Семь дней до Рождества

      Чего Шестая хотела в последнюю очередь, так это вылезать из дома все праздничные дни и идти куда-то во время зимнего холода. Хотелось только до обеда сурком спать в тёплой постели, вставать лишь для того, чтобы постепенно поедать запасы холодильника, и в жаркой темноте под одеялом стараться забыть обо всём и находиться в мире своих пустых мыслей, тонуть в них и терзаться собственной болью. Конечно, от последнего Шестая старалась отвлекаться как могла, общаясь с братом и наблюдая за тем, как он играет в приставку, иногда даже присоединяясь к игре, но что-то ноюще острое, точно заноза, так и не давало полного покоя и не переставало без конца будоражить разум. Словно в коконе Шестая пыталась спрятаться от боли и воспалённых воспоминаний, абстрагироваться от всего живого, тем самым надеясь, что кошмары в конце концов оставят её в покое, но совершенно не подозревая, что подобными действиями только глубже зарывает своё сознание в яму навязчивых болезненных мыслей.        После одного ночного срыва Шестой Беглец понял, что сестре нужна помощь, что её нельзя оставлять в одиночестве с собственным страхом и необходимо быть с ней рядом, постепенно вытаскивать из той грызущей пучины, в которую Шестая невольно загнала саму себя. Пристыживая себя за невнимательность и слепоту, за то, что не смог вовремя увидеть масштаб проблемы, Беглец буквально взял Шестую за руку и начал потихоньку вытягивать её из темноты и вести к свету, где под лучами холодного солнца слепят глаза снежные сугробы, сверкают цветные огни и в воздухе пахнет цитрусом и корицей.       Как когда-то она вывела его из Чрева к теплу солнца, не бросила его…       И вот теперь вынутая уже второй раз из своей "зоны комфорта" Шестая ожидала брата возле детской площадки и смотрела на дверь кофейни, куда забежал Беглец за горячим шоколадом. Судя по хмурому выражению лица, Шестая явно была недовольна тем, что её вытащили из тёплой квартиры, и она угрюму прятала нос под полосатым чёрно-жёлтым шарфом, как будто вне дома хотела обрести тот самый спасительный кокон, где всегда спокойно и тихо. Однако детский смех с площадки не давал ей уйти в свой мир, резко чуть ли не за шкирку возвращал в реальность, и яркий свет упрямо развевал темноту её разума. Шестая безынтересно направляла пустой взгляд серых глаз на маленьких детей, которые беззаботно резвились, кидались снежками и лепили снеговиков.        Смех их был настолько звонок, что закладывало уши, и Шестая специально находилась от них на приличном расстоянии, дабы в нее не попало снежком, и слегка морщилась от громкости их голосов. Она никогда не видела, чтобы дети так веселились, чтобы они были такими счастливыми и радостными и… Ничего не боялись. Шестая привыкла видеть других детей до смерти напуганными, со слезами на глазах и измученными кошмарами. В том мире никто не знал, что такое веселье, счастье и игры, не находил даже времени и моральных сил на это. Все дети думали лишь о том, как бы выжить и не попасться в лапы монстров, и находились те, кто сдавался и просто-напросто умирал, либо быстро, если повезёт, либо медленно и мучительно… Шестая вжалась сильнее в свой пуховик, вновь окунаясь в воспоминания о тех днях заточения в безумных, тёмных краях.       А эти дети даже догадываться не могут, что их ровесники скорее всего убегают не от безобидного снежка, прячутся не от своего приятеля, а играют с самой настоящей смертью, скрываются от монстров и бьются до последнего издыхания в борьбе за жизнь. Где бы крошку еды достать? Где бы найти безопасный уголок для ночлега? Куда прятаться? Куда бежать? А вокруг тьма, вокруг запах крови, за углом таится неизбежная гибель, и впереди неизвестность, но только туда и приходится идти, ибо пути назад нет, и стоять на месте равносильно самоубийству.        