Le déluge

Гостиницу, в которую поселили по путевке Руневских, можно было назвать шикарной по советским меркам: из неудобств — только изрядно полинявшая побелка на стенах в холле да слышимость такой силы, что, когда Алина, спустившись за дополнительной подушкой на третий этаж, чихнула, Руневский, находившийся в тот момент в их номере на четвёртом этаже, весьма отчётливо пожелал ей быть здоровой. Впрочем, после ночи в поезде, на жесткой верхней полке и страшной тряске на колее при подъездах к Сочи, чета Руневских и такому жилищу была довольна. Вокруг было солнечное лето, лианы, кипарисы и запах моря, а большего для трех недель отдыха и не нужно было. Не собирались же они, утомленные службой столичные жители, в конце концов, сидеть в номере целыми днями? Распорядок дня на весь отпуск у вампирской четы был предопределён с самого начала: ранний подъем и ленивые, долгие поцелуи в кровати, в попытках спрятаться от нежадно светящего в глаза — даже через шторы — южного солнца. Руневский каждый раз проявлял чудеса силы воли — первым вставал и оккупировал ванную комнату на добрых полчаса, давая жене возможность досмотреть остатки своих снов. На завтрак они всегда опаздывали. Без перебоя кричащая буфетчица с кислым выражением лица каждый раз одним и тем же набором фраз ругала их за слишком долгий сон и затем, смягчившись, наливала по большой кружке кофе. С полчаса вампиры сидели молча, задумчиво потягивая обжигающий напиток и наблюдая за такими же опоздавшими на завтрак расслабленным туристами. А затем Алина, потянувшись, говорила кодовую фразу «Я сейчас сварюсь!», театрально обмахивалась своей большой соломенной шляпой и утаскивала готового ко всему Руневского на улицу — к морю. На третий день пребывания в отпуске Алина обнаружила в своём багаже оставшийся ещё с последней поездки в Париж эластичный импортный купальник-бикини упоительно желтого цвета. — Только не говори, что ты пойдёшь в этом на сочинский пляж, — усмехнулся Руневский, глядя на то, как Алина задумчиво мнёт в руках, несомненно, враждебный советскому режиму элемент быта загнивающего запада. — А кто мне может запретить? — с вызовом фыркнула Алина, удаляясь, чтобы переодеться. — Действительно, — без энтузиазма ответил куда-то в потолок Руневский. Алина, даже по собственным меркам скромно одетая — в сарафан до колена, вызывала у обитателей курортного города повышенный интерес. За три дня Руневский успел восемь раз поругаться с излишне приставучими ленинградцами, пытавшимися флиртовать с его супругой, а неприличные раздевающие взглядов местных жителей, ежесекундно бросаемые на Алину со всех сторон, он перестал считать ещё в первые сутки. Когда молодая вампирша в своём умопомрачительно непристойном по советским меркам наряде, прикрытом разве что просторной полупрозрачной рубашкой, вышла за пределы гостиницы, Руневский почувствовал себя снова на войне — готов был к любым провокациям и любым непредвиденным ударам. Если в Москве июльская жара стояла тошнотворным пеклом, то в во влажном тропическом Сочи она принимала вид надвигающейся горячей тучи, распыляющей зной на всех, кого не попадя. Смахнув со лба очередную дорожку пота, Руневский упал на песок, чувствуя, как крохотные раскалённые куски гальки впиваются ему в бока. — Ты грейся, если хочешь, а я — сразу в воду! Догоняй! — проговорила Алина, на бегу скидывая с себя рубашку со шляпой, и через секунду уже взобралась на усыпанный песком деревянный пирс. Вырвиглазно-лимонный купальник, открывавший вид на фигуру молодой вампирши всему сочинскому пляжу, лоснился на солнце от стекавших на него вместе с потом дорожек солнцезащитного крема. Забрав волосы в высокий пучок, Алина посмотрела в сторону мужа, помахала тому рукой и, изобразив какой-то сложный пируэт, прыгнула в воду, сложив руки над головой в замочек. