Октябрь — это симфония постоянства и перемен.
Бонаро Оверстрит
Когда часы пробивают ровно полночь, сентябрь потихоньку начинает сдавать позиции, неохотно уступая свое место второму месяцу осени – октябрю, что из года в год враждует и пребывает на неких ножах с благоприятной погодой, принужденно перевоплощая её на самую что ни на есть гадкую и умышленно зазывая на свою местность черные-черные тучи, которые полностью обволакивают прозрачно-голубой небосвод, опорожняясь кислотными дождями на землю. Опустевшие после продолжительной ночи улицы медленно наполняются бредущими с хмурыми лицами и зевающими от недосыпа в ладошку людьми, которым просто-напросто нет никакого дела до того, на какие неземные прелести способно это время года: привыкли, и оттого теперь уже не уделяют должного внимания, как это частенько бывало в детстве, такой обыденной, казалось бы, вещи, именуемой не иначе как золотая осень, что в какие-то моменты своей долговечной жизни становилась центром внимания выдающихся поэтов, кои восхваляли её непревзойденное великолепие в своих стихотворениях, используя в них самые разнообразные обороты и эпитеты. А сейчас её как будто и вовсе не существует. Обидно. Огненно-оранжевый листок на ветке спокойно колышется под дуновением легкого ветерка, не сопротивляясь и от безысходности поддаваясь потокам воздуха, которые в это утро считают лишним оставить его на кленовом дереве и безбожно и со всей присущей наглостью срывают листочек с ветви, играясь с ним и кружа в небесном пространстве, через какое-то время занося его неведомо куда, где он по несуразной случайности цепляется за карниз кухонного окна, что находится на втором этаже, незаметно наблюдая за жителями, которые в данную секунду находятся внутри... Мечущаяся по кухне девушка рывком хватает с тарелки заранее приготовленный для неё бутерброд с колбасой, перемалывая его на мелкие кусочки во рту и одной рукой пытаясь попасть в рукав фиолетовой наполовину одетой кофты, что сперва ей не удается. Бабушка, находящаяся рядом и возмущенно причмокивающая от безалаберности своей внучки, помогает ей с одеждой и с укором произносит: – Инн, поешь-то хоть нормально! Твоя школа никуда от тебя не убежит, а кушать всегда надо хорошо. – Бабуль, прости, опаздываю, – осведомляет девчонка и быстро, еле дотронувшись, клюет пожилую женщину в дряблую щеку. – Машка же сегодня дома, ты помнишь, да? – напоминает Инна, что является затеей весьма глупой и бессмысленной, ибо до этого момента она успела проговорить это около одного десятка раз, чуточку утомляя и задевая этим бабушку. Девушка быстрым шагом выходит из кухни и достает спрятанные в обувную полку, как оказывается, грязные и на вид неопрятные кроссовки, которые она на скорую руку протирает лежащей в коридоре щеткой, предназначенной исключительно для таких эксцессов, кои случаются в жизни Инны бесчисленное множество раз. – У них в садике там карантин какой-то. – С великим трудом пытается натянуть на ногу кроссовок, что без обувной ложки в сотни, а то и в тысячи раз усложняет её безмятежную жизнь, не обогащенную почти что ничем интересным. – Я еще не настолько старая, чтобы забыть, что моя вторая внучка сегодня остается со мной, – говорит совершенно без обиды и даже, кажется, радуется, судя по её полуулыбке, коя скрашивает её лицо, оттого, что ей не придется томиться одной дома, от безделья смотреть разрушающие мозг сериалы, а выпадает редкая возможность находиться в компании пятилетней девушкиной сестренки в дневное время. – Замечательно. – Молодая особа таки всовывает ноги в обувь, немного попотев; зашнуровывает их на один-единственный бантик, не прикладывая к этому никаких усилий, отработанным за долгое время методом; чуть ли не срывает с вешалки ветровку, в один миг просовывая руки в рукава, и резким движением хватает с полки ключи да сумку, закидывая её на плечо. В этот столь неподходящий момент крохотное чадо выглядывает из-за двери комнаты, а затем не спеша приближается к сестре, Инне, лениво потирая заспанные глаза и недоуменно любопытствуя: – А как же садик? Девушка садится на корточки, дабы стать с малюткой одним ростом, бережно придерживает её за бедра и доходчиво объясняет: – Сегодня в садик мы не пойдем, поэтому ты остаешься с бабушкой. Машкины глаза загораются, и она, переводя взгляд на Валентину Ивановну, с отрадным криком «Ура-а-а!» бежит к бабуле и, как-то с лёту запрыгивая ей на руки и держась за женскую шею, уже обговаривает с ней дальнейшие действия на этот столь замечательный день. Инна подымается на ноги и, на ходу бросая «Пока-пока, удачи вам», отправляется в совсем иной и отталкивающий своей настойчивостью мир, что был кем-то обозван простецким словом «школа», из-за существующего сквозняка так сильно хлопая входной дверью, что желто-горячего цвета листок содрогается и, отрываясь от оконного карниза, безвольно падает на холодную почву.* * *
