Нищий интеллигент

Однокурсники стали считать тебя заучкой, стоило только распространиться информации, что ты делаешь хорошо не только свою работу, но и чужую. Все началось с того, что научник расщедрился на похвалу откровенно слабой группы студентов, отвечающей за музеи — от подробного эссе про Строгановский дворец он оказался в полном восторге, и кто-то из девчонок проговорился остальным, что это эссе написала ты. Не прошло и недели, как ты совершенно бесплатно выкатила группе по театрам рецензию на «Август: графство Осейдж». И, хотя этот спектакль немного не подходил под возрастной ценз не только средней, но и старшей школы, команда сумела скрыть это от профессора, который был восхищен самой рецензией. Еще бы он не был — у тебя имелся доступ не только к самой пьесе, которую ты увидела вживую, но и к книжному первоисточнику с пометками библиотекаря… он же экскурсовод, он же литературовед, он же искусствовед-самоучка. Девчонки слезно пообещали, что сходят за тебя в какую хочешь библиотеку в благодарность за такую неожиданную помощь, но ты в этом уже начала сомневаться: из музейной группы так ни одна и не сходила. Твоя команда может похвастаться посещением уже пяти библиотек, в то время как «музейники» выезжают только на дворце, который и в глаза-то не видели. Благо, есть виртуальная экскурсия, ее они, видимо, и посмотрят перед презентацией готового путеводителя, чтобы хотя бы примерно иметь представление о предмете практики. Но это ведь не то! В отличие от тебя, они не дышали этими стенами, не слушали истории, рассказанные ярким, волнующим человеком, не покидающим твоих мыслей уже больше двух месяцев… В общем, пропустили все самое интересное, но своим экскурсоводом ты с ними делиться не намерена. Как и вообще ни с кем. А вот своими впечатлениями хотелось непременно поделиться со всем миром — отчасти из-за этого ты и взялась писать для других. Личность любимого библиотекаря проглядывалась в каждой строчке: ты вспоминала любую мелочь, которую он говорил в тот или иной момент, благодаря чему в эссе его мнение тесно переплеталось с твоим. Ты представляла, что он сказал бы, увидев твой текст, что посоветовал бы исправить, и тут же меняла содержание, основываясь на его воображаемых подсказках. Твои слова были пропитаны любовью ко всему прекрасному, что ты видела в нем — он был больше, чем просто человек; он был квинтэссенцией всего, что видел и читал, всех мест, в которых бывал, и ты становилась частью этого мира и этого человека, пусть порой это и было не просто. После просмотра «Графства Осейдж» у тебя остались смешанные чувства: в тебе боролись тоска, отвращение, душевная боль и непонимание. Наличие книжки с подробными комментариями чуть облегчило тебе попытку проанализировать увиденное и услышанное на сцене. Ты начала читать уже в метро, ничего вокруг себя не замечая. На улице пришлось включить фонарик на телефоне — поздним вечером освещения явно было недостаточно для задуманного. Какой-то человек, выходя из машины, весело тебе крикнул: «Что, книга настолько интересная?». Ты на всякий случай ускорила шаг: идти в такую темень, приглашающее подсвечивая лицо для ночного хищника, было попросту небезопасно. Отец, к счастью, уже видел третий сон, а вернувшаяся с работы мать была настолько уставшей, что лишь махнула на тебя рукой. Даже не пошутила: «Как свидание?». Вообще внимания на твое возвращение не обратила. Тебе пришлось выпить несколько кружек ромашкового чая, надеясь, что он поможет справиться с простудой. Склонившись над книгой, ты провела подушечкой указательного пальца по чужим строчкам, представляя, что касаешься руки, написавшей их — так Татьяна Ларина копалась в книгах Евгения Онегина, узнавая все больше и больше о его вкусах и нем самом. До этого момента ты считала, что библиотекари — довольно трепетный народ, который даже дышать боится над книгами, но в своем личном экземпляре любимый мужчина мог позволить себе свободу. Например, он спокойно написал на полях: «тенотен 2 шт 4 р в день», «арипризол — врачебная ошибка» рядом с перечислением лекарств, которые принимала Вайолет. В ее списке мужчина подчеркнул валиум, но зачеркнул викодин и дарвон, а рядом с ксаноксом написал «не продается». Пытался запомнить, что принимает сам? Или пометил таблетки специально, зная, что отдаст книгу тебе? Всезнающий Гугл подсказывал, что твой дорогой человек прибегает к снотворному и средствам против стресса и тревоги, но не заинтересован в обезболивающих или таблетках, прописываемых при биполярном расстройстве и шизофрении. Могло ли у него быть тревожное расстройство? Возможно, он просто переутомился? Но зачем ему тогда психиатр? Чем бы он ни болел, тебя это не останавливало. Если бы он был социально опасен, то давно бы лежал в психиатрической лечебнице. В отданной на твой суд книжке библиотекарь подчеркивал реплики героев и писал рядом с ними короткие характеристики. Чарли, муж сестры желчной старухи Вайолет, по его мнению, — «представить рабочего класса, простой парень», потому что сказал, что Беверли, как преподавателю, свойственно читать книги (а Чарли, как обивщику мебели, нет). Чарли, на твой взгляд, — самый нормальный персонаж во всем этом кошмаре: в меру простой, в меру веселый, а еще очень открытый и любящий человек. Но он быстро терялся и забывался на фоне общей драмы. Так и в реальности куда лучше запоминается плохое, чем хорошее, хотя к библиотекарю это было не применимо: ты помнила, как невесомо он тебя касался, и вычеркивала из памяти обвинения, которые он бросал в твой адрес. «Мне нужна Барбара», — настаивала Вайолет. «Любимая дочь», — отмечал хозяин книги. Любимая дочь, которая, топя горе в бокале, под конец пьесы стала, как никто, походить на свою мать, и прогрессом это не назовешь. Скорее, деградацией. Средняя дочь Айви — библиотекарь, что твой мужчина особенно подчеркнул. Она, видимо, нравилась ему больше всех, раз он, пытаясь защитить выдуманного персонажа, назвал Вайолет лукисткой. Никто не смеет говорить Айви, что она выглядит не идеально! И никто не смеет порицать вкусы библиотекаря. Рукава-фонарики, да. Они тебе будут еще долго вспоминаться. «Брак — это тяжкий труд. Даже при самых благоприятных обстоятельствах». Состоял ли он когда-нибудь в браке? Вы не говорили об этом, а ведь он вполне может быть разведен. И если он ассоциировал себя с Барбарой… Неужели это действительно произошло? Ты обещаешь себе отнестись к этому стойко: в конце концов, твой мужчина намного тебя старше, и успел прожить ту