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь бирюзовую морскую гладь к ее костюму, выбрасывал на поверхность лимонные блики. «Рыбка-бананка» — вспомнил вдруг Руневский рассказ какого-то американца, что читали с восторгом их с Алиной друзья в мастерской на Таганской в казавшиеся уже такими далекими 1960е годы*. Через секунду Алина показалась вновь — разбивая поверхность воды в сотню брызг, задрав голову так, что капли на кончике ее носа превращали солнечный свет в миллионы рассыпанных по лицу бриллиантов. Очевидно, во время прыжка резиночка, державшая ее пышные от перманентна волосы, соскочила с головы, потому что темные волнистые пряди теперь обрамляли женскую голову плотным шлемом. Поправив лямку купальника, Алина улыбнулась, найдя взглядом в толпе отдыхавших Руневского, и вновь погрузилась в воду, но уже для того, чтобы принять удобное положение для, очевидно, небольшого спортивного заплыва. Руневский, оценив обстановку, заметил краем глаза, что к его супруге с нескольких сторон начинают подплывать мужчины с явным намерением познакомиться, и решил действовать на опережение — снял брюки, солнечные очки, подпер пляжную сумку ножкой лежака и тоже окунулся в тёплую, пахнущую водорослями морскую воду, в несколько секунд добираясь до остановившейся передохнуть Алины. — Если ты собираешься доплыть до турецкого берега, а, судя по твоему решительному виду, на меньшее ты не рассчитываешь, то тебе немного правее, — выдохнул Руневский, выныривая рядом с Алиной и заставляя ту взвизгнуть от неожиданности. — Дурак! — рассмеялась вампирша, посылая Руневскому в лицо столп брызг, — я хотела посмотреть, можно ли доплыть до дикого пляжа. Помнишь, в баре кто-то рассказывал? Руневский вспомнил: в том месте, где отдыхающим продавали коктейли (назвать это баром у повидавшего многое на своём веку вампира язык не поворачивался), какой-то не вполне трезвый мужчина со старомосковским выговором хвастался, что нашёл за городом уединенное место, где валуны стоят в воде, и между ними есть три-четыре метра полосы совершенно дикого, нетронутого выхода к морю. Алина в тот день, забывшись, съела одного из собеседников этого забавного человека, и Руневский потом долго бегал по береговой линии, разыскивая свою жену, от переизбытка насыщенной алкоголем крови совершенно потерявшей над собой контроль и пристававшей ко всем встречавшимся ей на пути туристам с намерением устроить публичную исповедь о своём революционном прошлом почти столетней давности. Естественно, рассказ какого-то нетрезвого москвича ушёл в памяти Руневского на второй план — успокаивать жену и заметать следы ее внезапного «ужина» было куда более запоминающимся окончанием вечера. И вот теперь слова неожиданного исследователя вспомнились вновь — действительно, за утесом виднелась гряда давеча упомянутых валунов. — Поплыли посмотрим? — задорно крикнула ему прямо в ухо Алина, ныряя с головой под воду. Руневскому оставалось лишь повиноваться. Плыть пришлось долго — не меньше получаса, а потому, едва вампиры выбрались на сушу, то, будто потерпевшие крушение робинзоны, распластались по песку, пытаясь выровнять дыхание. — Старость не радость, — усмехнулась, задыхаясь, Алина, поворачивая голову к прикрывшему глаза Руневскому. Вокруг не было ни души. Истёсанные ветром огромные камни, уходившие в воду, закрывали маленький пляж от городского воздуха, из-за чего прямо к морю спускался пряный запах росших поверх берегового склона кряжистых южных сосен. Шум бурлящих людьми летних Сочи остался где-то далеко позади. — Надо подумать, как мы обратно будем добираться, — проворчал Руневский, открывая глаза и с удивлением обнаруживая, что Алина склонилась над ним, закрывая своими распущенными волосами и солнце, и ядовито-голубое небо. — Не хочу думать, — ухмыльнулась Алина, ложась на него сверху и утыкаясь подбородком мужу в грудь. Руневский лениво водил по ее спине ладонями, осторожно стряхивая прилипшие к ещё влажной коже кусочки мелкой гальки. Алина, блаженно жмурясь, вдруг подалась вперёд и лизнула Руневского в мелко дрожащую венку на покрасневшей от солнца шее. — Ты знаешь, я стала замечать одну забавную вещь, — промурлыкала она, поднимаясь дорожкой поцелуев к его скуле, — когда