Девушка стремительно проносится через пару лестничных пролетов и, раз за разом перепрыгивая пару-тройку ступенек и поспешно толкая подъездную дверь ногой, тотчас попадает во двор, стремглав мчась в сторону учебного заведения. Инна не замечает ни рядом спокойненько – в отличие от неё – идущих людей, ни как некстати находящихся на дороге бордюров, о которые она несколько раз по воле случая спотыкается, чуть ли не загребая носом сырую от осеннего дождя землю; не замечает она и несущийся на всей скорости автомобиль, что плевать хотел на ничтожных людишек, справляющихся с расстоянием за счет своих двух, и что равнодушно окатывает девушкины джинсы грязной водой из лужи, когда она пробегает мимо, а водитель даже не удосуживается извиниться, продолжая свою сумасшедшую езду. С мрачными мыслями о самом худшем утре на её памяти девушка влетает в здание школы, опрометью кидая приветствие сидящим в холе техничкам и, не дожидаясь ответа, впопыхах поднимается на третий этаж, стуча в дверь кабинета, где по обыкновению проходит первый урок во вторник, приоткрывает её и с совестным видом входит, проговаривая: – Извините, мож... – Девушка осекается, не видя в классе никого, кроме своих закадычных одноклассников, мирно болтающих или же посапывающих во сне на партах, пока не явилась учительница русского языка и литературы, взявшая на себя также классное руководство у этого самого десятого «А». Инна быстренько лавирует между рядами учебных столов, сливаясь с небольшой толпой сидящих подростков и занимая свое место около умной подруженции Алёны, с которой продолжительное время имеет радость общаться, с легкостью находя с ней общие темы для разговора. Та с опущенной головой умиротворенно глядит на светящийся дисплей телефона, просматривая какие-то записи во всеми известной социальной сети «Вконтакте», поначалу не замечая рухнувшей на рядом стоящий стул и пытающейся изо всех сил отдышаться Инны. – Звонка еще не было? – привлекает к себе внимание девушка, утихомиривая сбившееся дыхание. – Ага, – не отрываясь от важнейшего занятия в её жизни, бормочет себе под нос Алёна, постепенно проводя большим пальцем по экрану. Потом, спустя несколько секунд, осознает, кто все-таки уселся по правую сторону от неё, резко поднимая голову и уже более внятно говоря: – А, нет, не было еще звонка, сейчас будет. А ты чего опаздываешь-то? – Переводит взгляд на заляпанные штаны подруги, внимательно всматриваясь, как будто не верит в увиденное, и в глазах застывает явное недоумение. – Что, Божечки, с твоими джинсами? – Шла вдоль дороги, а тут так – оп! – машина. Ну и вот, – старается пояснить Инна, все никак не будучи в состоянии собрать воедино свои разбросанные от бешеной спешки мысли и облегченно выдыхая. – Ну ты чума, Инн! – ошеломленно молвит Алёна, качая головой из стороны в сторону. – И как ты с этим теперь? – Да блин, не знаю. Водила – мудила чертов, – возмущается подруга, копаясь в сумке в поиске потерянной где-то на самом дне – под всеми тетрадями и учебниками – шариковой ручки, пока сидящая под боком одноклассница советует ей сбегать домой после этого урока и «быренько» переодеться. Внезапно по всей школе разносится пронзительный и одновременно приносящий всем учащимся неважное настроение звонок, заставляя их всех подготовиться к занятию и окончательно прийти в себя после сна. Деревянная дверь кабинета отворяется на всю возможную ширину, и в неё бесцеремонно вваливаются опоздавшие нерадивые ученики, шумно о чем-то галдя и своей маленькой компанией занимая задние парты, следом входит женщина лет тридцати пяти в деловитом стильном костюмчике, неся в руке классный журнал и кладя его на учительский стол. Через пятнадцать минут. – Записываем: стилистика – это раздел науки о языке, котор... – Светлана Дмитриевна замолкает, бросая испепеляющие взгляды на громко переговаривающихся юношей, которых словно и не заботит то, что они находятся на уроке и как-никак мешают учителю вести занятие. – Последняя парта, успокойтесь! Они, слыша обозленное обращение преподавательницы, на секунду утихают, и один из парней поднимает свои бесстыдные глаза на женщину, а затем, поворачиваясь к такому же, как и он, глупому товарищу, нарочито насмешливо говорит: – Слышал, «узбагойся»! – тщательно отчеканивает каждую букву, и все присутствующие в классе взрываются хохотом, не в силах остановить самовольно льющийся из них смех, кой угасает только десять секунд спустя в тот момент, когда слышится стук костяшек пальцев об дверь кабинета и когда в него заглядывает знакомая всем с детства физиономия, а некоторой особью даже и любима. Инна слегка напрягается, елозя на стуле и ощущая, как гулко сердце колошматит в груди, с безудержным энтузиазмом норовя вырваться наружу и принуждая рукам предательски поддаться легкой дрожи.