Le déluge

Кто никогда не бывал летом в Варавкино, тот не знает, что такое истинная красота. Нет в человеческой душе чувства, и мысли в человеческом рассудке, чтобы в полной мере восхититься небывалой прелестью этого теплого, продуваемого восточным ветром, укромного уголка приволжских просторов! За изгибом реки, сходящей на песочные пороги, колосилась, сияя золотом, рожь, покрывая все поле по левую сторону от деревни до темных зубьев елового бора. Над полем этим, как на гулянке, в майском зное резвились пчелы, выискивая цветы наиболее пахучие и яркие. И воздух весь, этот жужжащий, переливчатый тенор благоухал спокойствием и несоизмеримым блаженством. И потому неудивительно, что, едва темная городская коляска, преодолев липовую аллею, остановилась прямиком у самого крыльца возвышавшего над деревней барского дома, пара, утомленная долгой дорогой, с удивлением отметила, как постепенно отнимается у пальцев желание нервно теребить бортики повозки, и как спокойно дыхание и ум встречают конец тяжелого дня. — Приехали, наконец! — пророкотало от парадных дверей, и навстречу гостям тяжёлыми, будто медвежьими, шагами вышел грузный господин в льняном костюме-тройке и при кокетливом канотье — хозяин дома. — Здравсивуйте, Андрей Михайлович, дорогой! — приветливо отозвался Руневский, помогая своей спутнице сойти с подножки коляски. — Ба! Неужели нас своим присутствием почтила наконец дорожайшая сиятельная графиня Руневская? — хозяин дома потянулся поцелуем к неумело выставленной вперёд ручке, — право слово, мадам, я в восхищении! Александр Константинович, плут вы эдакий, отыскали первую красавицу на этой земле и решились показать ее нам только теперь? Вопиющее свинство! И тут же засмеялся, приобнимая гостя за плечи и увлекая и его, и его супругу в дом, в окнах которого уже зажигались керосиновые лампы — на Варавкино спускался вечер. Андрей Михайлович Суворов, военный адвокат, сколотивший состояние на громких скандалах вокруг Андрианопольского мира и ныне владевший деревней Варавкино пополам с банкиром из соседнего имения, знал Руневского ещё со времён Балканской кампании. Тогда граф совершенно случайно столкнулся с его дочерью — барышней Суворовой, пробравшейся за женихом в ставку действующей армии, — в поезде на Софию и, не сумев переубедить бойкую барышню, вызвался препроводить ее до генеральского корпуса. Тогда-то Руневский узнал, что его новая знакомая — человекообразная дочь вампира Суворова, которого на войну Негласный комитет отправил в качестве самого квалифицированного юриста. Руневский интересные сведения запомнил, а через год, в Сан-Стефано, где великая война за освобождение братских народов подошла к концу, познакомился уже и с самим адвокатом Суворовым, между делом сообщив, что дочь его жива-здорова, да только, приехав в ставку к жениху, враз разочаровалась и под конец войны убежала в неизвестном направлении с собственноручно ею выведенным на чистую воду резидентом турецкой разведки под личиной французского журналиста. С тех самых неспокойных лет Руневский с Суворовым крепко дружили: ездили на охоту вместе, подолгу засиживались в сигарном зале после заседания Комитета, а летом обязательно наведывались друг другу в гости в загородные имения на месяц-полтора. На третий год после свадьбы Руневский решил, что продолжать привычную летнюю традицию он теперь имеет право уже с супругой. Когда Руневские вошли в гостиную, ужинать уже закончили, и все присутствовавшие в доме едва принялись за вечерний чай. Алина, все ещё пугавшаяся великосветских собраний, хотела было спрятаться у мужа за плечом, но тот уверенно подтолкнул ее вперёд и громко, так, чтобы сама Алина услышала в первую очередь, обьявил: — Господа, познакомьтесь! Моя жена, Алина Сергеевна Руневская! И сразу закопошилось, засуетилось сонное царство: враз заулыбавшиеся дамы подскочили со своих мест и, охая и ахая, потянули юную графиню к себе на софу, держась так близко, что подолы их белых кружевных платьев будто целовали Алинину дорожную юбку. Зашумело в эркере — какой-то молодой человек в очках диоптрий на семь, не меньше, принёс благоухающий букет лесных ландышей. Руневский, умилившись трогательному приему, не сразу почувствовал, как кто-то тронул его за рукав сюртука. — Вы что же, не узнаете меня, Александр Константинович? Ей-богу, я сейчас обижусь, так и знаете! Барышня Суворова, отчего-то все такая же юная и румяная, как и сорок лет назад, очаровательно улыбалась Руневскому, повиснув у него на локте. На немой вопрос ошарашенного старого знакомого она сию секунду пояснила: — А меня