жизнь, в которую ты едва вступала, упорхнув из-под маминого крыла. Были люди до тебя, будут и после. Любимому человеку не желают одиночества — только счастья. Ты пролистала дальше, и глаза зацепились за фразу Барбары: «Эти чертовы таблетки стоят огромных денег». Это снова послание к тебе или лишь совпадение? Положим, фраза была обведена не случайно. Тогда, выходит, все финансы библиотекаря уходят на лечение? На полях же он написал следующее: «Вайолет нужно было опустошить ячейку в банке, чтобы оплатить таблетки». А ведь и правда… Таблетки для нее были дороже жизни мужа. Как и иллюзии. Твой мужчина видел себя тем, кто утопится, а не тем, кто променяет жизнь на наркотические трипы. И то, и то одинаково нехорошо — меньшего зла в их случае не существует. Можно ли было сказать, что оба этих героя выбрали несуществование? И что, в таком случае, выбрал твой мужчина? «Каждое слово, что он написал, сравнивали с «Полевым жаворонком». Он, наверное, постоянно думал: а что они про это скажут, лучше это или хуже?.. Хотя, наверное, наступает момент, когда посылаешь все к чертовой матери и пишешь, что хочешь, и плевать тебе на то, что скажут». Библиотекаря называли поэтом… Ему стало плевать, что другие скажут о его творчестве, или ему захотелось, чтобы стало плевать? Девушки насмехались над ним из-за его стихов? Коллеги, возможно? Было ли его творчество когда-либо опубликовано, хотя бы самиздатом? Продолжает ли он писать «в стол» или окончательно поставил на себе крест? Если когда-нибудь он поделится с тобой собственными стихами, ты не будешь смеяться. Даже над «розой — мимозой». Сцены разговора Барбары и Билла тебе было перечитывать труднее всего — на одной из страниц ты обнаружила засохшую кровь. Тебя это так напугало, что ты перелистала ближе к концу, лишь бы этого не видеть. Не понимать, не знать, не чувствовать. Но перед глазами увиденная картина стоять продолжила. Ты убеждала себя, что все это произошло в прошлом. Он с этим борется. Все хорошо. «Мне кажется, ты входишь в этот мазохистский транс и нарочно хочешь сделать себе еще больнее», — обратился Билл к вам всем — к Барбаре, хозяину книги и тебе. Библиотекарь отреагировал на это заявление однозначно — перечеркнул его так, что проткнул бумагу. Ты представила, как он нахмурился, до побелевших костяшек вцепившись в острый карандаш, и сказал в пустоту: «Это ты меня таким делаешь». Если бы ты продолжила вглядываться в кровь и черноту, за которой едва проглядывались слова, ты тоже перешла бы в разряд мазохистов. А здоровая психика тебе была важнее. «Потом начался долгий период рефлексии, воспоминания меня засасывали, как трясина: в чем я была не права, что я делала не так. И тут даже не замечаешь, как уже больше не можешь двигаться вперед, а будто зависаешь в пустоте. Не можешь жить дальше, потому что не знаешь, как перестать прокручивать картины прошлого… И так — годами!», — агонизировала Карен, младшая из сестер. Почерк библиотекаря здесь был уже не такой идеальный. Хаотичный, беспорядочный, едва читаемый, не умещающийся в рамки страниц, потому что боли твоего мужчины не хватало места в этом тесном пространстве. «Я — чудовище, я совершил ошибку, много ошибок, которые мне уже не простят… Доктор говорит, я должен простить сам себя, но я не могу… Не сплю по ночам — представляю, что и как нужно было сказать тогда. Денег ни на таблетки, ни на бутылку, ни на новый сеанс, если я не умру сейчас, меня убьют последствия моих ошибок. Нужно отпустить… Все, сейчас, немедля. Я — лучшее из чудовищ, и стану еще лучше, я смогу». Ты уверяла себя, что сморкаешься из-за насморка, а не из-за того, что плачешь. Эта книга — и не книга вовсе. Это его случайный дневник, который он вот так просто вручил тебе в руки. Как Лев Толстой своей жене, вот только ей пришлось читать про его кувыркания с проститутками, а тебе — про бездну человеческого отчаяния. Оригинально библиотекарь решил показать тебе свое доверие. Разве можно было его — после такого — оставить? «Можно убедить себя полюбить кого угодно», — сказала Барбара. «Может, в этом и проблема?» — вопрошал уже ровный и красивый почерк. — Ты убеждаешь себя, что можешь полюбить меня? — тихо спросила ты, закрывая книгу. Непрочитанных заметок оставалось много, и ты могла бы изучить их от и до, разглядеть книгу под микроскопом, но… ты не хотела влезать во что-то настолько личное. Не думала, что имеешь на это право, даже если тебе разрешили. — Или, считая себя чудовищем, все равно надеешься, что тебя полюбят, как в «Аленьком цветочке»? Уверен, что я заставляю себя тебя любить, но люблю не тебя настоящего, а свои выдумки? Ты прав, я не знала про таблетки, про врача и диагноз, каким бы он у тебя ни был. Но ты — не «кто угодно», ты — не твоя болезнь. Ты интересный, харизматичный, образованный и воспитанный мужчина, и мне жаль, что я не смогу сказать тебе это в лицо, потому что… Ты слишком не такой, как я. Смелости мне не хватит. Ты всхлипнула, обняв книгу. Но представляя, что обняла — его. Следующие дни ты пыталась поставить ему диагноз, отвергая одну теорию за другой. Депрессия ему не подходила — он каждый день выходит на работу, выглядит опрятно, на лекциях и на культурных мероприятиях начинает испытывать духовный подъем, увлеченно рассказывая о том, что нравится. Никакой всепоглощающей апатии или заторможенности. Можно было бы говорить о маниакальной фазе в биполярке, которую слегка приглушали лекарства — кто знает, вдруг ваше общение выпало именно на нее? — но слишком уж он был… уравновешен. Что у него еще могло быть? РПП? Если он отказывается от мяса, это не значит, что он морит себя голодом. Что насчет тревожки или ПТСР… Его не пугают громкие звуки, он не впадает в ступор, его не преследуют панические атаки: по крайней мере, ни в его записях, ни в его поведении ты подобного не замечала. В итоге ни один из диагнозов ему не подошел. Слишком мало данных, чтобы что-то утверждать наверняка, да и ты — не его лечащий врач. Возможно, перед поступлением в вуз стоило выбрать другую профессию. Еще не поздно начать готовиться к ЕГЭ по биологии? Нет, надо прекратить заниматься глупостями, а то так и до паранойи дойти недалеко: вообразишь себе, что он какой-нибудь психопат, и как ему потом в глаза смотреть будешь? Про эпатажных людей всегда говорят — непонятно, безумны они или гениальны. У библиотекаря было свое уникальное видение, своя собственная, особенная подача. Если видеть мир его глазами означало смотреть глазами безумца — пусть так. Безумцы всех умней.