тебе особенно хорошо, ты рычишь. Руневский смутился. — Что, так громко? — Не знаю, — хихикнула Алина, не отрываясь от лица мужа, — но мне это нравится. Сразу начинает казаться, что ты — очень опасный хищник. Руневский, хитро усмехнувшись, подхватил заигравшуюся вампиршу за талию и перевернул ее, нависая сверху. — Не боишься, что я тебя съем? — У тебя было уже столько возможностей это сделать! — рассмеялась Алина, коварно обхватывая Руневского ногами за поясницу, не давая отстраниться, — и либо ты — хищник очень медлительный, либо ждёшь, когда я достаточно растолстею. Хотелось бы верить в первый вариант. — Острячка, — заключил Руневский, прикусывая кожу на ее шее до тихого стона. Нагретая за день галька обжигала и царапала спину, но увлечённым друг другом вампирам на неё было совершенно плевать. В громком, теперь уже обоюдном, рычании заглушался и шум прибоя, и крик чаек, и шуршание камней, и треск расстегиваемого одним неосторожным движением ярко-лимонного синтетического бюстгальтера. В гостиницу они вернулись поздно — пешком, медленно переступая, едва не забыв на пляже брошенную ещё утром тряпичную сумку. Уже с трудом держась на ногах от усталости они, переодевшись, все-таки заглянули перед сном в то, что Алина называла баром, взяли по газировке и вдруг услышали знакомый голос — москвич, встреченный вампирами ранее, снова, слегка захмелев, рассказывал что-то собравшейся вокруг него компании, активно жестикулируя и едва удерживая в руках высокий стаканчик с чем-то, напоминавшим коктейль. Руневский с Алиной, переглянувшись, подобрались ближе — не столько из интереса, сколько из желания понять, заметил ли кто-нибудь алинину недавнюю «охотничью» выходку. Москвич тем временем продолжал рассказ: — Представляете, друзья мои, — говорил он с восторгом, — в этих местах водится какой-то очень редкий вид хищников! — Откуда же вы это взяли? — спросила не вполне трезвого вида женщина в белой панаме. — А помните, я вам про дикий пляж говорил? — продолжил мужчина, — я сегодня наконец до него добрался! Едва дошёл до валунов, и представляете? Слышу рык! Самый настоящий, как у большой дикий кошки! — Мать честная! — ахнул кто-то, — что же там такое? — Не знаю, к сожалению, не решился вылезти из своего укрытия — боялся спугнуть! Но, кажется, их там было двое. Эх, как жаль, что я не взял с собой никакой техники! Записал бы, вернулся бы в Москву с материалом!.. — А оно нас не пожрёт? Может, надо охране береговой сказать? Пусть пляж прочешут! А то мало ли какая зверюга тут поселилась… — Я вас уверяю, друзья мои, животные, которым присуще такое рычание, к людям не выходят. Они нас боятся больше, чем мы их. К тому же, какая редкая птица доберётся до тех валунов? До них разве что вплавь, а по берегу-то часа три идти, по бурелому и кустарнику. Мне уже и самому неловко, что я их потревожил — как-никак дети природы, и так страдают от курортного бума! — Верно говоришь, Дроздов, — похвалил его высокий нетрезвый мужчина, стоявший поодаль, — профессионально! Красная как помидор Алина посмотрела на мужа: тот зажимал рот кулаком, давясь хохотом и глотая пробивавшиеся из глаз слёзы. — Чего ты гогочешь, — прошипела Алина, утаскивая с трудом сдерживавшегося от того, чтобы расхохотаться в голос, Руневского, — позорище! — Какое позорище? Всё правильно говорит! — утирая слезы, проговорил наконец вампир, — разве что про то, что эти «дикие хищники» не будут угощаться туристами, я бы, конечно, поспорил! Алина, поняв, что это был камень в ее огород, покраснела ещё больше и больно ткнула Руневского мыском своих пляжных сабо прямо в голень. — Чупакабра доморощенный! Руневский со смехом притянул ее, сопротивляющуюся, ругающуюся, в тесные объятия. Люди в баре ещё долго гудели, споря о том, что за дивный хищный зверь появился в тихом сочинском крае, не подозревая даже, что в ту же самую минуту невиданные хищники мирно спали, прижавшись друг к другу на узкой двухместный постели, каждый для себя решив быть сдержаннее — по крайней мере, до конца отпуска.