и почти что домашний вечер: мало того, что народу было чрезвычайно много, так некоторые дамы были даже декольтированы. Она, совершенно привычная к разного рода светским условностям, нисколько не нервничала, но ровно до того момента, как увидела Бестужева-Рюмина. — Машенька, я думаю, ты хорошо помнишь мою племянницу… Княгиня взяла племянницу под локоть и подвела поближе к своей всемогущей подруге. Лиза, несколько мгновений назад уверенная в собственной стати и неотразимости, чуть не запнулась о собственную ногу, но быстро собралась и присела в приветствии. — Конечно, я помню, — в разных уголках гостиной послышались шепотки – гости гадали, каким образом прибывшие заслужили подобную честь быть принятыми без всяких церемоний. — Как здоровье их императорских величеств? — Благодарю вас, во дворце все в порядке, — Лиза старалась держать дежурную улыбку, не оборачиваясь в сторону знакомого юнкера, что было почему-то сложно. Румянец предательски расплывался по щекам, но графиня Нессельроде приняла это за девическую застенчивость. — Достойный ответ, — хозяйка движением руки пригласила княгиню и ее племянницу присесть на диван, — хоть я и знаю, что во дворце никогда не бывает все хорошо. На это Лиза ответила что-то вежливое, помня о том, что графиня Нессельроде до замужества была фрейлиной императрицы. Взгляд юной графини то и дело возвращался к Михаилу Бестужеву, а тот, решив подшутить, еще и отсалютовал ей бокалом с шампанским. Если бы он видел Лизу сегодня впервые, то никогда бы и не подумал, что в ней есть какая-то чертинка – вид у юной графини был самый благородный, если не сказать ханженский. Темный бархат выгодно оттенял белизну кожи и особенно шеи: Михаил был готов поклясться, что это была самая красивая женская шея, какую он когда-либо видел – безупречность ее нарушалась лишь маленькой родинкой под левым ухом. На округлом фарфоровом лице не было и следа того румянца, который сопровождал Елизавету Андреевну на ледовом катке, но губы были по-прежнему яркими и придавали лицу живости, несмотря на то, что рот у девушки, на сугубо субъективный взгляд юнкера, был непропорционально мал, если смотреть на все лицо в целом. Но все компенсировали невыразимо прекрасные глаза, и Бестужев вовсе не флиртовал, когда говорил, будто они – едва ли не самая запоминающаяся в ней деталь. Округлые и голубые, как почти у всякой славянки, они будто бы отражали свет бриллиантовой броши на ее воротнике. Впрочем, некоторое разочарование все же постигло эстандарт-юнкера: он считал Лизу блондинкой, но тяжелые косы, причудливо обернутые вокруг головы, были русыми, иногда как будто отливая бронзой. Была в ее тонкой, высокой фигуре, еще по-подростковому угловатой, какая-то невыразимая прелесть. Михаил не мог в точности сказать, осознавала ли Елизавета Андреевна свою красоту, но то, как она смотрела на носки своих туфель, показывавшиеся из-под тяжелого бархатного подола, убедили его в том, что графиня была кокеткой. — Что это с тобой, Мишель? — Сергей, наконец-то вспомнивший, что он пришел сюда с другом, соизволил к нему подойти после продолжительного разговора с Анной Бельской. — Тебя как будто обухом по голове ударили. — Что? — Михаил не сразу заметил своего друга, а когда увидел, то как-то странно улыбнулся. — Просто увидел знакомое лицо. К тому же, здесь невыносимо скучно. — Правда? — Муравьев отпил шампанского и прищурился в подозрении. — А я и не заметил. — Ну, конечно, — Бестужев усмехнулся в опустевший бокал. —Еще бы ты что-то замечал, когда рядом с тобой мадемуазель Бельская. — Эх, дорогой мой Мишель! — Сергей Иванович, находившийся в приподнятом настроении, хлопнул юнкера по плечу. — Нет ничего более приятного, чем общение с достойной молодой особой. Скоро и твоя очередь настанет… — Надеюсь, что все-таки не скоро, — Михаил скривился. — Я не перенесу, если у меня будет постоянно такой же дурацкий вид. — Вот как? — Муравьев хохотнул, не упуская из своего поля зрения Анну, и, конечно же, прощая эту шутку своему другу. В это время Лиза выслушивала поток придворных воспоминаний Марии Дмитриевны. — А что же, идет ли подготовка к именинам императрицы? — графиня Нессельроде, несмотря на то, что уже давно не являлась фрейлиной, допрашивала Лизу с пристрастием человека, считавшего себя в полном праве заведовать всей светской жизнью столицы. — Идет полным ходом, ваше сиятельство, — Лиза, не любившая шампанское, все равно потихоньку его глотала ради приличия, щурясь от пузырьков. С графиней Нессельроде она общалась не в первый раз, но до сих пор удивлялась, как это ее замечательная тетя могла знаться с этой великовозрастной кокеткой, безраздельной владычицей светских умов и хозяйкой салона, где делались и разрушались репутации. — Сегодня первый вечер, когда я смогла освободиться для выхода в свет… Мария Дмитриевна