***

Когда вы видитесь вновь, твоя простуда успевает пройти. Это было основным условием вашей встречи: библиотекарь не хотел, чтобы ты приходила к нему больной. Сразу же тащить тебя на новое не-свидание он не стал, предложив прогуляться до букинистического магазина. От библиотеки до него добираться двадцать минут минимум, но ты не жалуешься: чем больше времени ты проведешь с дорогим для тебя человеком, тем лучше. В последний раз вы расстались на неоднозначной ноте. На его работе ты долго не появлялась даже для того, чтобы просто посидеть в зале, делая домашнее задание. Не мог ли он подумать, что ты его бросила? Такой большой перерыв мог испортить отношения между вами. Не успели ли вы отдалиться? Ты узнаешь своего мужчину заново, разглядывая его профиль. Скулы заострились сильнее — теперь это не было игрой теней. Конечно, ты же перестала носить ему покушать… Даже сейчас забыла это сделать: утром совсем не было времени на то, чтобы собрать ланч бокс — на пары ты безбожно проспала. Но ничего, в следующий раз ты обязательно принесешь ему что-нибудь вкусненькое. Из всего тобой приготовленного больше всего ему пришелся по вкусу греческий салат. Лично для тебя маслины в салате — гадость несусветная, а он именно их первым делом и вылавливает. Можно ему вообще банку маслин подарить. В качестве компенсации. Книжка, хранящая его тайны, обжигает руку, так что ты испытываешь облегчение, когда он забирает ее, пряча в карман, в котором и без того уже что-то лежит. Пальто снова слегка расстегнуто — он-то не боится простудиться. Говорит, что закален. Раньше выливал на себя ведро ледяной воды перед тем, как выйти из дома, старался одеваться легче необходимого, привыкая к холодам. С погодой в Питере все равно никогда не угадаешь, вот и ходит всегда одинаково. Хотя ты подозреваешь, что он просто не может позволить себе пальто потеплее. — Не передумали? — коротко спрашивает он и дергает головой. Резкое движение, нервное, как будто внезапно шею защемило. Ты без труда мысленно заканчиваешь фразу за него: «Не передумали продолжать со мной общаться?». И твердо отвечаешь: — Нет. — Почему? Надеется получить то ли комплимент, то ли повод для того, чтобы расстаться. Тебя такими вопросами уже с ног не сбить. На улице снова потеплело, болезнь отступила, настроение у тебя прекрасное, а некогда загадочный и недостижимый библиотекарь кажется тебе уже не таким непостижимым. Вы словно знакомы сто лет, не в первый раз гуляя по этим улочкам и заводя из раза в раз один и тот же разговор, в процессе которого мимолетно сталкиваетесь локтями. Ты замечаешь, что тебе становится легче от того, что он рядом. Двое против всех невзгод… Когда вы вместе, у вас достаточно сил. Пусть это ощущение никогда не пропадает! — А почему Вы меня все еще терпите? — ты улыбаешься ему. Уже не так скованно, как раньше, но он на твою улыбку не отвечает, уйдя с головой в свои мысли. — В болезни и здравии… Простите, пожалуйста, за то, как вела себя в театре. Я была совсем грубой и некультурной, плохо контролировала, что говорю и делаю. Возвращаю еще и платок, кстати. Я его постирала. Ты бы хотела, конечно, оставить простой на первый взгляд клочок ткани себе, но это было бы действием безумной фанатички. У человека, у которого нет денег на лекарства или алкоголь, на новый платок точно не наберется, так уж расставляются приоритеты. Библиотекари получают немного… Но, если так посмотреть, он хотя бы что-то зарабатывает и не сидит ни у кого на шее (если не выяснится, что он все-таки женат… но, по крайней мере, он точно не живет с мамой, мамы-то нет, так что минус свекровь). Мужчина без слов забирает свою вещь обратно. Платок — насыщенно-зеленый, без вычурных узоров и надписей. Ты аккуратно сложила его, чтобы приятно было на него смотреть, но библиотекарь все равно расправляет и складывает его заново, основываясь на своих представлениях о прекрасном. «ОКР!», — звенит в голове звоночек. Ну, или у тебя просто руки не из того места, и сложила ты все криво. Но это не главное, главное — старания. — Я в свое время много болел, не забывайте. Я все понимаю. Когда людям плохо, они бывают невыносимы, — и, пока ты не успела в шутку возмутиться: «Это я-то невыносима?!», переводит тему: — Как Вам книга? Теперь его неизменное пальто слегка топорщится на том месте, куда он положил «Августа». Со стороны может показаться, что он прячет за подкладкой пакетик наркоты. После чтения некоторых его заметок ты бы такому не удивилась. Проходящие мимо полицейские тоже такому повороту не удивились бы, но их взгляд скользит по тебе, и они вас не останавливают. Как будто наличие у человека адекватной, «правильной» девушки предполагает, что он и сам адекватный и правильный. Ты все еще не знаешь, какой он на самом деле. У тебя к нему столько вопросов… Но у вас образовалось негласное правило — не спрашивать раньше времени; пробовать блюдо, не торопясь. Оно становится острее и горче с каждым укусом, так что к нему просто обязаны подавать лимонад. Лучше всего — мохито. — В ней слишком много… Вас, — выбираешь ты самую обтекаемую формулировку из всех возможных. Наверное, тебе в качестве ответного жеста доверия стоит отдать ему уже свою книгу с заметками, но ты слишком боишься показаться ему недалекой и глупой. Ну, еще больше, чем уже кажешься. — Неприятно, верно? — он избегает твоего взгляда и неосознанно ускоряется, спрятав руки в карманы. Наверняка сейчас сжимает их в кулаки, но не хочет, чтобы ты это видела. «Я — чудовище», — так он сказал. Ты его чудовищем не считаешь. Ветер бьет его в лицо, разметая локоны, и он морщится. На секунду ты замечаешь, какое недовольное, даже злое у него становится выражение. Пытаешься не принимать это на свой счет — ты ничего не сделала, чтобы на тебя злились. Просто у него, наверное, не задался день. Ты приехала к нему сразу после учебы, и ему пришлось отпроситься с работы пораньше — уж слишком долго он тебя не видел. Он не обвиняет тебя в излишней задержке, он вообще о ней не говорит. Тебе тоже пришлось несладко, пока ты ждала, когда спадет температура, а кашель перестанет распугивать прохожих, так что вы были квиты. — Это больно, — поправляешь ты. — Даже страницы кровоточат. Никто не заслуживает таких страданий. Вы… хотите обсудить… все это? Непрекращающиеся страдания, кажется, являются огромной частью его жизни. На парах по психологии вы недавно обсуждали, что многие люди, особенно мужчины постсоветского пространства, игнорируют свои чувства, и это выливается в жуткие переработки, импульсивность или алкоголизм. Пока делаешь вид, что все в порядке, негатив копится внутри, а потом вырывается… Снова вспомнился Беверли из