Его пленница

1998 год

Громкая музыка раздается уже на лестничной клетке, когда она выходит из лифта. Это не попсовые легкие песни, а тяжелый рок. И она знает, из какой квартиры эта музыка льется. Конечно еще только восемь вечера, он может шуметь, но все же это безобразие нужно прекратить. Мила уже собирается нажать на дверной звонок, как открывается дверь напротив, и из квартиры выглядывает Станислав Борисович, уважаемый человек, профессор МГУ. — Милена Николаевна, добрый вечер, — приветствует он её с натянутой улыбкой. — Добрый вечер, Станислав Борисович, — Мила приветствует его в ответ, улыбаясь тоже, такой же натянутой улыбкой. Конечно, она чувствует себя неловко из-за Вити, ведь сейчас Станислав Борисович начнет выговаривать ей за его поведение. — Хотел бы попросить вас повлиять на Виктора Павловича. Это же невозможно слушать это безобразие. Мне нужно готовиться к лекциям, а я за этой музыкой даже свои мысли не слышу! — Станислав Борисович говорит возмущенно и громко, перекрикивая музыку. — Я разберусь с этим, — обещает Мила и поворачивается обратно к двери, нажимая на дверной звонок, слыша, как Станислав Борисович бурчит про невоспитанную молодежь, закрывая дверь за собой и запираясь в собственной квартире. У неё есть ключи, лежат в сумке, она может открыть дверь сама, но это самая крайняя мера, если он не откроет. Он долго не открывает, но она звонит настойчиво. И наконец-то через несколько секунд дверь открывается. Витя в халате, небрежно завязанном на голое тело, лицо помятое, волосы растрепанные. Выглядит, мягко говоря, не очень. — Я пришла за своими вещами, — она даже не ждет приглашения зайти, заходит в квартиру уверенно. Правда он особенно и не возмущается этому. Только говорит, скрещивая руки на груди: — В моей квартире все вещи принадлежат мне, Милка. Она смотрит на него не слишком впечатленная этими его словами. Мила снимает с себя куртку, вешает её на крючок, а затем снимает кеды и идет в гостиную, где стоит музыкальный центр, чтобы выключить музыку. Мила в его квартире меньше пары минут, но голова начинает гудеть из-за музыки. Рок далеко не её любимая музыка. Она выдергивает шнур из розетки, и адская музыка тут же прекращает измываться над ней и над половиной дома так точно. Пчёла продолжает молчать. Это и странно, потому что обычно его сложно заткнуть, а тут стоит, молчит, только смотрит на нее тяжело. — Что? Мешаю тебе развлекаться с какой-нибудь девушкой с низкой социальной ответственностью? — бросает она ядовито, а затем идет на кухню. Но на кухне совсем немного закуски и слишком много бутылок с водкой, на её вкус. Селедка, сало, соленые огурцы, помидоры, жареная картошка, мясная нарезка, чёрный хлеб — совсем не женские закуски. Ни тебе шампанского, ни вина, и никакой изысканной еды. Никакой женщины? Просто пьёт один? Она поворачивается к нему. Витя стоит, прислонившись к дверному косяку, видит замешательство на её лице и пожимает плечами: — Я здесь один, если что. — И пьешь один? — она приподнимает бровь. В прихожей она не заметила дамских вещей. И ничьими духами не пахнет. И на столе только одна тарелка и одна рюмка. — Могу себе позволить, — Витя все же отмирает и садится обратно за стол. Она напоминает, что пришла с одной целью — забрать все свои вещи. Нужно пойти, быстро все собрать и уйти. Но не может она его так оставить. Поэтому забирает у него из рук бутылку и идет к раковине, чтобы вылить это пойло. Каким бы дорогим пойло не было, пользы от него никакой. — Поставь бутылку на место, — Витя говорит с определенной долей усталости. — Пьют в одиночестве только алкоголики, Витя, — она отвинчивает крышку медленно. — Тогда пей со мной, — предлагает он, занимаясь тем, что укладывает куски селедки, лоснящиеся от масла, на поджаренный черный хлеб. Мила облизывает губы, понимая, что слишком много слюны у неё во рту от этого зрелища. Но она отводит взгляд от его