сделала неопределенный жест рукой, как бы говоря, мол, знаю я вашу пустую суету, а потому не верю ни единому слову. Лиза, еще не привыкшая к такому отношению, на мгновение вспыхнула под натиском авторитета, но тут же успокоилась, убедив себя, что мнение этой женщины для нее значило так же мало, как, например, досужие сплетни. — Пожалуй, вам с нами скучно, графиня, — графине Нессельроде до ужаса хотелось поговорить со своей подругой без ушей ее племянницы, хоть она и не считала ее кем-то особенно значимым. — Позвольте я представлю вам мадемуазель Бельскую. Она прибыла сегодня с матерью. Очень достойная молодая особа, хоть и проводит в столице свой первый сезон… Лиза, успевшая устать сидеть на одном месте, с радостью поднялась. Мария Дмитриевна жестом подозвала к себе девушку, до этого разговаривавшую с каким-то офицером. — Анна, позвольте представить вам графиню Елизавету Андреевну Ланскую, фрейлину ее величества, — Мария Дмитриевна считала себя знатоком людских душ, а потому без зазрения совести сводила и разводила разных людей. — Уверена, у вас, как у молодых и обаятельных девушек, найдется много общих тем для разговоров. Жизнь при дворе напоказ научила Лизу стараться понравиться всем, но вот ей Анна Бельская совсем не понравилась. Она не могла удержаться от того, чтобы не наставить тут же на нее клейма болезненной, бледной девушки, лишенной всякой изюминки. В ней говорило убеждение в том, что уж она-то была гораздо лучше. Обычно она не позволяла распространяться этому чувству, считая его низким, но сегодня что-то пошло не так. Вот только в какой момент? — Очень приятно, — Анна улыбнулась, и Лизу поразила бесцветность ее голоса. Нет, все-таки нужно было дать ей шанс – кто графиня была такая, чтобы вот так просто задирать нос? Сама императрица давала ей уроки достоинства, и она не должна была марать ее и свою честь. — Позволите ли вы представить вас своей матери? — Извольте. У Лизы, как у фрейлины с определенным стажем, был особенный «кармашек» в коре мозга, куда она заносила каждого, кому когда-либо была представлена. Это была ее прямая обязанность при дворе – члены императорской семьи сами иногда не знали, с кем разговаривали, но она должна была знать непременно. Мать и дочь Бельские значились в этом «кармашке» как статные, но ничем не примечательные особы – мало полезные, но безвредные. Рядовые. Такое отношение не делало ей чести, но в глазах самой Лизы невысказанное преступлением не являлось. — Это ваш первый сезон в Петербурге? — Лиза, выпившая бокал шампанского, теперь предпочитала безопасную фруктовую воду. Крупицы знаний об Анне были залогом хорошей беседы. — О, да, — глаза Анны бегали туда-сюда, и, путем нехитрых умозаключений, Лиза пришла к выводу, что причиной тому был тот самый офицер, с которым она говорила до этого. К сожалению, рядом с ним находился и юнкер Бестужев, почти не спускавший с нее самой взгляда. — До этой осени я не выходила в свет. К тому же, мы с матерью жили в имении. — И как вы находите столицу? Несмотря на то, что Анна, похоже, был старше Лизы, фрейлина считала себя в праве разговаривать с ней несколько менторским тоном умудренной светской жизнью девушки. — Мне очень нравится Петербург, — несдержанное кокетство девушки почему-то отторгало Лизу. — Здесь целое множество интересных людей. Конечно, не так много, как при дворе, наверное… — Вы совершенно правы и не правы одновременно, — сделав вдвоем круг по залу девушки внезапно оказались прямо рядом с Муравьевым и Бестужевым. — Двор – это совершенно иной мир. — Мне бы очень хотелось, чтобы вы что-нибудь о нем рассказали, — говоря это, мадемуазель Бельская и не подозревала, что наступила на больную мозоль: Лиза любила бывать при дворе, но вот говорить о нем… Это было, по ее мнению, сродни тому, если бы она сплетничала прямо об императорской чете. — Позволите ли вы представить вас, Елизавета Андреевна?.. Похоже, Анне не терпелось вернуться к своему первоначальному собеседнику. — Лизавета Андреевна, — эстандарт-юнкер без всяких церемоний взял руку обомлевшей Лизы для поцелуя. — Как неожиданно вас здесь встретить! — Как? — от удивления у Анны глаза стали круглые-круглые. — Вы знакомы? — Нет! — поспешила ответить Лиза. — Да, — тут же опроверг ее слова Михаил с таким видом, словно это было чем-то само собой разумеющимся. — Сергей Иванович… — Бельская беспомощно повернулась к майору, как будто тот мог чем-то помочь в этой глупой ситуации. — Елизавета Андреевна, рад с вами познакомиться, — офицер попытался исправить ситуацию, как умел. — Сергей Иванович Муравьев-Апостол, майор Семеновского полка его императорского величества. — Очень рада, очень рада — белая, как полотно Лиза беспомощно подала руку для поцелуя и даже не заметила, как Анна с майором куда-то под шумок тут же удалились. Наконец, собравшись с мыслями, Лиза