Нищий интеллигент

Lykke Li — I Follow Rivers

«Красненькая» комната ему не нравится. Библиотекарь тут же щурится, словно от слишком яркого света, и почему-то злится — ты понимаешь это по взгляду, которым в это мгновение можно убить. Ты быстро пробегаешься по помещению глазами, пытаясь заприметить как можно больше, и первое, что тебе приходит на ум: этот зал давит. Ты будто оказалась в чреве поглотившего тебя чудовища, и со всех сторон на тебя вот-вот потечет желудочный сок. Или кровь. Ты поднимаешь голову к успокаивающе белоснежному потолку, чтобы отдохнуть от красного цвета, и изо всех сил пытаешься не пошутить про красную комнату боли. Вряд ли библиотекарь это оценит. — Красные стены визуально уменьшают пространство, создавая впечатление, будто потолок висит слишком низко, — тихо произносит он с такой болью в голосе, будто его пытают. — Зал вызывает тревожные ощущения, напрягает глаза и отвлекает от картин. Простите, не могу выдержать здесь больше минуты, — твой спутник замирает, прикрыв глаза рукой. Неужели, и правда, не в состоянии всего этого вынести? — Можете рассмотреть картины, я их уже видел. — Вы не любите красный? — рискуешь поинтересоваться ты, подходя к информационному плакату. «Зал с деревянным камином», — любезно сообщает тот. На ум приходит только миф, что красный цвет вызывает агрессию у быков. А еще, что слишком яркий красный давит на психику и может спровоцировать эпилептиков или людей с психическими расстройствами. И лучше бы временно вышедшему из строя экскурсоводу оказаться эпилептиком. Ты тоже чувствуешь себя здесь крайне неуютно, но светлый пол и потолок прекрасно разбавляют общую неприветливую картину. Словом, все не настолько плохо, чтобы вызвать у человека мигрень. — Это красный не любит меня, — отвечает мужчина загадочно, давая понять, что расспросы на эту тему стоит прекратить сейчас же. Ты сдаешься, кивая, и подходишь к одной из многочисленных картин. Во всем зале — одни собаки да лошади. Тебе не нравятся ни те, ни другие, поэтому зал, посвященный охоте и выполненный по образцу кабинетов английских замков, не может вызвать у тебя интерес. Пожалев спутника, ты решаешь надолго здесь не останавливаться. А ведь издалека таинственно лучащаяся красным комната казалась тебе довольно интригующей… — Давайте сыграем в игру, — предлагает вдруг твой спутник, чему-то улыбаясь. Стоя посреди зала с закрытыми глазами, словно собрался играть с тобой в прятки, он выглядит комично, но совершенно этого не стыдится. — Во дворце висят как картины, приобретенные Строгановым, так и привезенные на временную выставку. Вкус в живописи говорит о человеке не хуже, чем вкус в литературе. По тому, какие картины Вам приглянутся, я расскажу о Вашем характере, а Вы попробуете угадать, какие нравятся мне. Как Вы относитесь к этой идее? — Положительно, — ты улыбаешься в ответ, борясь с желанием взять его за руку и отнять ее от глаз, продолжая удерживать в своей. Вместо этого ты осторожно касаешься его локтя, как он уже делал это сегодня, и он открывается тебе сам, останавливая вопросительный взгляд на твоем лице. — Уже могу сказать, что охотничьи собаки и лошади Вам не нравятся. — Как и Вам. Не любите животных? — Мне больше нравятся кошки. Он кивает, принимая это к сведению. Есть ли у него домашний питомец, или он предпочитает одиночество? Мама любила повторять полюбившуюся народу присказку: «Без кота и жизнь не та». Так что, когда умирал старый, она каждый раз заводила нового. А ты, в общем-то, не имела ничего против. Следующая комната, которую мужчина называет Греческой, отделана нежно-бежевым цветом, а стена со стороны окон своими узорами имитирует мрамор. После кричаще-красной комнаты, от которой и у тебя разболелась голова, тебе кажется, что ты воспарила на мягких облаках прямо до Олимпа. В этом зале висит всего одна-единственная картина, и на мгновение тебе кажется, что на ней изображен Пантеон. Но, конечно, Строгановская дача имела мало общего с храмом богов, хоть и могла похвастаться чередой колонн. Так неудачно поставленный диван мешает тебе как следует разглядеть картину — тебе хочется опереться на него коленом и наклониться вперед, но золоченая цепочка, проведенная от одного конца дивана до другого, красноречиво намекает, что тебе стоит сдержать свои порывы. Тогда ты отходишь