мой Анвар обратил, как только мы в Константинополе в брак вступили! Никто не верил, что я по своей воле с ним уехала, а я взяла да и вернулась домой через год: при муже, открестившимся от «вражеской» державы, при состоянии приличном и при вечной жизни! Между прочим, посмотрите на мои клыки: вы задумывались когда-нибудь, что вампиры Востока выглядят иначе, чем европейские? Ну же, взгляните! И она совершенно очаровательно раскрыла свой изящный ротик, демонстрируя два загнутых, как янычарские мечи, клыка. Зрелище было поистине впечатляющее. — А где же ваш благородный осман? — спросил Руневский, и барышня Суворова кивком указала ему в сторону «мужской» половины гостиной. Там, что-то жарко обсуждая с хозяином дома, сидел чудо какой пригожий молодой мужчина с вьющимися пшеничными волосами и бородкой-испаньолкой, постриженной по последней моде. Заметив пристальный взгляд, мужчина повернулся и слегка улыбнулся пославшей ему воздушный поцелуй барышне. В алом разрезе рта мелькнули острые загнутые клыки-сабли. За чайным столиком замаячил голубой бант на грифе гитары, и какая-то девушка в очаровательным наряде с лентами по линии груди красиво запела что-то до боли знакомое — такое невероятно нежное, что, казалось, нет-нет, да и накроет всех присутствующих в летней гостиной неясная любовная эйфория. Я ехала домой, душа была полна Неясной для самой, каким-то новым счастьем. Казалось мне, что все с таким участьем, С такою ласкою глядели на меня. Поцеловав барышню (уже, вернее сказать, ханымэфенди) Суворову в обе ладони, Руневский протиснулся меж укутанных в кружево кушеток и, раскланявшись со всеми встреченными, наконец-то поймал за руку свою жену. — Как ты себя ощущаешь? — спросил он, осторожно поглаживая хрупкое запястье. Алина несмело улыбнулась. — Так странно, — прошептала она, не отрывая взгляда от поющей девушки, — все так милы со мной, не то, что на приемах в Петербурге… Мадам Суворова похвалила мой наряд, представляешь? И ни слова упрёка! — Я ведь обещал тебе, что это будет хороший месяц, и тебе в Варавкино понравится, — облегченно улыбнулся Руневский, поднося ладонь жены к своим губам, — хозяин дома — такой же обращённый вампир, как и я. У него нет предубеждений перед родовитостью или ее отсутствием. Жена его, мадам Суворова, правда, чистокровная, в девичестве была Сумароковой-Смирновой, родственницей Юсуповых, но и она к новообращенным относится с теплотой. В этом доме одинаково мирно и дружно живут и вампиры, и люди. Тебе здесь рады. Мы здесь, считай, почти что дома. Раскинув розовый вуаль, Красавица-заря лениво просыпалась. И ласточка, стремясь куда-то вдаль, В прозрачном воздухе купалась. И будто весь дом и сад за ним застыли в этой томной, тихой песне. Даже тюлевые занавески на окнах эркера перестали колыхаться от ветра — майская ночь замерла, и ее бесконечная сладость, исходящая и от цветущих яблонь, и от свежескошенной травы, и от розеточки с мёдом, забытой в беседке, и от уютной прохлады постепенно зажигавшихся звёзд, окутывала обитателей усадьбы так же, как окутывали их нежный голос и неспешный перебор семиструнной гитары. Я ехала домой, я думала о вас, Тревожно мысль моя и путалась, и рвалась… Разошлись лишь тогда, когда глава семейства уже начал клевать носом. Условившись с утра выйти к завтраку не позже одиннадцати часов, уютное общество постепенно растворилось в доме, оставив в напоминание о себе в гостиной лишь измятые подушки да запах липового чая, не скоро выветривающийся из-за совершенно ровного воздуха жаркой майской ночи. — О чем вы говорили с Суворовым, когда меня отвлекли? — спросила Алина, уже переодевшись в ночную сорочку и ныряя под одеяло большой и мягкой кровати, кованное изголовье которой было заботливо укрыто большими вышитыми подушками. Руневский, опустившийся рядом, притянул жену к себе на грудь. — Какие-то странные вести, и опять с Балкан. Вроде бы где-то стреляли в австрийского принца… Да разве ж это важно? Замнётся, как и прочие покушения. Не бери в голову, душа моя. У нас есть целый месяц на то, чтобы вовсе не читать газет. Алина блаженно прикрыла глаза, наслаждаясь тёплом тела мужа под своей щекой и тем, как стройно и радостно стрекотали за окном кузнечики да сверчки. Вспомнив что-то неважное, но смешное, Алина обернулась было к Руневскому, но тот уже спал, умильно прикрыв глаза тыльной стороной ладони. Алина улыбнулась сквозь подступающую зевоту, поцеловала мужа в подбородок и, приподнявшись на локтях, погасила ночную лампу. Дремота сладкая моих коснулась глаз. О, если б никогда я вновь не просыпалась!..