рук, чтобы посмотреть ему в глаза: — Я не пью водку. Он пожимает плечами: — В баре осталось твое любимое вино, — и откусывает от бутерброда, и на его лицо отражается блаженство. Засранец. — Я приехала собрать вещи и всё. Я не собираюсь с тобой пить, — и она отворачивается, берет бутылку и выливает её содержимое в раковину. Он молчит, не отвечает ей, а когда она проходит мимо него, чтобы уйти в спальню, то хватает её за руку и язвительно спрашивает: — Или опять нашла повод, чтобы прийти ко мне и напроситься в гости на мой член? Жить без него не можешь? В этот раз пощечина выходит громче и сильнее, оставляет на его щеке красный отпечаток. Она пришла сюда не для этого. У него в квартире едва ли не половина её гардероба, а еще эта чертова книга, которую она должна вернуть директору завтра. Если бы не она, то приехала бы в другой день, когда его в квартире не было, и вынесла бы свои вещи. Он не огрызается, отпускает её ладонь. И она марширует в спальню. В спальне всё так, будто она ушла вчера: на прикроватной тумбочке с её стороны лежит эта чертова книга, в том положении, в котором она ее оставила, лежит расческа, и стоит пустой стакан. А на кресле, если она сейчас посмотрит направо, то увидит свой халат. Мила поворачивается и всё так и есть. — Еще скажи, что я не прав. Ты же всегда ко мне прибегаешь, — Витя говорит тихо, материализуется в дверях. — Можешь не беспокоиться. Больше не буду. Она подходит к шкафу, открывает его, даже не зная, с чего начать, если честно. Но Витя подходит к ней, оттесняет от шкафа и спрашивает: — Ты же не хочешь, чтобы этот твой герой любовник пострадал? — А что, ты собираешься сделать с ним что-то? — Мила хмурит брови. — Нет, — усмехается, — если ты сделаешь то, о чем я тебя попрошу, — Витя дотрагивается до её щеки, но она ударяет его по руке. — Убраться из твоей квартиры? — делает она предположение. — Если ты не заметил, я и пытаюсь это сделать. Дай мне только минут двадцать, чтобы собраться. Мила пытается его обойти, добраться до шкафа, но он загораживает ей путь и шепчет: — Нет. Если ты хочешь, чтобы я его не тронул, проведи эту ночь со мной. Он дышит тяжело, и она знает, на что он действительно способен. Знает, что это сейчас не пустые угрозы. А что она может сделать? Отказать ему? Уже видит, чем это кончится: Кирилл в больнице, врачи над ним, не верящие в то, что он поправится. И Кирилл ни в чем не виноват, это она виновата, что втянула его в эту игру. Их с Витей не разделяет и шага. Она смотрит на него, молчит, поджав губы. Но он и так знает ответ, потому что развязывает халат, и полы разъезжаются, обнажая его стройное подтянутое тело с россыпью татуировок на груди и плечах. И Мила подается вперед, прижимается лбом к его плечу. Его рука дёргается вперёд, наверно хочет дотронуться, но останавливает себя. Мила усмехается, кладет ладонь между его ключиц, а затем ведет пальцами по его груди, очерчивая напряженные мышцы. Он глубоко вздыхает. Мила царапает его, оставляет красные следы, которые, правда, исчезают слишком быстро. Она чувствует на себе его взгляд, но не смотрит на него, все так же прижимается лбом к плечу, оглаживает живот. Мила знает, где он хочет её ладонь, или рот, или кое что другое. — Хочешь ещё что-то сказать? — спрашивает она и все же поднимает голову, встречается с ним взглядом. Витя облизывает губы, а затем крепко сжимает челюсти. Видно, что хочет сказать что-то грубое, но молчит. Ей тоже хочется сказать грубость, однако она тоже решает молчать, губами прижимается к его коже, а ладонью касается его лобка. Витя шумно втягивает носом воздух, и замирает, не дышит, когда она охватывает основание его члена ладонью. Она рискует посмотреть на него. Витя стоит, прикрыв глаза. Его кадык дергается, когда он ловит её взгляд. И она не прерывает зрительный контакт, пока ведёт ладонью ниже, поглаживает потяжелевшую мошонку и принимается двигаться