чуть назад и достаешь все-таки пригодившийся бинокль, чем вызываешь усмешку у своего бессменного спутника. Он наблюдает за твоими действиями внимательно, не скрывая любопытства: своими нестандартными действиями ты выдала чрезмерный интерес к работе Воронихина, бюст с изображением которого стоит в этом же зале. Ты с упоением разглядываешь маленькие фигурки лодочника, двух благородных дам в белом, поднимающихся по лестнице, садовника в красном, несущего горшок с цветком, застывших у сквозной арки дома толстяков, официанта на балконе второго этажа и сцепившихся около часовни мужчин. Тебя привлекают эти явления повседневности: хотя художник и поставил себе задачу запечатлеть дачу Строганова как архитектурное совершенство, он не забыл о простых людях, вдохнув в картину жизнь. Тебе нравятся и скульптуры сфинксов с кентаврами, стоящие перед зданием, и парк, который окружает дачу со всех сторон. Через арку первого этажа можно разглядеть деревья, росшие позади дома, но на мгновение тебе показалось, что ты видишь изображение самой усадьбы изнутри, и воображение сразу же рисует тебе прекрасный сад со скамеечками для отдыха и буйным фонтаном посередине. Ты ловишь себя на том, что улыбаешься, испытывая удовольствие от разглядывания и додумывания таких мелочей. Плафон в Большом зале был, безусловно, прекрасен, но почему-то именно к этой картине тебя потянуло с такой силой. Тебе не нужны чужие послания и нравоучения, тебя не интересуют мифические герои и сражения — тебе доставляет наслаждение обычная жизнь, такая, какая она есть, без нарочитого пафоса и самовосхваления. — Раньше эта дача располагалась там, где два века спустя построили станцию «Черная речка». Сейчас от былого величия остался только Строгановский парк… — Ты чувствуешь, как чужие руки осторожно ложатся тебе на плечи, а проникновенный голос шепчет на ухо: — Вам нравится? Ты вздрагиваешь, опуская бинокль, и прикосновение исчезает. Мужчина неуловимым движением скользит в сторону, как будто не касался грудью твоей спины всего секунду назад, и смотрит на тебя абсолютно невозмутимо, из-за чего ты начинаешь сомневаться, не показалось ли тебе. Твое лицо пылает, но ты уже успела достаточно приноровиться к чужой близости, чтобы перестать терять из-за нее дар речи, и собственные чувства не мешают тебе с хитрецой заметить: — А Вы мне это сами скажите. Не сейчас, — твоя рука замирает напротив его губ, и он вопросительно изгибает черную бровь. — А в самом конце, как договорились. Ему нравится, что ты становишься смелее, ты это видишь. Он слегка дует на твои пальцы, то ли пытаясь оттолкнуть, то ли одаривая воздушным поцелуем, и смотрит на тебя такими глазами, что выдержать их взгляд решительно нет никакой возможности. Ты позорно сбегаешь, не успев больше ничего рассмотреть в этом зале, а мужчина тебя не останавливает. Ты уверена, что с губ его все это время не сходит усмешка, хотя и боишься повернуться к нему лицом, чтобы это проверить. Ты не потрудилась разглядеть барельефы в Греческой комнате, но, к твоему счастью или печали, ты снова замечаешь греческую роспись уже под потолком следующего зала — женщины в тоге (а не Афина ли это часом?) соседствуют с изображениями растений, повторяющих уже увиденную тобой лепнину Большого зала, и изображениями грифонов, символизирующих силу и возмездие. Но примечателен зал отнюдь не этим — тебе снова бросается в глаза лишь его невероятно яркий и отвлекающий все внимание на себя цвет: травянистый зеленый, переходящий в неон и вызывающий желание зажмуриться так же, как и красный, заставивший библиотекаря прикрыть глаза рукой. Ты думаешь, что здесь мужчина должен почувствовать себя в своей стихии, ведь в его гардеробе часто встречается то малахит, то яблоко, то изумруд, но, повернувшись к нему, ты замечаешь, что он снова раздражен — ничто в Строгановском дворце не коробит его так сильно, как выбор цветов для интерьера. — Слишком тяжелые стены, а золотая отделка только усугубляет это впечатление. Посмотрите на гарнитур! Цвет майского жука никак не сочетается с кантонским зеленым, — вырывается у него, и он осуждающе качает головой. Следующая за вами по пятам работница музея повторяет его жест — но в ее исполнении он выглядит угрожающе. Точно выгонит! Чтобы не нервировать бедную смотрительницу еще больше, ты с