пьесы: молча пил, глядя на рушащийся брак, и так же молча утопился. Нет, он, конечно, оставил записку, но… Тонул он в полном одиночестве. «Ну как такое может быть?! Что, человек прыгает в воду, и не хочет всплывать?» «Вряд ли… если только он не настроен решительно». Твой мужчина не один. На его лице проглядывается борьба — он пытается расслабиться, чтобы не выдать того, что чувствует, и брови сами собой то опускаются, то поднимаются. Последовавшая за этим блаженная улыбка подсказывает тебе, что со злостью он не справился. Читать его с каждым разом все легче. — Только с моим психиатром. «И зачем тогда Вы мне это показали?». — Хорошо, — ты закусываешь губу. Совсем не хорошо, конечно, но он и так достаточно тебе открылся. Еще и жалеет об этом, считает очередной ошибкой. Ты выпаливаешь на одном дыхании, стремясь как можно быстрее успокоить его на свой счет: — Вы не побоялись открыться мне, и я это ценю. Вы, наверное, сейчас гадаете, почему не оттолкнули меня этим? Прям как Эдвард Каллен, который удивлялся, что Белла не сбежала, узнав, что он — вампир. Браво. Гениальная аналогия! Именно знанием «Сумерек» и надо было сейчас перед ним блеснуть! Но, если уж на то пошло, в «Солнце полуночи» было прекрасно показано, что Эдвард считал Беллу сумасшедшей… Примерно так библиотекарь, наверное, думает теперь и о тебе. Либо глупая — не поняла, что бежать надо, причем срочно, — либо сумасшедшая. — Эдварда Каллена, как и Желткова, теперь принято называть «сталкером». Но первый — красивый, богатый и бессмертный. Поэтому он Вам нравится больше? Да ё-моё, он что, этого Желткова теперь до конца дней тебе будет припоминать? — Ой, да ну этого Эдварда, — ты безошибочно чувствуешь опасность и умело ее избегаешь: — Он слишком молодой. То ли дело Карлайл… Ты в жизни бы не подумала, что когда-нибудь в неироничном ключе будешь обсуждать со своим мужчиной «Сумерки». Почувствовав родную стихию, библиотекарь начал на полном серьезе разбирать плюсы и минусы всей саги (плюс — КАРЛАЙЛ). По его словам, чтение подобной литературы — это не что-то постыдное. У каждого поколения — свои герои, главное, чтобы народ не переставал читать. Хотя тебе мужчина настоятельно советует вместо Стефани Майер открыть Дафну Дюморье, что куда лучше скажется на развитии твоего вкуса… Но это, разумеется, всего лишь совет. — Подождите, я не успеваю читать все, что Вы мне рекомендуете… — жалобно замечаешь ты. — У Вас вся жизнь впереди. — Это намек, что мне все равно не отвертеться? Мужчина очень, очень печально вздыхает. Кажется, он собирается сказать что-то о твоей невежественности, но вдруг останавливается, да так резко, что ты впечатываешься грудью в его преградившую путь руку. — Что такое?.. — ты следуешь за его взглядом и замечаешь несколько тощих собак, собравшихся в кучку. Они явно бродячие, смотрят на вас волками, но приблизиться не пытаются — видимо, привыкли, что люди их бьют. — Ой, собачки. — Не подходите к ним, — приказывает мужчина. — Они могут быть агрессивными и бешенными. — Да я как-то и не собиралась. Даже если бы ты была совсем глупая и попыталась бы погладить такую вот собачку, у тебя это все равно бы не получилось — тебя ведь удерживали. Ты хлопаешь своего храброго рыцаря по руке, намекая, что он может ее опустить, принцесса-то не в беде, но он не двигается с места и только больше напрягается, когда собаки начинают рычать и лаять на вас. — Правильно ли я понимаю, что бежать нам сейчас не стоит? — выдаешь ты с неуверенным смешком. — Правильно. Голос у него чуть хрипловатый — ты понимаешь, что это от страха. И, кажется, этот самый страх сейчас его парализовал, так что нужно брать дело в свои руки. Буквально. Ты обхватываешь его ладонь своими теплыми пальцами, привлекая внимание, а затем тянешь назад и чуть вбок, заставляя встать спиной к домам. Краем глаза ты продолжаешь следить за псами — вас разделяет узкая дорога, по которой время от времени проезжают машины. Именно это собак и останавливает от того, чтобы броситься на вас. — Давайте бочком пойдем, потихонечку, помаленечку, — предлагаешь ты, слегка подталкивая мужчину. А то можно простоять тут целую вечность, пялясь друг на друга. Так вы и двигаетесь крабиком, периодически замирая. Собаки на вас смотрят-смотрят, смотрят-смотрят… А потом уходят по своим собачьим делам. Будь они чуть разумнее, то, наверное, покрутили бы хвостами у виска, приняв вас за идиотов. Но лишняя предосторожность не повредит. Даже когда врагов и след простыл, неистово бьющееся сердце не успокаивается. Ты решаешь хоть немного разрядить обстановку: — Слушайте… а почему мы продолжаем так странно идти? Собаки же уже ушли. Мужчина задумчиво смотрит на тебя: вы как-то незаметно для самих себя вцепились друг в друга, и ему пришлось сгорбиться, чтобы тебе было удобнее за него держаться. Прибавьте к этому крабий шаг… И со стороны получите потрясающую картину: двое пьяных запутались в своих ногах и забыли, как правильно их переставлять. Но твой спутник не был бы самим собой, если бы даже в этой ситуации не попытался остаться невозмутимым. Он быстро выпрямляется и интересуется как ни в чем не бывало: — Боитесь собак? А он как будто нет! Ты решаешь подыграть ему и говоришь серьезно, изо всех сил стараясь не рассмеяться при виде его наигранно сосредоточенного лица: — Да вот, покусала меня одна в детстве… — Аналогично. — И шрам у Вас остался? — Не на том месте, которое принято показывать. — Ну воооот, — тянешь ты разочарованно. Ведь тебе так хотелось похвастаться боевыми ранениями и сравнить их с чужими! В детском саду и в начальной школе вы все так делали. А потом как-то… выросли. Поскучнели. — Но если очень хорошо попросите, я Вам все-таки его покажу, — не лишает тебя мужчина последней надежды. — Когда-нибудь. — Обещаете? Он улыбается. И на каком таком месте у него, интересно, остался шрам?.. Ради того, чтобы это увидеть, вполне можно «хорошо попросить». Ты хихикаешь, потому что в голове у тебя ни одной приличной мысли. У библиотекаря, кажется, тоже. Облегчение накрывает вас с головой, даря ощущение эйфории. Ты пытаешься вернуться к прерванному разговору, но в теме «Сумерек» вы успели обсудить все, что хотели. Если же отматывать еще раньше… О заметках в «Августе» вы так толком и не поговорили, но возвращаться к этому будет неуместно, особенно теперь, когда вы оба, наконец, расслабились. Правда, вопрос: «А какое у Вас психическое расстройство?» неуместен в любое время. Интересно, есть ли у твоего спутника судимости? — Забыла поблагодарить за помощь с рассказом о Фаэтоне! — находишь ты новую тему. — Ну, что Вы, не стоит, — польщенно просит твой спутник, все сильнее расцветая. — Я мало