ладонью вдоль члена. Она делала так много раз, это можно даже сказать привычно, рутинно, но тем не менее как обычно возбуждает. В комнате жарко, и у Вити тоже кожа горячая, но она не хочет от него отстраняться. Обещала себе, что больше не будет, но так привыкла гореть в этом огне. Знает, что заставляет его терять контроль, поэтому поглаживает двумя пальцами под головкой, и он толкается бёдрами вперёд, а его руки обвивают её талию, сжимают ткань водолазки. В комнате слышно только их тяжелое дыхание и влажный звук, от соприкосновения кожи. Его пальцы скользят под водолазку, дотрагиваются до разгоряченной кожи. Мила хочет его остановить. Не останавливает. Она сжимает его чуть сильнее, и его член пульсирует в её ладони. Стоит дотронуться до головки, как Витя тихо стонет, толкается опять. Мила чувствует, что его бедра напряжены. Сколько ещё ему нужно для оргазма? Она начинает двигать рукой быстрее, и он громко стонет, а затем резко хватает её за запястье, вынуждая остановиться. Мила хочет спросить, что не так. Но он отпускает её запястье и тянется расстегнуть её джинсы. Мила не останавливает его. И пока он стягивает с неё джинсы и белье, снимает с себя водолазку. Сегодня она без лифчика. И холодный воздух приятно остужает горячую кожу. Ей даже не нужен спрашивать, что он хочет от неё, в какой позиции хочет её. В этом они понимают друг друга с полуслова, когда он подхватывает её под ягодицы, она запрыгивает на него, обхватывает руками за шею, а ногами за талию. Его член упирается в неё, он толкается вперёд, входит лишь на пару миллиметров и замирает. Он держит её, поэтому она на одном уровне с ним, смотрит прямо в глаза. Он без презерватива. Они никогда не занимались сексом без него. Она никогда не давала ему забыть об этом, как бы он не настаивал на том, что успеет вытащить, прежде чем кончить. Но сейчас… Сейчас она чувствует себя дерзко и смело. Это русская рулетка. Если он кончит в неё, есть вероятность 50 на 50, что она забеременеет. Все в Божьих руках. И в том, подходят ли они друг другу на генном уровне. Думает ли он об этом сейчас? О том, что станет отцом её ребёнка? И если они все будут живы, что он будет чувствовать, глядя на своего ребёнка, понимая, что этот ребенок не назовет его отцом? Что ребёнок будет думать о нем лишь как о дяде Вите, как о друге его мамы. Что она думает об этом? То же, что и все эти годы: она хочет от него ребёнка, и чтобы обязательно его волосы, и глаза, и улыбка. И насаживается на него сама, останавливается только тогда, когда больше двигаться уже некуда. Без презерватива даже это одно движение ощущается намного ярче. — Блядь, Мила, — стонет Витя, а затем перемещает их, вначале садится, а затем и ложится спиной на кровать, продолжая удерживать её за бедра. Витя толкается внутрь, совсем не дает времени привыкнуть, да ей это и не нужно. Он держит её за бедра и двигается быстрее и быстрее. Он тянет её на себя, она нависает над ним, а он льнет к ее груди, принимается покусывать и посасывать. И Мила не сдерживает стонов. Он ведь знает, что нужно делать, чтобы она стонала. Он берет её требовательно, грубо, не щадит, трахая её быстро. Мила ведет бедрами навстречу, насаживается на него, и стонет: — Да, вот так, да, — цепляется за его плечи, а он вбивается отчаяннее и сильнее. Даже не выходит из неё ни на миллиметр. Он приподнимает её за бёдра, вколачивается всё сильнее. И она никогда не умела оттягивать свой оргазм. Поэтому ей не нужно много времени, чтобы кончить с его именем на губах. Он трахает её через этот оргазм и еще какое-то время после, а затем его тело напрягается, и она чувствует, как его сперма заполняет её. Она наваливается на него всем телом, ощущая его внутри себя. Надеется, что этот «выстрел» достиг цели. Он выводит узоры пальцами на её влажной от пота спине, пока она пытается привести дыхание в норму и отдышаться. Мила едва не засыпает, убаюканная