умным видом подходишь к стенду, на котором показано, как зал выглядел раньше. В нем, оказывается, совсем не было окон, и картины владелицы этого кабинета — Софьи Строгановой, — занимали все пространство стен. Сейчас же здесь висит совсем немного картин, которые тебе совершенно неинтересны: по большей части это портреты неизвестных тебе мужчин, не обладающие никакой изюминкой. Подумаешь, какие-то генералы в форме, увешанной орденами и медалями, — на что тут смотреть? Листать чужой семейный фотоальбом и то интереснее — фотографии карапузов на горшках хотя бы забавные. Тут вы с твоим спутником совпадаете: восторженным он тоже не выглядит, пусть и по совершенно другой причине. А еще он продолжает пристально следить за каждым твоим шагом, стараясь предугадать твою реакцию. Понять, чего именно он от тебя ждет, все равно не получится, поэтому ты решаешь дать этому залу шанс. Останавливаешься возле огромного полотна, на котором изображены тысячи маленьких людей, сражающихся между собой на конях. Теперь никакие диваны тебе не мешают, и ты чуть не утыкаешься носом в «Сражение под Лейпцигом», почему-то высматривая на картине исключительно упавших людей. — Вот так раньше сражались, — размышляешь ты вслух горько, впечатленная масштабом происходящего. — Пушками и саблями. Столько прошло времени, а люди продолжают убивать людей, просто изобрели оружие поновее… — Библиотекарь становится рядом, но смотрит не на картину — на тебя. — Посмотрите, какие огромные глаза у лошадей! Как будто они у них сейчас от страха выкатятся из глазниц. Лошади вообще не понимают, что происходит. Посмотрите, одна упала на спину, придавив солдата! Не похоже, чтобы ей было страшно, кажется, она просто удивлена… — не выдержав, ты все-таки отворачиваешься. — Не люблю войны. Это массовое убийство. — Экспозиция Большого кабинета посвящена Отечественной войне 1812 года, — замечает мужчина тихо. Чересчур яркий зеленый, по всей видимости, перестал его волновать — куда больше его озаботили твои чувства. Ты утыкаешься взглядом ему в грудь, пытаясь вернуть утраченное душевное равновесие. Оказывается, даже батальный жанр способен коснуться твоей души, надо же. А ты об этом раньше и не подозревала. — В свое время Софья Строганова потеряла на ней мужа и сына. Не волнуйтесь, сражение под Лейпцигом было освободительным: по его окончании Наполеон покинул захваченную им Саксонию. — Погибло много людей… — Увы, это неизбежно. — И люди никогда не остановятся? — ты понимаешь, что этот вопрос слишком детский. Что ответ на него известен заранее, потому что идеального мира без войн не существует, и никогда не будет существовать, как бы люди к этому не стремились. Увы, больше мира они жаждут могущества и крови — не все, конечно, но к власти из раза в раз приходят именно такие. И ты ничего не можешь с этим сделать. — Будем надеяться, что когда-нибудь они образумятся, — все же выдает мужчина не так категорично, как ты ожидала. — Я вижу, Вы сильно погрустнели. Осмелюсь поинтересоваться: Вы потеряли кого-то на войне? Ты с силой вцепляешься в лямки рюкзака. Просто для того, чтобы скрыть, как у тебя дрожат руки. — Да, — наконец, выдавливаешь из себя ты. — Но давайте не будем говорить об этом. Он не настаивает на ответе, но принимает задумчивый вид. В современном цивилизованном мире идет не так много войн — хотя лучше бы их не шло вовсе, — и он наверняка перебирает их в голове, пытаясь понять, с какой именно связана твоя утрата. А ты в этот момент вспоминаешь улыбчивого златокудрого хулигана, с которым всего год проучилась вместе в школе. На зимние каникулы он уехал на родину… и больше не вернулся. Малый кабинет, отделанный давящим синим, ты не запоминаешь, все еще погруженная в свои мысли. Библиотекарь не нарушает тишину твоей скорби, и в молчании вы движетесь обратно. К счастью, тебе есть, на что отвлечься — в некоторых залах выставлены те самые картины из других филиалов Русского музея, о которых говорил мужчина. Ты подозреваешь, что если бы не выставка, он не смог бы найти картины себе по душе среди фонда самого дворца. Ты помнишь правила вашей игры — и замечаешь, с каким упоением твой спутник засматривается на сильного мужчину, схватившего за бок быка. «Испытание силы Яна Усмаря», Григорий Угрюмов, — читаешь ты на золоченой табличке. Тебе эта картина