чем Вам тогда помог… — Не скромничайте. Мне, конечно, пришлось переписывать рассказ дважды, — ты делаешь милое лицо, чтобы недовольство на нем не проглядывалось так уж явно, — но зато препод впервые за все это время поставил «отлично». Причем, только мне. В этот момент ваше долгое восхождение к книжному Олимпу заканчивается дверью магазина, которую библиотекарь галантно придерживает перед тобой, не изменяя своим привычкам. Колокольчик над вами жалобно звенит, оповещая продавца о вашем появлении, и вы шумно вваливаетесь в темное и тесное пространство, не переставая щебетать. — …а потом мы всю пару обсуждали Кафку, — ты ловишь на себе заинтересованный взгляд, и тут же открещиваешься: — Но я ничего, кроме «Замка», у него не читала. Ну и еще того короткого рассказа… про тараканчика. Всю сдвоенную пару ты сидела с намертво приклеенной к губам улыбкой и покладисто кивала на монолог преподавателя, который время от времени поворачивался к тебе за очередным согласием с его мнением по поводу творчества данного писателя. После общения с библиотекарем поддерживать «разговор» оказалось гораздо легче — эти двое чем-то похожи… Оба дотошные и увлекающиеся натуры, но библиотекарь все-таки симпатичнее и не демонстрирует интеллектуальное превосходство настолько нагло. К концу пар преподаватель, кажется, начал чувствовать в тебе родственную душу, хотя все, что ты к тому моменту помнила про сюжет «Замка», это то, что главный герой К. всю книгу пытается попасть в Замок, а потом… Кафка не дописал книгу, так что никто не знает, что было потом. В «Превращении» вообще не было ничего интересного — ну, проснулся однажды человек тараканом, а потом умер, чего бубнить-то. Когда ты ляпнула, что у Кафки вообще нет законченных работ (отчасти ты была права — романы-то он так и не закончил, повести и рассказы — другое дело), ваша с преподавателем родственнодушность начала трещать по швам. К счастью, на этой драматичной ноте пара и закончилась. Однокурсники вообще ни разу рта не раскрыли. Получили внезапную лекцию про творчество Кафки вместо семинара о функциональных стилях речи и еще больше укоренились во мнении, что ты — заучка… Что привело к наплыву халявщиков с просьбой дать списать. Во всей этой ситуации есть и положительная сторона — тебе предложили начать делать другим домашку за деньги. Подкинуть бы такую идею библиотекарю, а заработок разделить пополам… Только интуиция тебе подсказывает, что он откажется. Библиотекарь всегда готов «направить на путь истинный», дать нужную литературу, указать на ошибку, но делать все за других он вряд ли станет. Поэтому-то у него и нет денег. — Кафка не упоминал, что именно это за насекомое, — встревает в беседу немолодой мужчина, раскладывающий на полках книги. Судя по неглубоким, но уже заметным морщинкам (большая часть собралась в уголках глаз), он старше твоего спутника, но не намного. — Только описал твердый панцирь и большое количество лап. У нас много Кафки, девушка, вооон на том стеллаже. Посмотрите, может, Вам что-нибудь приглянется. Добро пожаловать в наш скромный магазин! — мужчина приветственно взмахивает рукой и роняет книгу, которую до этого пытался втиснуть между двумя другими. — Не судьба, — говорит он уже тише и… оставляет книгу лежать, где упала. Только под коврик ее ногой не задвигает, потому что никакого коврика тут нет, а еще потому, что твой спутник пристально на него смотрит. — Спасибо, но у меня случился передоз Кафкой, и я его больше не вынесу. Не подскажите, где тут у Вас романтическая проза? Не потратив ни секунды на раздумья, продавец указывает себе за спину. Туда ты и пытаешься протиснуться, попутно замечая, что этот магазин слишком маленький для такого большого количества книг. Все они не умещаются на полках: некоторые возвышаются стопками-башенками, заняв собой все пространство от пола до потолка. Как оттуда вообще вытащить понравившуюся книгу, если вся конструкция тут же разрушится? На нее и дышать-то страшно. По магазину разливается желтоватый, приглушенный свет, а еще стоит отчетливый запах старых книг. Или запах гниющих деревьев, как любит говорить мама. Поняв, что в тесной лавке (в которой невозможно сделать и шагу без того, чтобы на что-нибудь не наткнуться), как-то слишком темновато, ты осматриваешься внимательнее и замечаешь, что редкий свет исходит от множества свечей, расставленных где попало. Они, конечно, прикрыты стеклянными колпаками, но от пожара это в случае чего не спасет. Причем все всё прекрасно понимают: ты замечаешь расклеенные повсюду бумажки с надписями, сделанными от руки: «Свечи из сосудов не вытаскиваем! За возгорание ваших жоп магазин ответственности не несет». «Электричество выключено за неуплату налогов. Подайте гроши — будет свет». «Бизнес прогорел, а рукописи не горят». Мдааа, хозяин магазина оказался весьма… своеобразной личностью. Той самой жопой, которая должна загореться от увиденного, ты чувствуешь, что за спину этого самого хозяина ты сейчас и пытаешься пробраться. Не то, чтобы успешно: чтобы тебе подойти к нужной полке, ему для начала нужно выйти из небольшого коридорчика, который ведет к шкафу. И делать он это не торопится. Его глаза в местном освещении кажутся желтоватыми; он хитро щурится, кивая библиотекарю в знак приветствия: — Ты все за старое, или мне ради приличия стоит показать тебе привоз? Резкая смена тона — функционального стиля речи, поправляешь ты себя, — заставляет тебя отвлечься от попытки прочитать надписи на корешках. Кажется, на полке с романтикой нет ничего, кроме книг про приключения Анжелики… Продавец-консультант, наконец, отступает к кассе, освобождая тебе путь, но теперь этот загадочный мужчина кажется тебе куда интереснее представленного в магазине ассортимента. Эти двое явно давно знакомы. Друзья? Желтоглазый букинист чисто внешне кажется тебе заурядным человеком: в растянутых рваных джинсах, в потасканной безрукавке с кучей карманов, с лицом обычного работяги. Но сама работа в книжной сфере и осведомленность о творчестве Кафки говорит как минимум о неплохом багаже знаний, а хитрый прищур — об умении этим багажом пользоваться. — За старое, — уголки губ библиотекаря слегка приподнимаются. Этому человеку он не готов улыбаться так же широко, как тебе, но явно испытывает к нему симпатию. Что странно, ведь с книгами тот обращается просто ужасно. — Травишь себе душу, травишь… Может, новое тоже глянешь? Никуда твоя Ахматова не денется, я ее даже в зал не выставляю… — ворчит мужчина, направляясь к закрытому шкафу, стоящему у стены за кассой. Ему приходится встать на стул, чтобы достать с последней полки многотомное собрание сочинений. Библиотекарь, наверное, с