Лилия бессилия

Спустя несколько часов мушкетеры застали Атоса в столовой, где, судя по пустым бутылкам из-под вина, он уже достаточно долго наслаждался анжуйским. - Что-то случилось? – решился Портос. Когда мушкетеры уходили помогать разобраться с телом Винтера, они оставили супругов в целости и сохранности, между ними не было конфликтов, так им казалось, но по лицу друга сейчас читалась боль и бессилие. Граф пьяным взглядом обвел друзей, но ничего не ответил. Д'Артаньян вспомнил, что последний раз видел Атоса в таком состоянии, когда он рассказывал о несчастной любви. Значит, дело было в шпионке Кардинала. Только она одним своим именем могла так изменить душевное состояние друга. - Документ, предоставленный Миледи оказался истинным и ваш брак недействителен? – предположил он. - Нет, наш брак законен, а документ искусная фальшивка, - протянул с какой-то горькой усмешкой граф, - Только она хочет уйти, несмотря на это. А я глупец и болван обещал её не удерживать. Друзья, поняв, что они явно владеют не всей информацией, сели за стол. - Рассказывай все, что произошло по порядку, - предложил Арамис и граф исполнил их просьбу. Некоторое время все замолчали. Каждый думал о своем. Д'Артаньян считал, что отъезд Миледи может стать наилучшим выходом, он был согласен со шпионкой, отношения супругов сложно было назвать здоровыми, гасконцу не хотелось хоронить графа раньше времени, да и видеться с графиней пришлось бы часто, что молодой мушкетер воспринимал как оскорбление памяти Констанции. Он уже и так помог ей отделаться от преследований Кардинала, а также подтвердил ее слова юристу, достаточно. Арамис был расстроен и встревожен. Он был очарован женой друга, сейчас он уже мог это открыто себе признать. Сегодня, когда он думал, что это ее кровь на полу, ему было очень страшно за неё, он не готов был потерять её, ему было достаточно наслаждаться ее красотой на расстоянии, видеть ее здоровой и счастливой. Теперь, представляя, что она покинет Берри, его настроение заметно омрачилось. Портос видел, как подавлен Атос, знал, как сильно тот любит свою жену, нет, потеря её погубит его друга вернее войны или бессмысленной дуэли, кроме этого, тут еще дети присутствуют. Джон уже начал привыкать к поместью (по крайней мере, по словам Гримо), никто не знал, куда мальчик сбежал, Миледи его толково спрятала, где он сейчас? Мушкетер успел привязаться к сыну шпионки в море, он надеялся, что граф сможет стать ему настоящим отцом. Он всегда воспринимал Атоса как родного брата, был готов умереть за него, знал, что его детей станет воспринимать как своих племянников и племянниц. Пусть и не по крови, но Джон был признан самим Атосом, поэтому Портос со всей свойственной ему энергией и добродушием стал относиться к ребенку как к члену своей семьи. А нерожденный ребенок? Что будет с ним? Да, его родители имеют нездоровые отношения, но об этом надо было думать до того, как заводить детей. А теперь вот так рубить с плеча, ладно Миледи, ей Портос был готов простить легкую эмоциональность, она все-таки была в деликатном положении, но Атос. Где его ответственность, где благородство, где честь? - Не узнаю я тебя, мой друг, - громко отчеканил Портос, - Где благоразумный Атос? Твоя жена в чем-то права. Ты переживаешь, что она не верит тебе, а разве ты дал ей повод думать иначе? - О чем ты? Я… - Ты непостоянен в своем отношении к ней, сначала угрожаешь ей пистолетом из-за охранной грамоты Кардинала, потом спишь с ней как с любовницей, не даешь покинуть Францию, когда она желает, затем опекаешь ее, будто она всего лишь сосуд для твоего ребенка. Ты расстраиваешься из-за ее опасений, что твое хорошее отношение может прекратиться после рождения ребенка, что ее сын останется беззащитен, но ведь ты не разуверяешь ее в этом. Что ты сделаешь, если Миледи умрет родами? - Не смей так говорить! С ней все будет