Долг платежом красен

Сон, как всегда, не порадовал. Всё-таки нужно было глотнуть снотворного, чтобы не видеть совсем ничего. Едва я провалилась в забытье, как оказалась на хорошо знакомом мне мосту. Здесь всё закончилось, здесь же всё и началось. Началось для меня. В этом мире всегда будет рассвет — тот самый момент, когда время для моей сестры остановилось. На мосту кроме меня никого нет, да и само это место весьма иллюзорно — как будто идёшь по диораме. Но я прекрасно знаю, что дойдя до определенной контрольной точки, как в какой-нибудь среднестатистической компьютерной игре, я увижу её. Пейзаж вокруг безжизнен, даже вода внизу не движется. Наконец, я замечаю её и обращаясь к самому безжизненному предмету в этом безжизненном пейзаже, я зову: — Онэ-сан… Огромные фиалковые глаза медленно поворачиваются в мою сторону. В их каком-то потустороннем свечении, я вижу упрёк и мольбу. — Отпусти меня, Юко, — беззвучно шепчут губы девушки, но я всё равно понимаю, что она говорит. Я упрямо качаю головой. — Меня больше нет рядом. Ты смотришь в пустоту, — продолжает умолять она, — Дай мне упасть, дай мне рассеяться… Не держи меня. — Я не позволю тебе снова упасть, — качаю головой я и вдруг всхлипываю: самообладание мне изменяет, — Нет, не так. Я не позволю тебе снова меня бросить! — Прости меня, — тихо шепчут губы сестры. Я недоумеваю. За что она просит прощения? Ведь это я не хочу её отпускать. — Я как черная дыра поглощаю твоё внимание, — продолжает она и её невероятно красивые черты искажаются страданием, — Ты уже даже не можешь видеть себя. Я не хочу, чтобы ты вела пустую жизнь. Поэтому прощай, — с этими словами девушка подходит к самому краю моста, в этом абсурдном мире даже нет ограды. — НЕ-Е-ЕТ! — что есть силы кричу я, — Я этого не приму! Никогда! Слышишь! НИКОГДА! Я тоже подбегаю к краю, но не могу остановить её, как ни тянусь — просто прохожу насквозь, как через туман, и слетаю вниз с этого самого моста. — ХИТОМИ-И-И! — что есть силы кричу я имя сестры, но ответа не получаю. Всё что мне остаётся, это беспомощно барахтать в воздухе руками и ногами во время этого бесконечного полета. Я падаю, падаю и падаю. Да какая же здесь высота? Но целую вечность спустя я всё-таки долетаю. Удар о воду. Мои глаза открыты, но я ничего не вижу. Прозрачная вода становится черной как деготь. Я дергаюсь, но всё напрасно – я погружаюсь всё глубже в эту трясину, в чёрное как смоль бездонное болото. Что-то липкое, вязкое заполняет мои ноздри и лёгкие, начинает течь по моим венам — эта грязь заполняет меня целиком. Я больше не барахтаюсь — я не помню зачем мне это делать. Я погружаюсь всё глубже и не вижу этому конца. Неожиданно я слышу тихий плач. Чей-то голос с отчаянием повторяет обрывки фраз, я слышу его даже через громадную непроницаемую толщу черноты: «нет… нет…» «прости, я опаздала… прости…прости…прости…» «одиноко…» «страшно…» «больно…больно…больно» «спасите… кто-нибудь» «да услышьте же меня!» Погружаясь всё глубже в трясину, я наконец понимаю, кому принадлежит этот голос. Мне самой. Моя устремленность к одной-единственной цели приносит мне огромные страдания. Ради неё я разрушила своё сердце, стёрла свою личность, практически рассыпалась в прах. Но всё же, я чувствую себя по-настоящему живой, когда стремлюсь к ней. Даже несмотря на всю её уродливость и ущербность. Эта цель позволяет мне не отпускать Хитоми из моей жизни, из моей памяти. Потому что если я это сделаю, у меня ничего не останется. Ни единой крошечной причины для существования. Я просто рассыплюсь на фрагменты, как небрежно собранная