Шестая молча глядела на счастливых детей, наблюдала за ними из-под капюшона пуховика и удивлялась тому, насколько они беззаботны, сколько детской чистой наивности без тени страха плещет в их больших с озорными искорками глазёнках. А под сердцем скребутся лишь два чувства – зависть и обида.       Почему злая судьба выбрала именно Шестую? Почему именно она была обречена на долгие страдания? Почему жизнь не дала ей возможность стать счастливой? Неужели она этого не заслужила?        Шестая без малейшей эмоции отвела взгляд, оглядев дорогу улицы, жилые здания, вывески магазинов под периной снега и пестротой Рождества. Вспомнила она, как ещё в Бледном городе, средь разрушенных домов и в холоде тумана, в одном жалком ободранном свитере с проблесками детской надежды и беззаботности в душе, которые тлели под безысходным гнётом мучительного страха, пыталась немного поиграть на заброшенной детской площадке возле школы. Обречённый лязг ржавых качелей и одинокий стук мяча по сухой рыхлой земле отдалённо прозвучали в голове, такие же одинокие футбольные ворота с порванной сеткой, когда-то давно криво нарисованные мелом классики, которые уже почти полностью стёрлись под чьими-то шагами, лишь размытые контуры проглядывались сквозь слой пыли, невольно возникли из недр разума перед глазами. Шестая помнила эти моменты, словно кадры из старого давно позабытого всеми кино. Радости она тогда никакой не ощутила, только сильнее возросло отчаяние, чувство брошенности и отверженности пожирали душу, и приелось лишь одно желание – уйти как можно дальше с той площадки и не возвращаться туда больше никогда.        Шестая устало прикрыла глаза, в которых таилась печаль обиженного и забитого всеми ребёнка, у которого отобрали детство. Хотелось в глубине души заплакать, разрыдаться, как маленькая девочка, потерявшая родителей посреди улицы или в лабиринте торгового центра. Да, она действительно потерялась и не может найтись, да только не откликнется из прохожих некто, кто бережно возьмет эту девочку за руку и отведёт к маме с папой – отведёт обратно домой. Шестая глубоко вздохнула и апатично посмотрела на облачко пара, что мигом растворилось в холодном воздухе. Небольшие снежинки так красиво падали с затянутого облаками неба, цеплялись за подрагивающие ресницы Шестой и нежно касались её румяных щёк.        И в этот момент что-то блеснуло в вечно грустных и холодных глазах, что-то тихонько затеплилось внутри и трепетно с кровью пробежалось по венам, и Шестая, не отрываясь от парящих, как белые мотыльки, снежинок, незаметно высунула кончик языка и чуть приподняла голову. Пыталась поймать одну снежинку – та пролетела мимо; она потянулась за следующей – ту тоже унесло порывом ветра; Шестая сильнее высунула язык и вытянула шею за третьей и: о чудо! Холодный кристаллик мягко приземлился на язык, мигом превращаясь в капельку воды, и Шестая с маленькой радостью сомкнула обветрившиеся губы, слабо улыбнувшись такому скромному улову. Лёгкий, задорный смех той маленькой девочки чуть задребезжал где-то в груди, тем не менее наружу этот смех не вырвался, не способный пробить барьер равнодушия. Но и этого оказалось вполне достаточно…       – А вот и я! – неожиданно раздался позади знакомый голос.       Шестая несколько испуганно обернулась, думая, что её застали за столь детским и нелепым занятием, однако, судя по всему, Беглец ничего не заметил – или сделал вид, что не заметил, и просто не обратил внимания. С тёплой улыбкой Беглец протянул сестре стакан с горячим шоколадом, та молча взяла его, прижав холодные ладошки к горячей пластмассе, и немного отхлебнула. Чуть приторно сладкий вкус шоколада немного обжёг язык и заставил Шестую вновь улыбнуться, постепенно согревая всё изнутри, точно костёр в глубине зимнего леса.       – Ну вот, уже улыбаешься, – довольно произнёс Беглец, не без радости наблюдая за довольным выражением лица Шестой. – А не хотела из дома выходить.       – Я и сейчас с удовольствием бы домой пошла, – тихо возразила та.       – Ну уж нет, тебе развеяться нужно, – покачал головой Беглец и сделал глоток горячего шоколада, от которого он восторженно промычал: – Ммм! А шоколад-то очень вкусный, правда? Теперь я знаю, где кофе брать.       – Куда на этот раз пойдём? – отвлекла его своим вопросом Шестая. – Или снова будем по улицам шататься, как в прошлый раз?       – Ну почему же? Есть у меня варианты. А у тебя предложения появились? – поинтересовался Беглец.       – Да нет, я так… Всё равно у меня выбора нет, – закатила глаза Шестая и снова взглянула на ребятишек на детской площадке, в очередной раз почувствовав горькую обиду. – Они такие счастливые…       – Кто? Они-то? – Беглец тоже посмотрел туда. – Ну да, счастливые, – согласно кивнул он. – Был бы я таким же маленьким, тоже не отказался бы в снежки поиграть.       – Мы бы могли тоже так играть и веселиться, если бы… – Шестая резко умолкла и опять нырнула носом под свой шарф, якобы показывая тем самым, что недосказанное ею уже не важно.       Но Беглец всё-таки смог услышать, как дрогнул голос сестры от скрытой боли, отчего полностью повернулся к ней и нежно погладил костяшкой указательного пальца холодную щёку.       – Эй, не думай об этом, – утешительно произнёс он, смотря Шестой прямо в грустные глаза и тепло ей улыбаясь. – Всё уже давно позади, и теперь у нас есть шанс жить дальше, а не выживать.       – Наверное… – глухо пролепетала Шестая и удручённо опустила глаза себе под ноги.       – Даже не смей сомневаться в этом. – Беглец обнял сестру одной рукой и мягко притронулся губами до её лба. – Вместе мы со всем справимся.       – Я надеюсь, – вздохнула Шестая, смущённо прикрыв глаза, как только ощутила мягкость и тепло губ на своём лбу.       – Ладно, пойдём, заодно перекусим где-нибудь.        Беглец отстранился и невзначай взял Шестую за руку, уводя её подальше от детской площадки в сторону одной из улиц, где вовсю горели гирлянды над дверьми магазинов, в окнах стояли украшенные ёлки и из пекарен пахло коричными булочками. 

***

      Стремительно вечерело, над городом раскинулся ночной небосвод, а на улицах не переставая продолжали сверкать огни гирлянд, гореть свет в окнах, а вместе с ними зажглись и ночные фонари. Шестая в нервозности наблюдала за улицей в окне, где до сих пор слонялись люди, посматривала на шумно тикающие часы на стене, и в голове крутилось лишь одно:       "Где Беглец провалился?".       Возвращаясь с прогулки, Беглец решил забежать в магазинчик, чтобы прикупить чего-нибудь вкусного, а Шестую отправил домой. Мол, сюрприз хочет устроить, поэтому задумал оставить сестру в неком неведение посреди тёмной комнаты, где игрались огоньками ель в углу и гирлянда над окном. Всё бы ничего, но Беглеца не было уже как больше получаса, а ближайший магазин находился совсем рядом, чуть ли не в пяти минутах ходьбы от их дома.        Ещё бы немного, и Шестая, не выдержав, накинула бы свой пуховик и выбежала на улицу в поисках своего непутёвого брата, однако как только подобная мысль возникла в голове, входная дверь тихонько открылась и также тихонько хлопнула. Шестая незамедлительно рванула в прихожую.       – Беглец, чёрт тебя дери, ты куда пропал? – воскликнула она. – Тут идти пять минут, а такое чувство, что ты решил всю улицу обойти…       Тут Шестая резко замолчала – в тишине из темноты послышался странный писк, а сам Беглец подозрительно стоял лицом к двери и с чем-то возился у себя под курткой. Шестая вопросительно изогнула бровь:       – Беглец? Ты чего? Что там у тебя?       В ответ послышался неловкий смех, сам Беглец как-то боязливо поглядывал на сестру через плечо и лихорадочно прижимал что-то к своей груди, переминаясь с ноги на ногу.       "Да что происходит, в конце-то концов?!"       – Да я это… – начал мямлить Беглец и уже полностью повернулся к Шестой лицом: свет от гирлянды из комнаты чётко выловил его искажённые черты и бегающие из угла в угол глаза, которые говорили прямым текстом, что Беглец отчего-то нервничает.       У самой Шестой тоже заметно возросло беспокойство.       – Что "это"? – нетерпеливо выпытывала она у брата.       – Ну в общем… Вот. – Тяжко выдохнув, Беглец всё-таки вынул из куртки это "нечто" и переложил себе на чуть дрожащие ладони, протягивая Шестой.        Та наклонилась ближе и с удивлением встретилась с парой кошачьих глаз, что немного испуганно смотрели на неё. В ладонях Беглеца оказался обычный уличный котёнок – несчастный пушистый комочек, который крепко прижимался к тёплой коже, дрожал от страха и холода и оглядывал квартиру, дёргая розовым носом, дабы учуять совершенно другие запахи, вертя  маленькими ушками в разные стороны и шевеля вибриссами, периодически тоненько мяукая.       Шестая безмолвно разглядывала зверушку, находясь в неком ступоре, и Беглец, не зная, что сейчас скажет сестра, нервно заговорил:       – Я его нашёл возле нашего дома… Не знаю, как он там оказался, но он явно голоден и замёрз… И я решил его забрать, хотя бы на время… Я найду ему хозяина, обещаю, но можно он побудет пока у нас? Я полностью беру его на себя, он не будет тебе мешать, я…       – Беглец, – вдруг перебила его Шестая, и тот сразу же замолчал, в волнении ожидая окончательного решения, – помолчи.       Беглец послушно поджал губы, а Шестая, больше ничего не говоря, аккуратно взяла котёнка из чужих ладоней и немного подняла над собой. Чёрная шёрстка была ощутимо холодной и мокрой от снега, сам котёнок не переставал мяукать и панически шевелил задними лапами, не понимая, что сейчас хотят с ним сделать. Шестая словно увидела что-то до боли знакомое в этой напуганной и слегка грязной мордочке, как будто видела это выражение очень давно, и круглые большие одинокие глаза ещё больше напоминали ей о том роковом дне…       – Эм… Шестая?.. – прервал её поток мыслей Беглец, и Шестая посмотрела на него слегка замутнённым взглядом. – Ты в порядке?       Она на секунду зажмурилась. Постаралась сосредоточиться на реальности и вернуть сознание из недр воспоминаний. Потом вновь взглянула на котёнка, который обречённо обмяк в её руках, точно ожидал своей участи. У Шестой дрогнуло сердце, и она аккуратно прижала малютку к груди, к своему серому свитеру.       Через секунду тишину нарушило благоговейное мурлыканье – котёнок, почувствовав тепло и безопасность, уткнулся носом в пушистый свитер и лапками принялся мять мягкую ткань на рукаве. Шестая нежно погладила котёнка по макушке большим пальцем, потом подняла глаза на застывшего у двери Беглеца.       – Ну? Чего замер, как не родной? Пошли, поедим и этого мелкого заодно накормим, – тихо сказала она и скрылась в кухне вместе с котёнком.       Беглец торопливо скинул куртку и снял сапоги, а сам при этом не мог понять: Шестая приняла их нового пушистого гостя, или тут присутствует подвох? Теряясь в догадках, Беглец зашёл в кухню, где Шестая одной рукой налила в миску молоко и поставила греться в микроволновую печь. Котёнок тем временем мирно мурлыкал ей куда-то в район локтевого изгиба. Беглец в неловкости почесал затылок.       – Так значит мне искать ему хозяина? – осторожно спросил он.       – Зачем? – не поняла Шестая. – У него уже есть хозяева.       У Беглеца округлились глаза – он явно не ожидал такого ответа.       – Ты сейчас серьёзно? Мы можем его оставить?       – А почему нет? Раз нашёл, пускай с нами живёт. – Шестая ещё раз взглянула на котёнка, после чего томно вздохнула: – На нас он похож, такой же несчастный и брошенный…       – Это да, – кивнул Беглец, и с облегченным вздохом уселся за стол. – Я рад, что ты его всё-таки смогла принять.       Шестая ничего не ответила. Ей самой было непривычно от того, что, будучи преданной строгому закону "каждый сам за себя", она сейчас грела своим теплом беззащитное и совершенно беспомощное существо, хотя никогда ни к кому не проявляла сострадания, особенно к морально слабым. Но на этот раз ей что-то не позволило отвернуться от этого бедного котёнка, а что именно, она не знала, и тем не менее не побрезговала взять его в руки и прижать к себе.       Пару минут в кухне стояла тишина, разбавляемая кошачьи мурлыканьем, и Беглец невзначай решил спросить:       – Раз такое дело, как мы его назовём?       Шестая без особых раздумий почти сразу ответила:       – Моно.       – Моно? – удивился Беглец. – Необычно… А почему именно так?       – Так звали моего старого друга, с которым я ещё выживала в том городе.       Беглец вдруг встал со своего места и приблизился к сестре. Взгляд его стал серьёзным, даже несколько беспокойным.       – У тебя был друг всё-таки? – спросил он. Шестая молча кивнула. – Почему не рассказывала о нём?       Она снова вздохнула.       – Потому что хотела забыть. Я… Его бросила… Там, в Башне. И он скорее всего погиб…       Шестая виновато опустила взгляд на мурчащего котёнка, чувствуя, как старая рана открылась вновь. Беглец стоял рядом с ней и усердно думал об одном: как же она держала это все в себе? И как вообще живет с этой нестерпимой болью от тоски и вины перед тем несчастным другом? А ведь он не знал, что у Шестой был друг до него, что она выбиралась из Бледного города не одна и делила с кем-то скудные крошки еды и место для сна.        – Так это из-за него ты так страдаешь? – осмелился спросить Беглец, на что получил немой кивок.       Без лишних вопросов он снова приобнял сестру, утешающе похлопав по спине.       – Знаю, тебе, наверное, было страшно в этот момент, – прошептал он ей над ухом. – Уверен, он бы простил тебя, будь он жив.       – Не думаю, – возразила Шестая, уткнувшись лбом в плечо брата. – Я поступила с ним ужасно, но я не могла иначе.       – Чшшш, всё хорошо, – успокоил её Беглец. – Мы все под страхом совершаем ошибки, ведь иного выхода иногда совсем не было.       – Это да…       Беглец отстранился от неё и заглянул в чужие глаза, положив ладони на плечи сестры.       – Я знаю, это трудно, но… Постарайся это отпустить, ты всё равно уже ничего не изменишь. – Он закусил нижнюю губу. – Может, он вообще жив, и ты сможешь попросить у него прощения?       – Не знаю, – ответила Шестая. – Я не уверена, что из той Башни можно выбраться живым. Мне самой-то это еле удалось.       – А вдруг и он смог? – предположил Беглец. – Если тот Моно прошёл с тобой такой путь, то он тоже довольно силён и способен спастись.       – Хотелось бы верить, – в полголоса хрипло произнесла Шестая.       В этот момент микроволновая печь издала громкое короткое "динь". Беглец на это весело усмехнулся:       – Время кормить нашего нового члена семьи.       Шестая лишь слабо улыбнулась и взглянула в окно. Вдалеке она увидела, как горит красная звезда на верхушке самой высокой ели, и подумала про себя:

"Я надеюсь, ты действительно выжил, Моно…"