хорошо, - с неистовством прорычал Атос. - А если нет? Никто не даёт гарантий даже при отличном здоровье женщины, а мы знаем, что Миледи хоть и бесспорно наделена железной волей и мужским умом, все же хрупка. Ты привез её сына сюда, ты пытался наладить с ним контакт, я признаю, но знает ли она, что станет с мальчиком, если ее не станет. Вы обсуждали с ней, что будет с Джоном? - Портос, что ты говоришь? Я же сказал Вам, что буду ему отцом. - Нам сказал, а ей? Ты ведь знаешь ее историю, ее сдали в монастырь, когда родителей не стало. Конечно, она сделала все, чтобы вернуть сыну титул и деньги, чтобы, если она умрет, он был в безопасности. Ты говоришь, что позаботишься о нем, но ты даже ни разу не поинтересовался, где мальчик сейчас находится! Он может быть где угодно, один, он совсем еще ребенок, а ты сидишь тут и жалеешь себя!!! Мушкетеры с удивлением смотрели на Портоса. Такая проповедь была не в его стиле. Граф де Ла Фер прошептал совсем трезвым голосом. - Я знаю, где он, Портос. Ты не прав. Когда мы ехали сюда, она сказала, что спастись шесть лет назад ей помог юноша, который знал ее еще сестрой священника. Я помню лишь одного мальчика, за которого она заступилась тогда, который мог бы ей помочь. После того, как Анна легла, я расспросил Гримо, она спрашивала о нем, она уверена, что Джон в безопасности, а так доверять она может только этому Этьену. - Тогда почему? Если ты знаешь, где он… - Джон ее сын, она предпочла отправить его подальше от меня, она не доверяет именно Мне. Думаю, если бы она могла, она бы и нашего нерожденного малыша спрятала вчера после прочтения этого проклятого письма. Портос, неужели ты всерьёз думаешь, что, если я верну ребенка в этот дом, это расположит жену ко мне? Я не хочу её принуждать быть со мной, не хочу, чтобы ее решение остаться было вызвано страхом или долгом. - Ты должен показать ей серьезность своих намерений, не принуждением, а пониманием. Она привыкла бороться одна, докажи ей, что больше в этом нет необходимости. Докажи, что ты не только на словах готов быть ей мужем и отцом ее детей. - Возможно, ты прав, Портос. . . . Когда Анна проснулась, на дворе уже стоял поздний вечер, чувствовала она себя не более отдохнувшей, чем утром: голова болела, вернулась ушедшая было тошнота, ей хотелось завернуться в одеяло и никогда не вставать, но шпионка понимала, что это не поможет. Надо было поехать к Этьену, убедиться, что с её мальчиком все в порядке. Сейчас казалось глупым отправить ребенка одного в деревню, он мог заблудиться по дороге, на него могли напасть, что она наделала?! Вчера, испугавшись за жизнь сына, она не думала о таких деталях, а сейчас начала ощущать себя худшей матерью на свете. - Таким как я нельзя заводить детей, - вслух с очевидной самокритикой сказала она. - Я не знаю матерей, более самоотверженно защищающих своих детей, чем ты, - сказал Оливье, до этого тихо наблюдающий за ее пробуждением, сидя в кресле. Он видел, как она потерла виски, что говорило о мигрени, видел, как сморщила носик, что делала всегда, когда ее мутило при пробуждении, заметил и то, как она вздрогнула от его голоса. Тишина скрывала его фигуру. - Не стоит меня так пугать, я ведь и убить могу, - совершенно совладав с собой, заметила его супруга. - Прости, не мог промолчать, когда ты стала так отзываться о себе. - Мне надо отправиться за Джоном, не знаю, о чем я только думала, когда отправила его одного, ему еще и пяти лет не исполнилось. - Анна, он сейчас спокойно спит в детской. - Что? - Я привез его, хотя, надо отдать должное Этьену, он был настроен очень воинственно. - Как ты узнал? - На том привале ты сказала, как спаслась, дальше надо было лишь понять, кому именно ты могла доверять, кто бы стал рисковать своей жизнью ради спасения тебя. - Выходит, глупо я придумала, раз меня так легко можно было вычислить. Анна вздохнула и прикрыла глаза, беспокойство