легкостью дотянулся бы до книг рукой, но букинист не предоставляет ему такой чести. Выкладывая книги на столик рядом с кассой, книжный барыга не прекращает болтать: — У меня тут «Сага о Форсайтах» восемьдесят второго года выпуска, состояние — идеальное! Ею голову расшибить можно, у меня так один знакомый парень и присел… — библиотекарь, не слушая, протягивает ладонь вперед, намекая, что в нее нужно кое-что положить, и букинист вздыхает. — Ладно-ладно, все, любуйся своим семитомным (шесть-основных-и-один-дополнительный) изданием две тысячи одиннадцатого года с позолоченным обрезом и форзацем из бархата, заказанным из Москвы специально для того, чтобы ты приходил на него любоваться… Библиотекарь трепетно берет протянутый ему пухлый розовый томик. Погладив книгу по бархатистой обложке, он открывает ее на первой попавшейся странице и… замирает, временно пропав для этого мира. Лицо его окончательно разглаживается. Немного помолчав, библиотекарь начинает исступленно нашептывать ахматовские строчки, высоко подняв книгу и демонстрируя ее всем слушателям:

— Для кого-то веет ветер свежий, Для кого-то нежится закат — Мы не знаем, мы повсюду те же, Слышим лишь ключей постылый скрежет Да шаги тяжелые солдат…

Букинист умилительно подпирает щеку рукой, как мама, слушающая выступление своего ребенка на детском утреннике, — ты замечаешь, как блестит на его безымянном пальце кольцо, — и утешающе замечает: — Когда-нибудь ты ее точно купишь, когда-нибудь… — Со следующей зарплаты, может быть, — задумчиво отвечает библиотекарь и аккуратно закрывает книгу. Посмотрел немного — и хватит, пусть лежит до следующего раза. Может, если бы не она, он бы сюда и не пришел. Ради любимого автора можно на многое закрыть глаза. Слова мужчин звучат как старая, давно известная шутка. Кажется, оба они уже не верят, что библиотекарь когда-нибудь выкупит Ахматову. Ты мысленно прикидываешь, сколько бы это собрание могло стоить, и, повернувшись к спутнику, спрашиваешь как бы невзначай: — А когда у Вас день рождения? Твой мужчина растерянно моргает, не ожидая такого вопроса. Но прозвучало это как-то слишком уж палевно, без логической подводки, поэтому он быстро догадывается, что к чему. — Мне придется сохранить эту информацию в тайне, если Вы интересуетесь для того, чтобы сделать мне дорогой подарок. Я сам его себе куплю. Он смотрит на тебя цепко, не замечая, как букинист за его спиной показывает тебе листочек с надписью «80к». Понятно… — Да я так, просто… — ты невинно пожимаешь плечами и отворачиваешься, делая вид, что разглядываешь книги. Прямо перед тобой, в той самой стопке «от пола до потолка», на уровне твоих глаз лежит толстенький томик. А ты любишь толстенькие томики… — Оооо, «Дон Кихот»! Нам из него отрывок зачитали, там Санчо Панса… — «срет», — …справляет нужду, свесившись с лошади. В общем, нам это как раз задали. Сколько стоит? — Бесплатно, если сможете его вытащить, — безмятежно отвечает продавец, доставая из многочисленных карманов коробок спичек и пачку сигарет. Он же не будет курить прямо зде… А, нет, будет. — Но предупреждаю: без жертв это еще никому не удавалось. — И как Вы тогда продадите эти книги? — спрашиваешь ты с искренним недоумением. Букинист смотрит на тебя все с тем же хитрым прищуром, затягивается с наслаждением, и только потом отвечает: — Я их и не продам. Я их профессионально втюхаю. Так как слово «бесплатно» перекрывает все доводы разума, ты с надеждой переводишь взгляд на своего спутника. Не тебе же служить добытчицей ценных книг, да? Это прямая обязанность библиотекаря! Но так как он то ли специально, то ли случайно, смотрит куда угодно, кроме тебя, приходится произнести просьбу вслух, причем таким жалобным тоном, какой способен растопить сердце даже самого равнодушного человека: — Вы же мне ее достанете? Пожааалуйста. — Вы уверены, что она Вам нужна? Вы ведь ее и в нашей библиотеке взять можете, — обреченно замечает мужчина. Но так как ответ уже заранее известен, он снимает с себя пальто, кладя его на столик рядом с кассой. Ты ждешь, что библиотекарь сейчас залихватски закатает рукава рубашки, но они сами по себе настолько широкие, что он не испытывает в этом необходимости — воздушная ткань нисколько не стесняет движений. А жаль... — Библиотечную придется вернуть, а я хочу свою. Бесплатную! — отрезаешь ты. И отходишь от книжной башенки подальше. На всякий случай. — Правильно, правильно, — веселится букинист, постукивая сигаретой по пепельнице. — Если будет падать, то как раз в Вашу сторону. Можете под кассой спрятаться, если хотите. — А Вы? — А я отсюда посмотрю. Твой рыцарь высоко задирает голову, прикидывая масштаб предстоящей операции. Минуты две он просто стоит, размышляя, что предпринять, и только потом переходит к активным действиям. Пока он перемещает книги и лестницу, намереваясь начать разбирать башенку с верхушки, букинист, найдя в твоем лице благодарного слушателя, мечтательно рассказывает: — Хотел вот назвать свой магазин «451 градус по Фаренгейту», в честь книги моей любимой… Но меня успели опередить. «У Палыча» тоже уже занято, там тортики вкусные делают, жена их обожает. Пока вот остановился на «Огоньке», к советскому журналу отсылает. Здорово я придумал, а? Знаете, а я ведь из тех, кто буквально сгорает на работе… Этот человек, без сомнения, одержим огнем. В контексте магазина, доверху забитого легковоспламеняющимися предметами, это пугает. Ты еще раз испуганно обводишь помещение взглядом — ни системы пожарной сигнализации, ни банальных огнетушителей в глаза не бросается. Зато ты замечаешь свечу, которую библиотекарь переставляет ближе к себе, чтобы видеть, что делает. Одно неверное движение — и она выпадет из своего сосуда. И вот тогда… Но что букинист, что библиотекарь не обращают на это никакого внимания. Последний вообще заявляет патетично, устало проведя рукой по вспотевшему лбу:

— Не позволяй душе лениться! Чтоб в ступе воду не толочь, Душа обязана трудиться И день и ночь, и день и ночь!..

Разбирая одну башню, он строит рядом вторую, и вот она-то совершенно не устойчивая. У тебя возникает мысль, что твоему спутнику не помешала бы помощь, но он выглядит таким воинственным, что ты боишься к нему подходить. Отец всегда говорил матери: «Не трогай мужика, когда тот занят важным делом». Вот ты и не трогаешь. — Смотрите, какой чтец, — кивает на труженика букинист, а сам идет к выходу, чтобы повесить табличку «закрыто». В таком бардаке принять еще кого-то все равно невозможно. — Без концерта никогда не обходится — как заведет свою шарманку…

— Она рабыня и царица, Она работница и дочь, Она обязана трудиться И день и ночь, и день и ночь!..