его размеренным дыханием и поглаживанием. Звонок в дверь раздается неожиданно, вырывает её из сна. И они с Витей переглядываются настороженно. — Вот, кажется твоя проститутка и приехала. Только с опозданием, — неловко шутит она. — Я никого не жду, — Витя аккуратно опускает её на кровать, а сам встает с кровати, поднимает с пола халат, надевает его, плотно завязывает. А затем поворачивается к ней и серьезно говорит: — Ты знаешь, что делать. Сиди здесь, и ни звука. Пистолет как обычно на месте, — он кивает в сторону тумбочки с её стороны и исчезает в коридоре. Мила напряженно прислушивается, но какое-то время ничего не происходит, только открывается дверь и тут же раздается громкий голос Саши. — Что ты так долго открываешь? — Саша кажется заходит, дверь закрывается. Потом он опять громко говорит: — О, я вижу, у тебя компания. Черт. Черт. Черт. В коридоре её кеды и куртка. Но вряд ли Саня поймет, что это её вещи. Бежать ей некуда. Это уже не первый раз, когда Саша застает их вместе. Точнее он застает Витю с кем-то. Не знает, что с ней. — Так у тебя там телка? Дай хоть посмотреть, — и Санины тяжелые шаги приближаются к комнате. — Как застану тебя с кем-то, так ты вечно их прячешь. Если симпатичная, можем вместе её отжарить. И Мила прячется с головой под одеяло, замирает на животе, надеясь, что Саша сюда не зайдет. И какие ужасные вещи он говорит! Что он вообще себе позволяет! Он ведь женатый человек! Хотя о чем это она, Мила знает о его похождениях на стороне. — Саня, какая телка? — голос Вити раздается около двери. — У меня там девушка, — он делает акцент на слове «девушка». А затем возмущенно спрашивает: — И какой отжарить? Тебя там дома ждет Оля. На такую жену, как Оля, нужно молиться, Саня! Молиться. На такую, как Оля. Эти слова въедаются в кожу быстро. Конечно. Если вдруг что-то случится, и Оля разведется с Сашей, Витя будет для неё первой жилеткой, в которую можно будет поплакаться, первым, кто предложит помочь забыть о Саше. После этих слов Мила чувствует себя грязной. Наверно трахал её, а представлял Олю. Или кого угодно. Какая же она дура. — Вот заведешь себе жену и будешь на неё молиться, Пчёла. А об Оле ни слова, — Саня уже говорит чуть тише. А затем их голоса отдаляются. — Слушай, Саня, давай не сейчас. Как ты уже понял, я занят. — Ладно-ладно. Не буду мешать, — Саня усмехается. — А приходил то чего? — Да так. Пришли на ум кое какие идеи по поводу дальнейшего развития бизнеса. Ехал домой, и дай думаю к тебе заеду поделюсь этими идеями, — отзывается Саня. — Завтра в офисе все решим. — Ладно. Давай. Хорошего вечера, — голос у Саши веселые. Вряд ли он вернется. Мила быстро поднимается, и с армейской быстротой одевается. Не нужно было ей приходить. Сказала бы, что принесет книгу позже. Директор конечно накричал бы, но по крайней мере она не чувствовала себя ничтожеством. Она берет книгу с тумбы, когда Витя возвращается в комнату. Он улыбается, а она чувствует, как комок подступает к горлу. — Ты куда? — он хмурится, стоя в дверном проеме. Ей приходится оттолкнуть его, чтобы пройти, пробежать даже, мимо, кидая злобное: — Домой. Оставлю тебя молиться. Хорошо, что кеды одеваются быстро. И он кажется удивлен слишком сильно, потому что догоняет её уже тогда, когда она открывает дверь и выскальзывает в коридор, на ходу надевая куртку. — О чем ты? — Витя звучит удивленно. — Ни о чем, совсем ни о чем, — и спешно идет в сторону лестницы. — Ты обещала провести со мной ночь! — Витя кричит ей вслед. А она же кричит, уже спустившись на этаж ниже: — Катись нахрен, Пчёла! Глаза жгут слезы, сердце опять разбивается на множество осколков. Она позволяет заплакать только в пойманном такси. Таксист, добродушный мужик, говорит: — Милая, не нужно плакать из-за каких-то козлов. Она знает, что из-за таких козлов плакать не стоит. Но поди объясни эту простую истину сердцу, которое посмело влюбиться?