кажется агрессивной: люди на ней наставили на животное копья, а Ян Усмарь явно намеревается разорвать его на куски, лишь бы продемонстрировать свою силу. Бессмысленная жестокость, вот о чем кричала эта картина. — В начале битвы русских с печенегами с обеих сторон выдвигался самый сильный воин, — поясняет твой личный экскурсовод, поймав твой вопросительный взгляд. — Ян Усмарь был настолько силен, что содрал кожу с пробегающего мимо быка. Этот богатырь был настоящим героем… Ты киваешь, пусть и не разделяешь его восторга. Содрать с быка кожу это, конечно, очень «героически». Неважно, что время было другое, и что печенега этот человек потом тоже победил. Такие «геройства» не для тебя: ты слишком для них миролюбива и впечатлительна — одна из тех, кто будет плакать над трупом раздавленного машиной голубя и потом хоронить его в коробке из-под обуви. — Ох, и Матвеева завезли, — восклицает вдруг старушка, с которой вы сталкивались в парадной. Ты охотно хватаешься за этот предлог, лишь бы больше не видеть брыкающегося быка, и идешь посмотреть, чему она так восхищается. А затем замираешь. На картине перед тобой бушует финский водопад, бьющий неудержимым водным потоком расстилающиеся внизу камни и коряги. По бокам его обрамляют величественные станы пышущих жизнью деревьев, а где-то вдалеке, на заднем фоне прячется сонная гора, окутанная голубой дымкой. Глядя на чарующий пейзаж, ты начинаешь испытывать утраченное было спокойствие и умиротворение. Благодаря умелой кисти художника ты слышишь журчание воды и пение птиц, тебе хочется ступить на нарисованный берег и ополоснуть усталые ноги. Мотивы воды и гор всегда привлекали тебя, и ты застываешь перед картиной точно так же, как и твой спутник, что минуту назад не мог оторвать взгляда от вида чужого подвига. Теперь же он вновь незаметно к тебе подходит и замечает: — Федор Матвеев писал этот пейзаж, будучи в Италии, поэтому не верьте слову «Финляндия» в названии. — Кругом обман, — рассеянно вздыхаешь ты. Тебе все равно, в какой местности находится водопад, это лишь условности. Хотела бы ты увидеть любой такой вживую. Одну из картин Айвазовского тоже привезли, но она тебя не впечатлила. Море, в отличие от водопадов, тебя почему-то всегда оставляло равнодушной. Больше ты уже ничего не различаешь: слишком много залов, слишком много впечатлений. Твой спутник тоже, наконец, потратил всю энергию искусствоведческой батарейки, иначе точно продолжил бы критиковать все, что видел. В какой-то момент ты ловишь себя на том, что вы… просто прогуливаетесь по дворцу, как прогуливались бы по улицам города или по парку. Вам не обязательно разговаривать, достаточно только шагать в ногу, время от времени обходя препятствия, и просто наслаждаться совместным времяпрепровождением. Он берет тебя под руку — как тогда, когда ты поскользнулась на слякоти, — и вы незаметно для тебя входите в самый красивый зал Строгановского дворца — Арабесковую гостиную, которую библиотекарь явно оставил на сладкое. Все стены здесь от пола до потолка украшены узкими длинными панно с изображением как арабеска — растительного орнамента, — так и различных животных: самых разных видов птиц и рыб, маленьких проворных мышек и фантастических тварей, а также голых мужчин и крылатых мальчиков, вид которых заставляет тебя с трудом сдерживаться, чтобы не засмеяться. Сейчас подобное оформление гостиной назвали бы порнографией, а тогда это считалось искусством! Но орнаменты — копии лоджий Рафаэля, выставленных в Ватикане, как ты успеваешь услышать краем уха, — действительно потрясающие. Что бы твой личный экскурсовод тебе не говорил, «Триумф героя» с ними не сравнится. — Вы помните, я читал лекции о направленностях помпеянского стиля и в целом древнеримской настенной живописи? — вдохновленно восклицает библиотекарь, окрыленный открывшимся вторым дыханием. Он начинает расхаживать по залу размашистым шагом, элегантно взмахивая рукой в сторону то одного панно, то другого, и улыбается так широко, что ты боишься, как бы он не вывихнул себе челюсть. — Если рассматривать фрески этого зала, то мы имеем довольно объемные сами по себе изображения, построенные по правилам перспективы. При этом они расположены на плоскости, а не на объемном фоне. Кроме растительных орнаментов были использованы и другие декоративные