— продолжает библиотекарь себя подбадривать. Букинист, глядя на чужие потуги, достает еще одну сигарету. А ты, кажется, начинаешь догадываться, в чем подвох. Он ведь сказал: «если сможете вытащить», но не уточнил, что будет, если башня разрушится, а книга затеряется среди прочего хлама. Может, для него все происходящее — не что иное, как развлечение? Незабываемое зрелище, за которое платить будет посетитель, все тут поломавший? Если ты права, то букинист действительно тот еще лис. Чем твоего спутника наверняка и привлекает. Ты не можешь с ходу определиться, нравится тебе этот человек или нет. Но вот что ты точно понимаешь, так это то, что еще одной выкуренной с его стороны сигареты ты точно не переживешь. В тесном помещении и так ужасно накурено и душно, так что ты, набравшись смелости, укоряешь нахала: — Простите, но разве здесь можно?.. Хотела бы ты, чтобы это прозвучало уверенно, но выходит что-то совершенно невразумительное, еще и оборвавшееся под конец из-за ужасного кашля. Голова начинает кружиться и болеть, вызывая желание сбежать на свежий воздух. Происходящее кажется нереальным. — …курить? — заканчивает за тебя букинист. Но, сжалившись, сигарету все же убирает. — Мне все можно. Кто мне запретит? Вы что, жаловаться побежите? Скажите, не по правилам пожарной безопасности? Вы смотрите, у меня брат — адвокат… — Она не будет жаловаться, — говорит откуда-то сверху библиотекарь. Несколько книг в итоге падает, выскользнув у него из рук, но он слишком устал, чтобы пытаться запихнуть их во вторую башню, потому они продолжают сиротливо валяться на полу. Тебе их становится жалко, да и сидеть без дела, когда другой работает, неприятно, так что ты пробираешься к потеряшкам, прикрыв голову рукой на случай, если сверху внезапно свалится что-нибудь еще. Сам библиотекарь, например. — Зуб даешь? — хмыкает букинист в ответ на его реплику. Тебе отчего-то становится неуютно. Как будто букинист сейчас тебя оценивает, и если проверку ты не пройдешь, лежать твоему трупу на дне Невы… Библиотекаря вот не смущает, как его знакомый смотрит на тебя. Он только иронично интересуется: — И что Вы будете делать с моим зубом, боюсь спросить? — Подарю кому-нибудь, — пожимает желтоглазый плечами. — Скажу, трофейный, вырвал из пасти злейшего врага. Все мне обзавидуются… Ну-ка, что у Вас там? — обращается он уже к тебе, завидев, как ты рассматриваешь поднятую с пола книгу. Увидев обложку, букинист тут же теряет интерес, безошибочно определив: — «Питер Пэн», издание девяносто шестого года. Его тоже можете забрать, если хотите. Оно никакой ценности не имеет. — Повесть или пьеса? — неожиданно заинтересовывается библиотекарь, остановившийся, чтобы перевести дух. А ведь он не только пальто снял, но и несколько верхних пуговиц на рубашке расстегнул… Ты ловишь себя на том, что уставилась на него совсем уж бессовестно, но он слишком утомился, чтобы заметить это. Куда больше его интересует книга в твоих руках, так что ты, не ожидая просьбы, протягиваешь ее ему. Пролистав пару страниц, он замечает разочарованно: — Повесть, укороченная версия. Действительно, никакой ценности. Но история сама по себе интересная… — он задумчиво стучит пальцем по обложке, глядя в пустоту. Ты узнаешь этот взгляд — сейчас будет вещать по-библиотекарски! — Она все время менялась автором. Книга в книге, пьеса внутри пьесы, альбом фотографий с якобы теми самыми детьми… Джеймс Барри пытался построить произведение, которое одновременно находилось бы в мире вымысла и в нашей реальности. Даже тайно установил в Кенсингтонском саду памятник Питеру Пэну, пытаясь убедить всех, что этот герой действительно существует. Скульптура неподвластна времени, как и сам мальчик, который никогда не вырастет… Пираты, русалки, индейцы, потерянные дети — я любил эту книгу когда-то… Он резко себя обрывает, крепко вцепившись в книжку; реши кто отобрать ее у него сейчас — не смог бы разжать пальцы. Нетрудно догадаться, с кем именно библиотекарь себя ассоциировал. Ты, и правда, замечаешь его схожесть с персонажем детских книг. Хотя бы в том, что мужчина тоже носит зеленое. Или в том, как ребячески он выглядит, поставив одну ногу на ступеньку лестницы! Похож на юнгу, намеревающегося залезть на мачту. Благодаря твоему воображению букинистический магазинчик разом превращается в корабль, качающийся на волнах, а букинист становится капитаном, курящим трубку и без страха глядящим на надвигающийся шторм. Ты же этот шторм только приближаешь, когда спрашиваешь: — А сейчас не любите? На лице библиотекаря не вздрагивает ни одной мышцы. Он с абсолютным спокойствием (которое, ты не сомневаешься, только внешнее) перехватывает «Питера Пэна» поудобнее… и бросает его в стеллаж напротив. Книги там настолько тесно прижаты друг к другу, что ни одна из них в итоге не падает, а вот «Питеру Пэну» не везет — у него отлетает корешок. Все происходит так быстро, что ты даже вздрогнуть не успеваешь. Тебя, к счастью, ничем не задело — библиотекарь все рассчитал точно. — Бесплатный психиатр поставил мне одноименный синдром… назвал меня инфантильным. Больше я к нему не ходил. Мужчина швыряет еще несколько книжек из башенки — так твоя кошка сбрасывала со стола карандаши, при этом нагло глядя тебе прямо в глаза. Букинист осматривает получившийся беспорядок с безразличием барина, которому не придется все это убирать, и многозначительно изрекает: — Я бы тоже злился, если бы какой-то хер с горы назвал меня вечным ребенком. Но посмотри правде в глаза: ты ведь такой и есть. Библиотекарь застывает в напряжении. Они сталкиваются взглядами — со стороны непонятно, кто из них побеждает в этой немой схватке. И все же… кто эти двое — друзья или враги? Теперь ты окончательно уверяешься: твой мужчина привел тебя сюда не для того, чтобы ты посмотрела на книги; он хотел, чтобы ты встретилась с этим странноватым человеком, который имеет над ним такую власть, что он ему даже в открытую возразить не смеет. Тут все, видимо, как со Строгановским дворцом — говоришь: «Некрасиво, мне не нравится», и получаешь снисходительное одобрение. Или, наоборот, говоришь, что все нравится, и тебя с распростертыми объятиями принимают в необычную компанию. Нужна ли она тебе только — это уже другой вопрос… — Я закончил, — нарушает тишину библиотекарь, так и не ответив на оскорбление. Значит, отчасти он с ним согласен? Твой мужчина не дает тебе подумать об этом, вручая вожделенный томик. В его руках книга казалась легкой, но ты заметно прогибаешься под ее весом. Ого! Идея обороняться целым талмудом не так уж и плоха… А ведь это только первый том, где-то тут еще должен быть второй… Но искать его ты не рискуешь. — Спасибо, — только и выдавливаешь из себя ты, пока твой спутник резкими движениями облачается в пальто, стараясь не глядеть на букиниста. Ты стала неожиданным свидетелем их ссоры, и неизвестно, чем все закончилось бы, если бы тебя здесь не было. Может, они бы вообще подрались, — по напряжению, стоящему в воздухе, ты понимаешь, что это вполне возможно, — но при тебе эти двое решают сохранять нейтралитет. Букинист только замечает напоследок, говоря тебе в спину: — А Кафку Вы все-таки почитайте внимательно, девушка, особенно его «Превращение». Повесть ведь о том, что общество делает с людьми, которые, как это называется, «не такие, как все». Что оно делает