мозаика. Я не могу отказаться от этой цели, даже зная, какой ужасный исход меня ожидает. Пройдя точку невозврата, я превращусь в ничто и исчезну, не в силах справиться с чувством вины — этот груз будет для уже сломанной меня непосилен. Он раздавит меня окончательно, словно тяжёлый пресс. Но всё это будет потом. А пока у меня есть причина не отпускать Хитоми из моей памяти, а значит, не принимать её уход из моей жизни. А потому мне нельзя колебаться и сожалеть. Я не могу вернуться туда, где когда-то была. И я никому не признаюсь, что мечтаю о том, чтобы меня спасли от одиночества… Зачем мне это говорить? Всё равно никто не явится вытащить меня из этого удушающего чёрного отчаяния. Стоит ли говорить, что проснулась я в холодном поту. Наконец-то я выбралась из этого липкого кошмара. На часах почти обед, голова тяжёлая, а сама я чувствую себя совершенно разбитой. Иду на кухню и варю себе крепкий кофе — терпкий вкус напитка немного приводит меня в чувство. Так, нужно срочно чем-то заняться, отогнать тягостные мысли. Может в музее есть работа? Ах да, меня же уволили… Я вздыхаю и мои мысли снова возвращаются к ночному кошмару. Что я хотела? Чтобы меня спасли? Но это невозможно, нереально, абсурдно. Чтобы осуществить свой план, мне нужно отгородиться от других, отбросить эмоции. Я и так держусь на самом краю, иногда мне кажется, что я схожу с ума. А может уже сошла. Ни один нормальный человек не будет планомерно и методично обдумывать то, что обдумываю я. Если я хочу привести свой план в действие, мне не стоит сближаться с другими. Если я почувствую чужое тепло, я осознаю как холодно и пусто в моём собственном мире и уже не смогу удержаться на краю. На ум приходит Като — человек, к которому я, действительно, могу привязаться. Вряд ли такая привязанность возникнет к Камбэ — тут я не вижу опасности. Разве возможно привязаться к ледяной глыбе? Но Хару совсем другое дело — он прямой и искренний. Таких людей один на миллион. А ещё он способен внушать надежду — то, что мне меньше всего сейчас нужно. Потому что счастливый финал моей историей не предусмотрен. А значит, я не должна переходить границы и подпускать его ближе, чем просто знакомого. Но… это же просто необходимая мера. Так ведь? Я не могу пока снять отслеживающий браслет, а потому вынуждена быть дружелюбной. Как только подвернётся удобный случай, я, разумеется, тут же сбегу. А пока буду играть роль доброй соседки. Или не играть?.. Да нет, определённо, играть. Это такая же роль, как и все остальные. Просто обман. Я же прирождённая лгунья... Даже если я лгу сама себе… Мои мысли прерывает мелодия Долли Партон на телефоне. Что? «Добряк» захотел, чтобы я принесла заявление сегодня же? Подавив желание проигнорировать входящий, я нажимаю кнопку приёма и с опаской прикладываю трубку к уху — меньше всего я сейчас хочу слышать чужой ор. — Слушаю, Тагути-сан, — осторожно произношу я, пока не зная, чего ожидать от шефа. К моему глубокому удивлению, начальник вкрадчиво спрашивает: — Юко, ты сегодня во сколько могла бы прийти на работу? Чуть не выронив мобильный от удивления, я напоминаю: — Э-э… вы же меня, вроде, вчера уволили… — Да брось, Юко. Я просто немного вспылил. С кем не бывает? Ты же на меня не в обиде? Кстати, — быстро продолжил Тагути дальше, словно боясь, что я повешу трубку — Ты же давно хотела кофе-машину. Я закажу в мастерскую. С капучинатором устроит? Так-с, я похоже, ещё сплю. «Добряк» закажет для меня кофе-машину? Да я скорее поверю в то, что земля сошла со своей орбиты и крутится сейчас в обратном направлении. Похоже, солнце