Полевой костёр

Четвёртое июня. Тишина и ласковый покой начавшегося лета, вскоре уйдут, уступив место громкому, счастливому детскому смеху, улетающему в небо, беспокойному оклику матерей, приятной и ненавязчивой трели велосипедных звонков, мягкой мелодии гитары, сопровождаемой едва слышным напеванием загулявшейся компании… Теперь, особенно когда родители с неотложными делами остались на несколько дней в столице, доверяясь на твою серьёзность, ощущение свободы и радости было особенно острым. Несколько дней собственного счастья… На часах в гостиной, мерно отбивающих сухой такт, стрелка медленно тянется к римской девятке. 20:12. Уже понемногу дневная звезда начинает катиться к горизонту, чуть темнеет, но только на считанные минуты. Вскоре солнце загорается ярким огнистым пламенем, щедро одаривая землю своим ласковым теплом. Птицы в распустившейся зелени уже глуше вели свой нескончаемый разговор, а в воздухе над землёй нёсся далёкий шум, напоминавший тихий шелест моря. Это ленивый ветерок тревожил сочные и крепкие яблоневые листья, вплетался в длинные иглы елей. Лето едва успело вступить в свои права, а погода уже казалась непривычно тёплой, даже жаркой. Размягчённый и масляный, большой ком теста упал в насыпанную горсть муки, взметая в воздух неприметные белые пылинки, что осели на запястья. Большое пространство кухни залилось мягкими красками уходящего дня; длинные оранжевые полосы стелились по полу, бликами мелькали на металле вытяжки, дождливой россыпью на стекле шкафчиков с ароматными специями. Чёрный кот, перевернувшись на спину, звучно сопел, ловя солнечный свет, и лишь изредка облизываясь в дрёме, вздыхал. Ветер надувал летящие белые занавески, а через открытые окна лились особенные запахи, какие были присущи каждому времени года. То были запахи свободы и безмятежности, ожидания чего-то хорошего. Лёгкий и сладковатый аромат цветов яблони, мёда и тёплой, но уже вечерней свежести витали сквозняком, касаясь ласковой щекоткой ног и голых рук. От энергичной работы пот мелким бисером покрыл горящие огнём лоб и щёки, испачканные в муке пальцы тяжело утонули в ставшем упругим тесте. Тяжёлый вздох сорвался с губ, выбившаяся прядь опять упала на глаза. Несколько секунд прошли в тишине, прежде чем через динамики в колонке музыка расслабленным мотивом повисла в воздухе. Выверенными движениями сырой ком раскатан и разрезан на длинные полосы. Слабая улыбка искрой тлеет в постепенно затухавшем дневном свете, когда «змеи» переплетаются между собой в плотные вензеля. Птицы за окном, казалось, вовсе стихли, ожидая наступление темноты, где каждый из них будет скрыт от чужих выискивающих глаз надёжной и немного пугающей пеленой ночи… Вместе с тем ожидание густой материей осело на плечи, а сердце в груди чуть болезненно, но радостно сжалось. На часах 20:55. Ещё немного… Продолговатые полосы на полу потемнели, теряя живительный свет. За окном небо, горевшее огнём, охладело и редкие туманности рассеивающихся облаков нежно порозовели. Стих ветер, однако, птицы снова тихонько завели вечерний разговор. Проснулся ночной певец, рассыпаясь мелодичной дробью, пронзительно и тонко крича, пронеслись юркие, угловатые фигурки ласточек. Ложка с застывшим кремом замерла над очередным вензелем, когда сквозняк леденящей волной обвил щиколотки. Словно бесплотный призрак присутствие чужеродный запахом ворвалось в сознание, но он совсем лёгкий; аромат речной воды и молодых полевых цветов перебивают запах машинного масла. Щёки невольно наливаются маковым цветом, когда пронзительный взор неторопливо скользит по спине. Встреча, желанная и потому всегда застающая врасплох. — Guten Abend. — громким звучанием голос отскочил от высокого белого потолка. Отложив ложку в сторону, наконец, глянула через плечо, медленно поворачиваюсь к вечернему гостю, заложив руки за спину и опираясь на стойку. — Здравствуй, друг мой… — нежная радость приветливо сорвалась с языка. Взгляд заскользил по чужому силуэту, рассматривая чуть покрасневшие нос и щёки. — Вы припозднились. Там, в небе, холодно? — Небо всегда ледяное, в любое время года. — вздохом отвечает собеседник, расстёгивая куртку и слегка оттягивая шарф, плотным слоем защищавшим шею от небесного холода. — Когда на земле хорошая погода, желание летать пропадает и хочется совсем ненадолго забыть об обязанностях, вспоминая былые времена… — Но ведь Вы и пришли сюда за этим, не так ли? — Приходится вновь повернуться к нему спиной, продолжая обмазывать тесто густым кремом. — Полагаю, постоянно находиться за Чертой и заниматься бумагомарательством для Вас довольно утомительно. — Ох, хоть я не безвылазно пишу отчёты, лучше не вспоминать об этом… — сзади раздались размеренные шаги; мужская фигура сравнялась со мной. — Хочется земного. К тому же Вы, кажется, заняты тем же что и я — выпускаете пар после напряжённых дней. — Как видите… — на мгновение остановив работу, чуть сторонюсь, позволяя собеседнику заглянуть через плечо. — Манфред, какие идеи? Только на секунду на лице пролегла тень задумчивости и растерянности, но после серо-голубые глаза загорелись тихой радостью; от увлечённости лётчик приложил указательный палец к