с нами. «Тараканчикам» стоит держаться вместе, если они не хотят умереть. Верно я говорю? Библиотекарь пропускает тебя вперед, слегка задерживаясь внутри магазина. Видимо, бросает еще один многозначительный взгляд напоследок, но ты этого уже не видишь, выбегая на улицу. Свежий воздух врывается в твои легкие, все там переворачивая, и ты, наконец, можешь вздохнуть полной грудью. Запах сигарет ты ненавидишь и с сожалением осознаешь, что вся им пропахла. Если не выветрится — у матери возникнут вопросы… И в слова «это не я, это рядом курили» она поверит вряд ли, пусть это и чистая правда. Вы отходите как можно дальше от «Огонька», чтобы покинуть зону видимости букиниста, наверняка продолжающего за вами наблюдать. Только метров через десять, приноровившись к твоему резко ускорившемуся шагу («Ни-на-секунду-тут-не-останусь»), библиотекарь осторожно спрашивает: — Как он Вам? — Кто, букинист? — уточняешь ты, хотя и без ответа понятно, что твоего спутника отнюдь не магазин интересует. Ну и отлично: о самой лавке ты можешь сказать мало хорошего. — Это игра в «скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты»? — В некотором роде, — серьезно кивает библиотекарь. Кажется, букиниста он уже простил, потому что ни злым, ни напряженным он не выглядит. Скорее, уставшим. И немудрено — столько книг сверху-вниз перетаскать. — Забавно… Автором этой фразы считается древнегреческий поэт Еврипид, но широкую известность она приобрела благодаря Мигелю Сервантесу, книгу которого Вы и получили в подарок от моего «друга». Как все в этом мире взаимосвязано… Ну так, что Вы о нем думаете? Библиотекарь прямо-таки настаивает на немедленном ответе! Значит, для него это важно. А «Дон Кихот», видимо, был взяткой, чтобы ты сказала о новом знакомом что-нибудь приятное. Рюкзак благодаря книге стал настолько тяжелый, что тебе хочется попросить библиотекаря любезно его понести. Но мужчина и так сегодня на славу потрудился, не стоит еще больше наглеть. Вот, что с людьми делает жадность! Придется до дома тащить самой. — Мне кажется, Ваш друг… в хорошем смысле!.. сумасшедший. Самую малость, — говоришь ты, чтобы никого не обидеть. Этот любитель Кафки — тот еще фрик, конечно, но пока он держит пламя под контролем, оно безобидно. Про твоего мужчину, наверное, можно сказать то же самое. — Книжная лавка внутри выглядит необычно, но вместе с тем… из-за своей очевидной любви к огню он может спалить весь магазин. — Вы правы, его страсть может быть чревата неприятными последствиями. Но это не безумие, это… фетиш. Вы в курсе, что фетиши нередко возникают при сильном потрясении, испытанном в детстве? Мой друг, к примеру, увидел, как лошадь сгорела заживо. Какие-то… мерзавцы подожгли ей хвост. Так, и каким это образом разговор перетек в обсуждение чужих фетишей? Не самая приятная тема, так еще и бедная лошадь пострадала. Смерть животных всегда трогала тебя сильнее, чем смерть людей. Потому что они такие… беззащитные, даже хищники. Человек придумал машины, которые будут делать все за него, воздвиг вокруг себя безопасные стены, прячась от холодов и бурь. А дикие животные так и остались одни против опасностей природы и технического прогресса. Как ты успела заметить, любимый мужчина ничего не говорит тебе просто так. Это он так пытается подготовить твою психику к очередному потрясению? Или на этот раз действительно просто пытается вызвать в тебе сочувствие к человеку, который что-то для него значит? — Это ужасно, — ты вздыхаешь. — И после этого огонь ему нравится? — Человеческий разум — сложная вещь. Ученые бьются, чтобы разгадать его тайны, но даже самый лучший психиатр не сможет объяснить, что творится у Вас голове… — твой ответ мужчина, к счастью, считает достаточным, не прося дополнительных комментариев. Не так уж и много можно сказать о человеке, который за все время вашего «общения» только покуривал себе да посмеивался. Погрузившись в размышления, ты удивляешься, когда тебя вдруг спрашивают: — Почему Вы мне не позвонили? — Что?.. Когда это ты ему должна была позвонить? Зачем? Куда? В открытом доступе имелся только телефон библиотеки, в которой он работал, но за все это время ты ни разу туда не позвонила. Мало ли, кто поднимет трубку? Да и звонить ты не любишь, если на то пошло. Поняв, что он застал тебя врасплох, и что ты совершенно не понимаешь, о чем идет речь, библиотекарь не менее удивленно уточняет: — Вы читали книгу, которую я Вам дал? В самом конце я написал свой номер. — Хм… Ты нередко находила в книгах его записки со стихами и иногда даже целенаправленно их искала, но номер? Стыдно признать, после трех (или уже больше?) не-свиданий и нескольких месяцев знакомства ты все еще считала себя недостойной того, чтобы звонить и писать ему. Сама попросить контакты ты боялась, да и тебе в голову не приходило, что он всерьез может где-то свой номерок оставить… Когда он достает «Августа» и демонстративно открывает последнюю страницу, на которой, и правда, карандашом написаны цифры, тебе становится ужасно стыдно. Отлично, теперь он будет думать, что ты лишь притворялась, будто читала, а на самом деле книгу даже не открывала. Приходится сразу признать, взволнованно размахивая руками: — Вы плохого не подумайте! В этой истории слишком много тяжелых тем, как будто в чужом белье копаешься. Вот если бы Вы написали в начале или в середине… Конечно я бы Вам позвонила! Это ты и его, и себя успокаиваешь, хотя на самом деле звонить бы все равно не стала. Побоялась бы. Но когда тебе так настойчиво подносят книжку к носу, чтобы точно все разглядела и клеймом выжгла в собственной памяти, идти на попятный уже как-то слишком трусливо и неправильно. Ты ожидаешь, что твой мужчина будет злиться или обижаться, но он только вздыхает — кажется, от облегчения. И тихо просит: — Перепишите к себе в записную книжку, пожалуйста. Мне не хотелось бы снова терять с Вами связь. После его слов ты начинаешь понимать, почему в начале Вашей встречи он был такой мрачный. Наверняка гадал, почему ты не отказываешься гулять с ним, но не хочешь ни сама ему звонить, ни своего номера давать. Кажется, он тоже не такой уж и смелый, раз, вместо того, чтобы попросить, молча спрятал номер там, где было тяжело его заметить. А ты считала, что только ты такая неловкая! Смешок ты не сдерживаешь и хитренько так спрашиваешь: — А Вы не боитесь, что я начну терроризировать Вас звонками и сообщениями? — Если бы я этого боялся, то номер бы не дал, — следует спокойный ответ. Каждый из вас ждет, пока другой передумает и обернет все в шутку. Но лично ты едва сдерживаешься, чтобы не начать танцевать на месте. Пальцы не попадают по сенсорным кнопкам, пока ты переписываешь цифры, постоянно себя перепроверяя и не веря своему счастью. Не может быть, что это на самом деле происходит! Но происходит же! — Значит, я могу звонить?.. — спрашиваешь ты, чуть не плача. — Можете. — И писать могу?.. — Когда угодно, но не после одиннадцати вечера. После одиннадцати я сплю. У меня режим. — Я буду желать Вам спокойной ночи каждый день! — не останавливаешься ты. Глядя на то, как ты радуешься, библиотекарь снисходительно улыбается. Но ты по его светящемуся лицу видишь, что он тоже очень доволен: — Извольте, если Вам не надоест. — Фух! Я не могу, это так здорово!.. Хорошо, хорошо, успокаиваюсь. Последний вопрос! У Вас есть WhatsApp?