сегодня встало на западе, а сядет на востоке. А может моего начальника инопланетяне подменили? Или это какой-то розыгрыш? — Эм-м, мне бы кондиционер в мастерскую… — пытаюсь я проверить, насколько серьезно положение. — Юко! Ты вымогательница! Ну да ладно, установим раз нужен. Я ошалело смотрю на трубку. Да нет, всё верно — телефон мой, голос тоже вроде бы начальника. — Да что случилось-то? — не выдерживаю я. — Тут такое дело… Нам на время дают картину Фудзисимы Такэдзи «Бабочка». Но с одним условием — чтобы ей занялся реставратор. Взамен, картина будет какое-то время выставляться в нашем музее, плюс владелец доплачивает нам за работу реставратора, — пояснил, наконец, в чем дело мужчина. — Невозможно! — ахаю я, — Насколько я знаю, эта картина находится в частной коллекции. Никто даже не знает, у кого именно. — Я сам был удивлен, — отвечает Тагути, — Но ближе к делу. На картине потемнел лак, нужно стереть старый слой и покрыть заново. Или что ты там обычно в таких случаях делаешь? В любом случае, Юко, лучше тебя никто не справится. Ты нужна музею. Хочешь, выпишу тебе премию прямо сегодня? Я, всё ещё изумленная происходящим, коротко бросаю, что через час буду на месте и начинаю собираться со скоростью света. Клёпа неодобрительно смотрит на эту суету, гордо восседая на шкафу. Но мне сейчас было не до неё. Поверить не могу! Мировой шедевр в нашем музее! Это так же невероятно, как цветение сакуры зимой. Меня охватывает лихорадочное возбуждение от возможности прикоснуться к столь великому искусству. Стоит ли говорить, что до музея я неслась с такой скоростью, что Флэши Ртуть нервно кусали бы локти от зависти. Первое, что меня поразило — это невероятная чистота в музее. А ведь по идее всё должно было быть в гипсовой пыли. Но сейчас в зале стерильно как в операционной. — Ого! У нас тут что, золушка побывала? — удивлённо спрашиваю я у Коямы-сан. — Нет, — смеётся администратор, — Всего лишь клининговая. Слушай, — взгляд женщины излучает любопытство, — А это правда, что ты ночью от мафии отбивалась? — Ну, отбивалась — это громко сказано, — смущённо опускаю я глаза, — Скорее уж пыталась отбиться. Мацуока уже слышала про картину? — перевела разговор я, так как вспоминать события ночи сейчас совершенно не хотелось. — К счастью, нет, — улыбнулась женщина, — Иначе наплевала бы на свои зачёты и крутилась бы здесь. Либо хлопнулась бы в глубокий обморок от радости. Да уж, если кто и был в восторге от мировых шедевров больше, чем я, то это наш гид. Впрочем, я и сама поспешила в мастерскую, подстёгиваемая жгучим интересом. Картина, во всём своём великолепии уже лежала на моем столе. Несколько минут я просто стояла и любовалась работой великого мастера. В некотором смысле, Фудзисима Такедзи был реформатором японской живописи. Эта картина была, по сути, стилизацией под итальянский Ренессанс, что было нетипично для японских художников, особенно учитывая происхождение мастера из семьи самураев. Бабочками — символом радости и счастья, было украшено всё полотно, хотя не думаю, что жизнь художника была такой уж безоблачной. Как бы то ни было, от картины я была в восторге. Конечно, проблема была налицо. Старый лак потемнел, делая коричневые тона более насыщенными и придавая желтизну полотну. Кстати, существует множество способов решения этой задачи, но действовать нужно чрезвычайно осторожно, чтобы случайно не задеть верхний слой краски. К тому же, существует целый ряд растворителей, которые подбираются для каждой работы индивидуально — то, что применимо к одной картине, необязательно будет хорошим