выдала: — Вы ведете себя непозволительно, Михаил Павлович! Ей, как воспитаннице Смольного, не один раз проговаривавшей с классной дамой различные жизненные ситуации, было хорошо известно, как и при каких обстоятельствах молодые люди могли быть представлены друг другу. Уж точно не при таких, как в их с Бестужевым случае! Лиза уже было одним движением собрала веер и хотела двинуться обратно к княгине Голенищевой, как на ее пути оказался Михаил. — Право, графиня, зачем такая бурная реакция? — по мнению самой Лизы, улыбка у юнкера была крайне глупая. — В конце концов, кто из нас сел в сугроб при последней нашей встрече? Бестужев остался вполне доволен реакцией девушки – фарфоровые щеки тут же вспыхнули, но она быстро взяла себя в руки, вздернув нос. — Вы желаете моих извинений, — произнесла она медленно, как будто только сейчас догадываясь. — Что ж, пожалуйста. Я прошу у вас прощения за свою выходку. Лизе на самом деле было неловко вспоминать о произошедшем – она корила себя за несдержанность, но не за поступок. Если бы кто-то узнал об этом глупом, детском происшествии, то ее репутация, несомненно, пострадала бы, а графиня лучше кого бы то ни было знала, что мнение света – это все. Все-таки времена Смольного, где за нее могла просить княгиня, уже прошли. — Просите прощения? — Михаил несколько раз разочарованно моргнул. — Как-то это мелко, Лизавета Андреевна. Я был о вас лучшего мнения. Себе Бестужев без труда мог признаться в том, что стремился вновь обнаружить в графине эту почти что мальчишескую черту, проявившуюся на катке. Не то чтобы ему очень уж понравилось сидеть в сугробе, но эта двойственность натуры отчего-то влекла его к девушке. Неужто она собиралась так быстро сдаться, как только вокруг появилось какое-то общество? Это и правда несколько разочаровывало. Впрочем, он тут же решил дать ей новый шанс. В конце-то концов, Лизавете Андреевне было всего шестнадцать (да, он уже навел определенные справки), а это был самый прелестный возраст для светских жеманниц. — А чего ж вы тогда хотите от меня? — наконец, пережив первую горячку неловкости, Лиза позволила себе посмотреть на юнкера более-менее трезвым взглядом. — Например, вальс на балу императрицы, — Бестужев остался доволен, когда увидел мягкую улыбку на лице графини. — И котильон. — Два танца за вечер – это слишком, — Лиза снова улыбнулась, принимая от Михаила бокал с шампанским. — Поверьте, никто не будет вести им точный учет. Красивые девушки легко вызывают восхищение у юношей, и Лизе тоже это удалось – один поворот головы и взгляд из-под пушистых ресниц решили дело. Сама графиня также находилась под впечатлением от этого офицера, «мальчишки», как бы сказала ее умудренная амурными делами подруга Каташа. Но у Лизы такого опыта не было совсем: до пятнадцати лет проживая в Смольном институте, она не сталкивалась с представителями противоположного пола от слова «совсем» (престарелые учителя в счет, конечно же, не брались), а тех, кого она встречала по долгу службы, скорее боялась, опасаясь угодить в ловушку раннего замужества. Здесь же все, кажется, было вполне безопасно. Чем же она была хуже Каташи? В конце концов, Михаил Павлович был очень недурен, даже хорош собой, если уж говорить откровенно: стройный, хорошо сложенный. Лиза прощала ему даже эти щегольские усики. — Сразу видно, что вы редко бываете в свете, сударь. — Я готов бывать в нем чаще, если буду знать, что там будете вы. Сначала этот флирт забавлял Лизу – он был похож на игру в мяч, но затем ей стало как-то не по себе. В основном от того, что она получала от него удовольствие. — Вы берете непозволительный тон, — Лиза вновь раскрыла веер. В ее словах не было упрека, а потому они лишь подбодрили офицера. — Так могу ли я надеяться? Отчего-то Лиза бросила взгляд в сторону княгини Голенищевой, увлеченно болтавшей с хозяйкой салона, как будто та могла прочитать ее мысли и, вовремя укорив, остановить графиню. Нет, ничем Лиза не была хуже. — Можете, — Лиза снова улыбнулась. — Только если дадите слово не вспоминать более о том инциденте на катке. — Неужто вам стыдно, графиня? — Михаил рассмеялся. За этим странным разговором Лиза совсем забыла, что должна бы курсировать по разным кружкам гостиной, тем более, что здесь было очень много знакомых лиц. — Не могу в это поверить. — Вы слишком плохо меня знаете, чтобы делать такие выводы. Но несдержанность никому не делает чести. Лиза и сама не заметила того, как повторилась – та же самая фраза была сказана ею в Таврическом саду. — Вы совершенно правы, — он снова наклонился, чтобы поцеловать ее руку. — Но я надеюсь, что меня вы за нее простите. Уезжая из салона графини Нессельроде обратно в Зимний дворец, Лиза думала о том, что, вообще-то, Михаил Павлович был пустозвоном – офицеров его звания не приглашали на бал императрицы.