элементы — медальоны, мифологические животные, разнообразные сосуды. По цветовой гамме и общим композиционным и живописным принципам эти росписи можно сопоставить не только с настенной живописью Помпей, но также и, в первую очередь, с Золотым домом Нерона в Риме!.. — мужчина замирает посередине зала, высоко задрав голову, словно актер, отыгравший свою роль на сцене и ожидающий бурных оваций. И когда ты уже готовишься испустить ради приличия хотя бы один восторженный вздох, он внезапно припечатывает, опуская с небес на землю: — Но камины здесь просто отвратительные. Вы посмотрите, они такие… серые, стоило сделать их другого цвета. Да и интерьер гостиной в целом перегружен деталями и выходит слишком вычурным. Иными словами, похвалить есть за что, но и голову от такого вида не потеряешь. Строгановы снова показали свою мещанскую сущность, Вы согласны? — Э… Он честно ждет, пока ты скажешь что-то еще, но в голову, как назло, ничего не приходит. Еще не поздно достать блокнот и сделать вид, что ты записываешь его слова? Нет? — Мне известно, что мне ничего не известно, — вот последний секрет из постигнутых мной, — подводит он итог с печальным вздохом. — У нас осталось несколько залов, но на этом, я полагаю, мы можем закончить. — А… да, — ты неловко киваешь. Мужчина первым направляется в сторону скучного полупустого Зала Гюбера Робера, через который вы пришли, и тебе ничего не остается, как пойти за ним. Шаги у него становятся слишком широкими, ты почти бежишь. Он что, обиделся? Почему?.. — Но, знаете, мне все-таки нравится, как в том зале все оформлено. И камин тоже. — Имеете право, — с какой-то непонятной, нечитаемой интонацией, вызывающей все большее беспокойство. Ты не сдаешься: — Если в библиотеке есть хорошо проиллюстрированные книги про ватиканские подлинники, я бы их почитала. «Я Вам отложу», ставшее чуть ли не вашей кодовой фразой, он не произносит. И тогда ты, наконец, преграждаешь ему дорогу, не давая пройти, и заглядываешь в его холодное, ничего не выражающее лицо. Сейчас ты чувствуешь, что это всего лишь маска, и до истинного спокойствия библиотекарю далеко. Но что именно он пытается скрыть? — Что случилось? Я Вас чем-то обидела? Я не хотела! Пожалуйста, не расстраивайтесь. Ты смотришь на него большими-пребольшими глазами, пытаясь разжалобить. Хотя вины своей, конечно, не чувствуешь. Наверное, он ожидал, что на его «некрасиво» ты скажешь «мне тоже не нравится», но ты не любишь лгать — особенно тем, чье сердце хочешь завоевать. — Если я отвечу на Ваш вопрос, обидитесь уже Вы, — замечает он после небольшой заминки, бросая на тебя взгляд сверху вниз. И все же смягчается: — Прошу простить мне мое неподобающее поведение. Кажется, я немного устал. — А впереди еще рабочий день… — И не напоминайте. По крайней мере, он признал, что тоже умеет уставать. А то ты начала подозревать, что он не человек. И ведь он уже не в первый раз за день просит прощения… Как будто кто-то стоит за его спиной с пистолетом и заставляет его быть вежливым до последнего, хотя сам он предпочел бы устроить скандал на пустом месте. Интересно, его любезность — это привычка, наработанная благодаря общению с посетителями библиотеки? Или нужно смотреть глубже? Он замедляет шаг, и вы оказываетесь в Парадной Столовой. Угловой зал вновь восхищает тебя огромными зеркалами от пола до потолка и половинчатыми лампами, создающими впечатление, будто они вросли в стекла. На ум невольно приходит зеркало из «Ван Хельсинга», через которое можно было попасть в другой мир. Ты всегда о таком мечтала, но в этом зале есть и другие чудеса. Ты задираешь голову, разглядывая плафоны с целующимися голубями — зал ведь перестраивался к свадьбе, — и чувствуешь, как мужчина касается твоего плеча, приводя в себя. Делает он это как нельзя вовремя, потому что у тебя начинает кружиться голова, а вместе с ней и весь зал перед тобой. Тебя нельзя назвать неуклюжей, тебе просто все равно, удержишь ты равновесие или нет — он ведь рядом, так какая разница? Мужчина уже успевает успокоиться — или делает вид, — поэтому ты решаешь вывести его на откровенность, пока он не передумал с тобой общаться: — Почему Вы для… нашей встречи выбрали место, которое Вам не нравится? — Человеку, близкому мне по духу, оно бы тоже не понравилось. Ты задумываешься. И словесно