решением для другой. В итоге, я решила не снимать весь слой лака, а сохранить тончайший слой оригинального, чтобы картина не утратила лёгкую золотистость старины. Процесс предстоял трудоемкий и долгий, но результат того стоил. Я надела рабочий фартук и приступила к работе. Насвистывая какую-то привязавшуюся мелодию, я принялась осторожно отделять бесценное полотно от рамы. Процесс прикосновения к чему-то прекрасному настолько меня захватил, что я невольно вздрогнула, услышав от двери спокойный голос. — Ты не попала в пару нот, — скрестив руки на груди, там стоял Камбэ и пристально смотрел на меня сверху вниз. — Да я особо и не целилась, — парировала я это замечание. Вообще-то я уверена, что мелодию я воспроизвела довольно-таки точно, хотя и не могла вспомнить, что же именно я напеваю, но у меня было хорошее настроение и мне меньше всего хотелось заводить сейчас музыкальный спор. Гораздо больше мне хотелось спокойно работать над картиной. — Что привело великого тебя в мою скромную обитель? — спрашиваю я с некоторым раздражением из-за того, что меня отвлекли от процесса. — Незаконченное дело. Като уже пару часов как в участке, попросил захватить тебя по пути, так как первый отдел так и не смог раскрыть секрет шкатулки, — спокойно пояснил Дайске. — Слушай, я понимаю, что я ваш консультант и не имею права отказываться. Но тут у нас, сам видишь, мировой шедевр. Можно я над ним пару часиков поработаю, а потом приду в участок, а? — умоляюще прошу я. Не очень хочется о чём-то просить Камбэ, но желание поработать с шедевром сильнее личной гордости. В наш разговор неожиданно вмешивается директор музея. — А. Господин Камбэ! — далее следует чисто японский поклон, — Весьма рад, что вы нашли время посетить наш музей. Как видите, картина в целости и сохранности. А наш реставратор уже приступила к работе над ней. Заверяю, Такатори наш лучший специалист. Вау! Меня даже по фамилии назвали. Эм-м, что? Камбэ владелец картины?! Я ошарашенно перевожу взгляд с картины на Камбэ и обратно. Очевидно, видок у меня при этом презабавнейший, так как уголок рта Дайске изгибается в усмешке и парень говорит: — В способностях Юко я не сомневаюсь. — Так вы знакомы? — теперь уже директор сверлит меня изумлённым взглядом. Ну спасибо, Камбэ! Зачем вообще было такое говорить? Теперь обо мне бог весть что подумают. Сказал бы, что незнакомы и дело с концом. Для полноты ощущений, ему осталось во всеуслышание объявить, что я мошенница и нахожусь на испытательном сроке. — Да, сталкивались по работе, — важно кивает Дайске, — Она хороший консультант в сфере искусств. Я выдыхаю с облегчением. И ведь не соврал ни разу. Просто скрыл неудобную правду. — Вы не против, если я сейчас заберу Юко по одному важному делу? — из уст Камбэ это прозвучало не как вопрос, а скорее как утверждение, — Думаю, она вернётся позднее, а может быть приступит к работе только завтра. Разумеется, я оплачу время простоя, — небрежно добавляет он. — Конечно-конечно, — Тагути расплылся в широкой улыбке и часто закивал головой, как китайский болванчик, — Вы хозяин шедевра, вам и решать. Юко в полнейшем вашем распоряжении. Эй, а меня спросить?! Вы вообще в курсе, что я не рабыня и не собственность музея? И у меня тоже есть право голоса и собственное мнение? Впрочем, последним никто не интересуется. — Идём, Юко, — игнорируя нашего директора, повелевает Камбэ и я, вздыхая, покорно поднимаюсь с рабочего места. Выбора-то у меня всё равно нет. В дверях он притормаживает: — Мне, конечно, без разницы, но ты собираешься идти прямо так? — бросает парень через