губам. Одна из его слабостей, наравне с охотой и любовью к скаковым коням — сладкая выпечка. Однако он вдруг замешкался, покачивая головой, и спросил: — А что было задумано? Пожалуй, сегодня я положусь на Ваш вкус. — улан наблюдал, как я склонилась к шкафчику, доставая пакет сахара. — Да и, если говорить правду, домашние сладости мне нравятся куда больше, чем в кондитерских лавках, хоть они так же вкусны. От признания краешки губ приподнялись и я поспешила ответить на заданный вопрос. — Вензель… С вишней. Вон там, на столе. — я дернула подбородком, указывая на стеклянную пиалу, наполненную размороженными алыми ягодами. — Правда, будет кисловато маленько, но, думаю, сироп и крем сделают своё дело. Тонким ощущением мягкий и нежный вкус брызнул на язык той самой кислинкой, от которой пришлось незаметно для Рихтгофена облизать губы, сглатывая слюну. Несколько взмахов кистью с взбитым желтком и будущие сладости отправились в духовку. Работа пошла быстрее, во многом из-за того, что заставлять гостя ждать я просто не могла. Сахар щедро посыпался в кастрюлю, вода сделала его похожим на осевший снег. — Второй год идёт, а я никак не привыкну обращаться к Вам на «ты». — смешок сорвался с губ, привлекая внимание воздушного улана. — Вы сказали, что хотите земного. Чего именно? Продолжая беспрестанно помешивать образовывающийся сироп, подняла взор на лётчика; кажется, этот вопрос застал его врасплох, потому как он глянул в сторону, внезапно сцепив руки в замок и поглаживая костяшки кончиками пальцев. Опустил голову, снял фуражку, повертев за околышек, в задумчивости поджав губы, топнул каблуком сапога. Стоило остановиться… — Манфред? Вы здесь? — Да. — немного резко после повисшей тишины отозвался риттмайстер, порывисто вскинув голову. — Земное… Оно близкое, но, одновременно, далёкое. Казалось бы, всё то же самое, что и при былой жизни: и будни, и сослуживцы, и работа с бумагами. Но эта жизнь вскоре наскучивает. Поэтому я, пользуясь возможностями должности, временами появляюсь здесь. С тех пор, что я помню, мир очень изменился и в нём гораздо труднее найти остров спокойствия. Искры сожаления и едва приметной досады скользили в его голосе, когда он, прикрыв рукой глаза, вздохнул. Деревянная ложка мерно ударилась несколько раз по кастрюле; отложив её на маленькое блюдце и вытерев руки, села напротив воздушного улана. — Воспоминания детства остаются сильнее? — Да, — вдруг горячо, с налётом наслаждения выдохнул Манфред, распахивая глаза и опираясь локтями на стол. — те летние солнечные дни, когда освобождённый от учений, уставший от долгой тряски на поезде тащишься от станции до дома. Отец, мама, Болько… Позже появляются Ильза с Лотаром. Те же запахи, звуки: чьи-то отдалённые голоса с улицы, аромат выпечки, да, те самые пышки, которые я тайком уплетал за обе щеки, в ожидании обеда… Кажется, лётчик увлёкся; открыв крышку сахарницы, он в глубокой задумчивости следил за тем, как ложка, которой он водил по сыпучему ингредиенту, выписывает закругляющиеся узоры. Стремительно темнело, пришлось включить свет над вытяжкой. Небо желтело, кое-где становясь зеленоватым. Уют исчезал, но ненадолго. Время пролетело быстро и через четверть часа тесто зарумянилось. Жар полыхнул в лицо, когда сладости вызволялись из духовки. Палец с полотенца соскочил на нагретый металл; противень громко ударился о столешницу, заставив Рихтгофена немедленно обратить взор в мою сторону. Сморщившись и тряся рукой, ухватилась за мочку уха и, неловко посмеиваясь, махнула другой. — Бывает, ничего страшного. — спасительная ледяная влага окутывает неприятно покалывающий палец, вынуждая с облегчением шумно выдохнуть через рот. — Вот, хотите сделать финальные штрихи? Берите пиалу. Немного помешкав, Манфред встал, ловко подхватив со стола размягчённые ягоды. Метнувшись за чистой ложкой и поддев в некоторых местах тесто от пергамента, я отошла помешать сироп, даря лётчику свободу действий. Украдкой взгляд скользнул в сторону его статной фигуры. Щедро зачерпывая ягоды, он старательно следил, чтобы ни одна не упала мимо кремового основания. Помешивая остывающую сахарную субстанцию, я вернулась к мужчине, с удовлетворением отметив, какая же вырисовывается картина — непривычная для глаза, но приятная для ума. — Необычные ощущения? — усмехаясь, передала риттмайстеру испачканную в сиропе ложку. — Да, но такие ощущения дарят осознание правдивости происходящего. Это невероятно… — смущение на мгновение пролетело в его тоне, когда он зигзагообразными движениями лил тонкой струйкой растопленный сахар на вишнёвые вензеля. Вскоре и с этим было покончено. — Что будет дальше? В сгущающихся сумерках улыбка прорезалась на губах, оставшись незамеченной. Медленно приближалась полночь. На приготовленном подносе появились два чайника — с кипятком и заваркой. К сладкому аромату примешался травяной пар чабреца и мяты. Тут же уместились несколько хрустящих вензелей и сложенные горкой чашки. Обернувшись к воздушному улану, я заметила тлеющий в его глазах уголёк увлечённости и предвкушения. Где-то вдалеке залаяла собака. Листва беспокойно зашуршала от пронзившего её ветерка. — А дальше ночь опустится на округу…