разгромленная им Арабесковая гостиная, и Большой зал с «неправильной лепниной», в который вы в третий раз заходить не стали, сразу после парадной направившись вниз, в целом оставили после себя приятные впечатления. Ты немного узнала о жизни дворянства восемнадцатых и девятнадцатых веков, прикоснулась к бессмертному искусству, и теперь чувствуешь себя вполне довольной. Желание ругать архитектуру дворца у тебя так и не возникло. Получается, вы с твоим любимым мужчиной не близки по духу? Именно это его и расстроило, хотя, если так посмотреть, расстраиваться стоило тебе, а не ему. Это ведь ты пытаешься заполучить мужчину, который чуть меньше, чем вдвое старше тебя, и обладает куда большим опытом и знаниями, чтобы вообще засматриваться на всяких дурочек. — Картина с водопадом красивая, — мечтательно выдаешь ты, неторопливо спускаясь по лестнице. Если, только придя сюда, ты ассоциировала себя со звездой, идущей по красной ковровой дорожке, то теперь ощущаешь себя бабулей, которая еле-еле преодолевает ступеньки в поликлинике. — Да, — он идет чуть впереди, и ему не нужно оглядываться, чтобы ты догадалась, какой у него в этот момент взгляд. — Картина с водопадом красивая. Гардеробщица уже начала засыпать, но при виде вас взбадривается. Ты с трудом находишь номерок в том бардаке, который представляет собой твой рюкзак, и, передавая ей его, вспоминаешь, о чем вы с библиотекарем говорили в красной комнате. Ну, вот, ты так глупо выдала себя, теперь ведь совершенно не интересно! — Знаю, Вам куда больше нравятся героические полотна, — начинаешь ты первая. — Вы ставите себя на место знаменитых героев — как тот богатырь или Эней… И что это говорит о Вас, как о человеке? — Я весь внимание. Ты торопливо застегиваешься, едва следя, что делаешь, из-за чего волосы попадают под молнию и застревают там. Ты уже готовишься безжалостно вырвать их, как и всегда в таких случаях, но мужчина останавливает тебя, аккуратно поддевая язычок и бережно вытягивая из-за него волосок за волоском. Он, кажется, уже не тешит себя надеждами, что ты, как сильная и независимая женщина, справишься сама. Куда больше ты походишь на ребенка, которого мама собирает в детский сад. — Вы, наверное, не оставляете людей в беде. Стремитесь всем помогать… — он усмехается, намекая, что в чем-то ты ошиблась. Но ты упрямо продолжаешь: — Жизнь обычного человека кажется Вам скучной, и Вы ищете подвиги в искусстве, примеряя на себя чужие роли. Вы говорили, что порой человеку в этой жизни нужна иллюзия… Чем это не иллюзия? Мужчина замирает, и ты понимаешь — на этот раз ты попала в точку. Он приподнимает руку, еще раз оглаживая твои волосы, хотя в этом уже нет никакой необходимости, но ты не сопротивляешься — тебе приятно его внимание. — Тьмы низких истин мне дороже Нас возвышающий обман… Оставь герою сердце! Что же Он будет без него? Тиран… — вдохновленно шепчет он и вновь галантно открывает перед тобой дверь. А ты ведь начинаешь к этому привыкать! Прошло не больше двух часов — на улице заметно потеплело, а количество людей увеличилось. Ты счастливо улыбаешься, вдыхая полной грудью — воздух в музее все же был затхлым, и ты рада, наконец, очутиться снаружи. Домой абсолютно не хочется. Ты бы еще погуляла в это чудесное утро, но прекрасно понимаешь, что ему пора. Неужели сказка на сегодня закончилась, и ее нельзя хоть немного продлить? Короткая встреча — этого так мало. И сколько потом еще придется ждать? — Будем считать, что частично Вы угадали, — признает твой спутник. — Говоря же о Вас… Вы больше всего довлеете к пейзажной живописи и романтизму. Ваша душа стремится к спокойствию и гармонии, к радостям мирной жизни. Картина Матвеева, как Вы сами невольно признались, понравилась Вам больше всех. Пейзаж водопада, к слову, являлся в свое время одним из самых распространенных сюжетов… В Вас, дорогая, нет амбиций. Будь я моложе, то сказал бы, что это нелестно говорит о Вас, как о человеке, который застрянет в своем болоте, но сейчас я склонен считать, что отсутствие амбиций предполагает и отсутствие разочарований. Кажется, тебя оскорбили и похвалили одновременно. Ты не уверена, как стоит на это реагировать. — Вода смывает скорбь, — зачем-то говоришь ты. — Смоет и Вашу. Вы останавливаетесь возле входа в метро — все равно ведь скоро расставаться. Но ты