плечо. А? В чем дело? Я озадаченно хмурюсь, но через пару секунд соображаю, что не так. Беззвучно чертыхаясь, я торопливо развязываю фартук и, стянув его, бросаю на стул. Никак не привыкну к этой черте Камбэ — вроде бы и не смотрит на тебя, и не слушает, но всё подмечает. Аж завидно, я и вполовину не так внимательна. В холле нас провожают взглядом Тагути-сан и Кояма-сан. Притом последняя, судя по широкой улыбочке, очевидно тоже подумала чёрте-что. Во взгляде администратора явно читалось: «Ах, у нашей Юко наконец-то появилась личная жизнь. Похоже, она не совсем безнадежна». Я скрипнула зубами — Камбэ даже не представляет, сколько проблем он доставил своим внезапным величественным появлением. На улице на нас тоже уставилось несколько любопытных зевак — ну этих-то хоть можно понять. Мы с Дайске явно сейчас контрастируем: он — на шикарной тачке в дорогом костюме, с безупречной укладкой и я — невзрачная девчонка в кедах и футболке, чьей единственной манипуляцией с волосами с утра было быстро провести по ним пару раз расчёской. Блин! И как он может быть таким спокойным? Аж бесит. Так и хочется стереть это выражение безразличия и надменности с лица парня. — Камбэ, — говорю я на полном серьёзе, глядя ему прямо в глаза, — Если ты вдруг решил, что меня можно подкупить, принеся в наш музей мировой шедевр, — говорю я с лёгким нажимом в голосе и вдруг, внезапно расслабляясь, весело добавляю, — То ты абсолютно прав. Мировые шедевры моя слабость. И клубничные тортики. Но шедевры всё же круче. Ахах, по лицу парня проскальзывает тень удивления, он явно ожидал, что я веду к чему-то другому. «Один — один». Не только же мне сегодня с изумлённой физиономией ходить. Мне этого достаточно и я, открыв дверцу — потому что (ха!) никто её передо мной открывать не собирается — проскальзываю на заднее сидение и пристегиваюсь. Камбэ с недовольным видом занимает место за рулём. Так, ладно, ссориться я с ним не собираюсь, это была просто детская шалость и поэтому миролюбиво говорю: — Не знала, кстати, что ты интересуешься искусством. — Вообще-то не особо, — нехотя отвечает Дайске. — А почему ты тогда приобрел «Бабочку»? — полюбопытствовала я. — Сузуэ понравилась эта картина и я её купил, — небрежно объясняет парень. Вот как? Неужели в мире богатеев всё настолько просто? Не имеет значения ни ценность произведения, ни его история — просто «понравилось и я купил». Я потрясённо молчу всю оставшуюся дорогу, пытаясь переварить этот факт. Камбэ это, похоже, устраивает, так как он тоже не произносит ни слова. — Юко! — обрадованно восклицает Като, едва я захожу в участок, — На тебя вся надежда! Первый отдел ничего в шкатулке не обнаружил, сканирование ХЕУСом тоже ни к чему не привело. Может у тебя получится разгадать её секрет? Я невольно улыбаюсь от такого доверия и осторожно беру шкатулку в руки. Осматриваю её. Скорее всего дело не в самой шкатулке — она не выглядит особо дорогой. Обычная деревянная шкатулка с изящной резьбой — такие в каждой антикварной лавке продаются. Скорее всего, не старше ста лет, а значит, с исторической точки зрения она не имеет особой ценности. Но может есть какая-то потайная перегородка? Или тайный шифр в узоре? Или двойное дно? Я откидываю крышку и изумлённо смотрю на Хару. — Почему шкатулка не играет? — Видишь ли, первый отдел перестарался с осмотром и задел что-то в самом механизме, — смущённо пояснил парень, — Но вряд ли дело в мелодии. Так ведь? — Да, скорее всего, в чём-то другом, — соглашаюсь я и, наконец, понимаю, что же я насвистывала сегодня за работой в музее. Мелодию из шкатулки.