за сына начало отступать, теперь головная боль и тошнота вышли снова на первый план. - Нет, это был блестящий план, Винтер никогда бы его не нашел, Джон рассказал нам про бочки, про свое большое приключение, он хотел прийти к тебе, но я объяснил, что тебе не здоровится, обещал, что вы увидитесь утром. - Я ужасная мать, Оливье. В этом не стоит сомневаться, мой малолетний ребенок считает радостью убегать от смерти и преследования со стороны родного дяди. Ришелье как-то удивился, когда узнал, что мне нужен титул, передающийся по наследству, ему и в голову не могла прийти мысль, что такая как я может стать матерью. - Он глупец, любой, кто видел, как ты защищаешь сына, не сможет усомниться в том, что ты его любишь. - Этого не может быть достаточно. Тех встреч, что были у нас в его детстве, можно по пальцам пересчитать. Если бы не та близость в таверне, ты бы приехал за мной и отвез на казнь, а мой сын бы остался незаконнорожденным беспризорником. А лет через двадцать, если бы он смог выжить, он бы пришел отомстить за меня, стал бы убийцей. Я это твердо знаю. Вот к чему могли привести мои действия. - Анна, не надо, мы не можем думать о том, что могло произойти. Мы не знаем с точностью, что бы случилось. Ты делала все, что было в твоих силах, чтобы обеспечить его будущее, а теперь ты можешь посвятить себя его настоящему. Ты не будешь в этом одна. - Оливье, то, что я сказала до своей истерики, остается правдой. Мы с тобой… - Ты не понимаешь, любимая, что даже, если ты решишь жить отдельно, ты не сбежишь от меня. Это мой ребенок у тебя под сердцем, он должен знать своего отца и мать. Я не смогу забрать его у тебя, так как лучше матери быть не может, но я не и согласен, чтобы другой мужчина воспитывал мое дитя. Я буду помогать, как смогу, я буду продолжать узнавать Джона, учить его, он и так был лишен в младенчестве отца, не можешь же ты разлучить его и со вторым. - Оливье… - Ты права в своих реакциях. Когда ты спросила меня, будет ли мне достаточно этой жизни, когда я уйду в отставку из мушкетеров, я сказал тебе, что будет, пока ты со мной. Но я не имел в виду, что, если что-то пойдет не так, если, не Дай Бог, тебя не станет, я брошу все и вернусь обратно, оставив Джона собирать себе милостыню. Он моя семья, также как и ты. - А что будет, когда…, - у Анны по щеке скатилась слеза, которую ее муж тут же стер ладонью. - Когда я узнаю, что ты взялась за старое? Когда родится ребенок? Когда мы постареем? Не знаю, что ты хотела сказать, ответ будет один – ничего не изменится. Я все также буду любить тебя, наших детей, и, когда я говорю наших, Джона я включаю первостепенно. - А как быть с доверием? - Со временем и терпением мы сможем его восстановить. Ты права, мы не сможем забыть того, что было, но мы сможем положиться на опыт и стать лучшими версиями себя. У нас с тобой хороший стимул – дети. - Мне так хочется, чтобы это было правдой. - Выходи за меня. - Оливье, ты пьян? Я же сказала, наш брак действителен. - Я уже успел протрезветь, предлагаю тебе, любовь моя, заново освятить наш брак в узком кругу, так, если у этого англичанина законника возникнут вопросы о твоем статусе, все смогут подтвердить, что мы венчались в церкви. Но главное, мне хочется, чтобы мы заново осветили наши клятвы, уже не как Оливье и Анна, а как Атос и Миледи. Я люблю тебя. Я буду ошибаться, оступаться, но верю, что смогу быть рядом, как твой законный муж, если ты позволишь. Дай нам шанс. Анна молчала какое-то время, потом, встав с постели, присела к мужу на кресло. - Я согласна. - Ты уверена? Анна, я дам тебе время, если нужно, не буду давить, только… - Уверена, я тоже тебя люблю. Только брак нужно освятить, пока я еще влезаю в свои платья. Оливье рассмеялся и нежно поцеловал свою супругу. Что-то подсказывало графу, что новая жизнь не будет тихой, спокойной, но она обязательно будет счастливой.