чувствуешь, что Вам обоим этого не хочется. Ты робко касаешься его ладони, как бы прощаясь, но он неожиданно для тебя переплетает ваши пальцы и крепко их сжимает. — Я мог бы выдать Вам книги уже сегодня, — заманивает библиотекарь в свою обитель. — Вам будет полезно ознакомиться с ними, пока воспоминания об экскурсии еще свежи. Было бы тебе еще все это интересно… А, впрочем, была ни была! — Ну, раз Вы настаиваете… — ты довольно улыбаешься, уже забыв, о чем Вы говорили до этого. Его рука холодная, но ты греешься об свет его пламенных глаз, который предназначается только тебе одной. — Думаю, я, и правда, могла бы сегодня позаниматься в читальном зале. Он приглашает тебя к себе на работу! То есть… вы и познакомились на его работе, и большую часть времени вместе проводили именно там, но впервые он звал туда так открыто, пусть и понимал, что единственное, что вы можете делать в библиотеке — это смотреть друг на друга. Что ж… ты, определенно, планировала провести выходной, лежа в кроватке где-нибудь до полудня, а потом смотря незамысловатый сериальчик. Но теперь ты просто обязана сесть за домашнюю работу. А говорят, любовь отвлекает от учебы. Хрен там! В метро вам приходится расцепить руки, но ты продолжаешь фантомно ощущать его прикосновение. Ты совсем не обращаешь внимания, что происходит вокруг вас, просто послушно идешь туда же, куда и он, поэтому не замечаешь, как твой рюкзак задевает тощую женщину, вставшую позади тебя. Сидячих мест в поезде не осталось, зато встать можно свободно, куда захочешь, но женщину это не волнует. Она коршуном налетает на тебя и кричит: — Рюкзак убрала! Не видишь, что мешаешь всем?! — Отстаньте, — на автомате выдаешь ты, делая шаг в сторону. Теперь ты точно не мешаешь абсолютно никому и искренне не понимаешь, почему этот агрессивный человек к тебе прицепился. — Я тебе сейчас «отстану»! С матерью своей так разговаривай! Твой спутник приходит тебе на помощь, вклиниваясь между тобой и скандалисткой. Он одаривает ее совершенно безмятежной улыбкой, и тебя поражает осознание, что он улыбался так и тебе. Мужчина идеально владеет лицом, когда того требуют обстоятельства. — Девушка, — говорит он мягко, и под его взглядом женщина начинает остывать, — я вижу, кто-то с утра успел Вас обидеть. Но не стоит срывать свое плохое настроение на других. Этот день еще может принести Вам немало приятных сюрпризов, но для начала Вам нужно стать немного добрее по отношению к другим. Хорошо? А Вы, — поворачивается он к тебе, — повесьте рюкзак на одно плечо. Вдруг он еще кому-то помешает? Вы со скандалисткой фыркаете и отворачиваетесь друг от друга. Конфликт исчерпан, но победительницей ты себя не чувствуешь, пусть тебе и приятно, что за тебя заступились. Впервые тебе начало резать слух официальное обращение библиотекаря. Как будто обе стороны конфликта являлись для него незнакомыми, абсолютно чужими ему людьми. Но скандалистка не посещала его лекции и не ходила с ним в музей, как ты. А может, он все-таки с ней знаком? И именно поэтому она к тебе прицепилась?.. Нет, похоже на паранойю. У нее просто не задался день, а теперь она и тебе все настроение испортила. В библиотеку ты влетаешь пулей, едва успевая поздороваться с одной из работниц. Тебе хочется как можно быстрее отвлечься от произошедшего, а для этого нужно полностью погрузиться в работу. Кажется, придется для начала сесть за отчет для социокультурной практики… Ты заходишь во Вместе и отправляешь девчонке, лидеру группы по музеям, вопрос, как у нее продвигаются дела. Но она, конечно же, еще спит. — Хей, поэт, — слышишь ты насмешливый женский голос, — мы тут книгу потеряли. Вроде ты в последний раз на том стеллаже хозяйничал. Иди сюда, поищем. Ты на секунду отвлекаешься от экрана. Твой библиотекарь, успевший переодеться в более строгую одежду и снявший с руки эпатажное кольцо, отвлекается от секции античной классики и безропотно направляется к своей напарнице. Забавно, раньше ты не слышала, чтобы к нему так обращались. Или просто не замечала. Помимо отчета ты дорываешься и до отвратительной домашки по основе теории текста. Отвратительна она хотя бы по той причине, что определить, где в повестях Белкина автор, рассказчик и наблюдатель не то, что бы просто. Например, слова «кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранился» — это Пушкин, «какова должность сего диктатора, как его называл шутливо князь Вяземский» — Белкин, а «не настоящая ли каторга?» — уже титулярный советник А. Г. Н. Возможно. Ты не уверена. Вот поэтому тебе и не нравится этот предмет. А когда ты, плюнув, распределяешь роли наугад и переходишь к следующему заданию, где тебе уже самой нужно составить текст с тремя авторскими фигурами, опираясь на широко известное произведение… Твой рыцарь на белом коне спасает тебя, торжественно поставив перед тобой гору книг. Или не спасает, а, наоборот, закапывает, потому что настолько глубоко уходить в барокко, Гомера, пейзажную живопись и работы Рафаэля Санти ты явно не планировала. — Это все мне? — полушутливо, полуиспуганно вопрошаешь ты, глядя, как он раскладывает все это добро перед тобой, заодно снабжая тебя подробными комментариями. Нет, он, конечно, не настаивает, чтобы ты прочитала все предложенные книги, просто предоставляет тебе сразу большой выбор, чтобы ты смогла понять, что тебе нравится, и получила возможность расширить свой кругозор. Невозможно быть хорошим во всем, он понимает, ведь ты, как и он, выбрала сферу литературы, а не живописи, и его цель лишь заинтересовать тебя, а не заставить делать то, что ты не хочешь… Ты уже с куда большой приязнью смотришь на домашку. По крайней мере, она у тебя одна, и ты понимаешь хотя бы примерно, с чего тебе начать. Видя твой ступор, библиотекарь перестает давить, только выразительно стучит пальцами по стопке, предлагая вернуться к ней позже, и исчезает. Ты со вздохом берешь первую попавшуюся книгу — мифы древней Греции, описанные Николаем Куном, — и выбираешь наугад миф о сыне Солнца-Гелиоса, Фаэтоне. Фаэтон, по всей видимости, был капризным ребенком, который привык получать все, что просил, но справиться с управлением колесницей отца не сумел, и подпалил половину мира. Кто же доверит такое ребенку? Ничего удивительного в том, что он в итоге погиб. Похоже на историю об Икаре, вот только Икар стремился к солнцу, а Фаэтон сам был солнцем, которое, само того не желая, едва не уничтожило все живое. В конце мифа, буквально в последнем абзаце, внезапно появился друг Фаэтона, Кикн, который настолько погряз в печали из-за смерти Фаэтона, что его превратили в лебедя, дабы облегчить его боль. Почему бы не написать историю как бы от лица Кикна, который рассказывает свою версию событий? А в качестве наблюдателей могут предстать другие боги, которые тоже видели падение Фаэтона… Возможно, на этот раз преподаватель по теории текста не вычеркнет половину страниц. Иначе ты точно нашлешь на него порчу на понос. — Вы тоже пишете? — спрашиваешь ты как бы невзначай, когда в свободный промежуток передаешь библиотекарю свои каракули и получаешь от него скупое одобрение. — С чего Вы взяли? — он что-то черкает в твоих записях простым карандашом, и ты начинаешь волноваться за свою работу. Библиотекарь так сосредоточен, что для завершения образа серьезного препода ему не хватает только очков. — Ну, Вас сегодня назвали поэтом. — Да, это… что-то вроде прозвища, — карандаш временно перестает уничтожать твой текст. Кажется, тебе скоро придется делать домашку заново. — Когда я был молод и только устроился сюда работать, то порывался читать стихи собственного сочинения. Однажды я позвал девушку на свидание и читал ей их целый час… — Ого! — ты признаешь, что не каждая такое бы выдержала. Проза тебе нравится куда больше, чем поэзия: да, рифмованные строчки в устах библиотекаря походили на самое настоящее волшебство, но на страницах книг они становились безжизненными и неинтересными. Возможно, несколько лет назад — десять?.. боже, какой же он для тебя дед, — он еще не умел их оживлять. — Неужели она Вас бросила? — Как видите. — Мужчина особенно сильно надавливает на карандаш, и тот протыкает бумагу насквозь. Но неожиданное откровение уже не остановить. — Мне потребовалось несколько таких свиданий, чтобы понять, что дело не в девушках, а во мне. Вам я мои сочинения читать не буду, и не просите. Иначе Вы тоже уйдете. — Вы не хотите, чтобы я уходила? Ваши взгляды встречаются, и ты вдруг замечаешь, как низко библиотекарь над тобой склонился. Стоит ему опуститься ниже… еще чуть-чуть… Но герой твоих сладостных грез больше не в настроении флиртовать. — Давайте вернемся к работе.