Сезон сакуры

К востоку от имения на отмели лежат обломки корабля, такие же старые, как недвижимые скалы и отроги горы Ёго. Если смотреть на них издали в самый полдень, когда всё на мгновение затихает и становится неосязаемым, они кажутся ещё более жуткими. «Ну, давай. Выдай какой-нибудь хокку». Кто служил на том корабле? Откуда он плыл? Почему разбился? Какое имя носил? Теперь не узнать. Прошлое забрало слова, а вода сточила борты. Просто пустая оболочка, выброшенная на край жизни. Я думала об этом с самого утра, и солнце уже начало медленно скатываться к морю, когда тяжесть таких мыслей стала почти невыносимой. Тут-то и появился Тома. — Эй, ты чего? Весь день сидишь тут совсем одна? — Как ты меня нашёл? Я не видела, как он вышел из ворот, хотя с уступа скалы, где я сидела под деревом, всё имение, сад и подход к нему были видны, как на ладони. — Узнал, что ты не съела обед, решил, что произошло что-то по-настоящему страшное и понял, что пора принять меры. «Он спустился с запада. А судя по просветлённому лицу, как у спасённого от проклятья — притопал от этой сумасшедшей лисицы». Я недоверчиво изогнула бровь, но он только посмеялся беззлобно, садясь на траву рядом. — Ладно, на самом деле, милорд Аято заметил тебя с утра. Я видела, как очень рано утром он вышел через ворота и скрылся в лесу Тиндзю. Но отличный обзор мой стратегической точки работал в обе стороны. То, что меня никто до сих пор не нашёл — счастливое допущение. Тома опёрся спиной о ствол и протянул мне данго. Ничего кроме пары дынь, собранных с этого же дерева, я и вправду не ела, так что привередничать не стала. «Да откуда он его достаёт всё время?! А хотя, нет, в Бездну. Я не хочу этого знать». — Я просто… — уныло пережёвывая сладкие рисовые шарики, бросила я, не зная, как бы это объяснить. — Я прячусь от Миюки. Она не спала вечером, и мне пришлось приложить все свои воровские усилия, чтобы прокрасться незамеченной. Я заперлась у офуро, долго-долго отмываясь от чужой крови с ощущением, что она намертво впиталась мне в кожу. Когда Миюки всё же обнаружила моё присутствие, я лежала, зарывшись в футон и усиленно делала вид, что давно сплю крепким сном. Из хорошего ли тона или по другим причинам, но она не разбудила меня. А с утра я увидела, что ни окраваленного дзюбана, ни хаори лорда в комнате нет. — Понимаю. Я ей вначале тоже не нравился, — Тома кивнул мне с видом человека, знающего о чём говорит, расправившись со своей порцией данго в два счёта. Солнечный свет прошёл сквозь листья над головами и отразился золотыми бликами в ярких, зелёных глазах, когда он отвернулся на мгновение, бросив задумчивый взгляд вдаль. Помолчал немного. — Знаешь, если вспомнить, сколько раз милорд и миледи заступались за меня, я в самом деле вообще мало кому нравился. — Даже не пытайся. Всё равно не поверю, — я взглянула на него обречённо, словно он пытался продать мне блестяшку по цене кор ляписа. — Ты при желании даже руинного молотильщика очаруешь. — Хм, молотильщика — вряд ли, — он потёр подбородок, потом заключил академичным тоном: — Охотника — возможно. Не то чтобы я собиралась, но всё равно хихикнула: не столько от слов, сколько от его до комичного серьёзного лица, будто он в самом деле проводил подобные исследования. Услышав это, Тома тоже добродушно рассмеялся. Потом добавил: — Но кроме шуток, ты не переживай о Миюки и прочих. Они многое не знают или не замечают, но у них добрые намерения. Я доела остатки данго. Подтянув колени, обхватила их руками, упёрлась подбородком и спросила отвлечённо, потому что говорить о чужих неоправданных ожиданиях мне уже надоело: — А сеансы умиротворения тоже входят в твои служебные обязанности? — Эм, нет, я действую исключительно на добровольческих началах, — со всей ответственностью, которая с его умилительной улыбкой выглядела какой-то шалостью, заявил Тома. — К тому же, милорду последнее время особенно нелегко и это то немногое, что я могу сделать для него — избавить от переживаний по поводу миледи Аяки и тебя. Ветра не было, солнце тепло пригревало, и я так и не поняла, почему вдруг дёрнулась. «Потому что ни в какой из возможных вселенных ваши имена не стоят рядом», — постно добавила О-Кику. — Думаю, Миюки права в том, что мне здесь не место. В том смысле, что для меня вообще вряд ли хоть где-нибудь есть место. Ведь даже со всеми невероятными талантами Томы, он не мог сделать из меня — не меня. Я отвернулась, снова посмотрела на корабль. Старая мачта накоренилась, готовая продырявить низко лежащее облако. — Вот что… как насчёт прогулки? — протянул после молчания Тома, потом встал, как-то уж чрезмерно бодро оглядываясь по сторонам и подавая мне руку. — Сегодня вечером в имении будут гости, так что мне нужно купить продукты для ужина. Составишь мне компанию? Если только ты не против слушать мою болтовню, конечно. «Хм… интересно. Надо бы ненавязчиво выведать, что там за гости такие». Всё лучше, чем сидеть тут целый день. Я пожала плечами, мол, почему бы и нет и тоже встала. Спина уже закаменела. — Отлично! — тут же просиял управляющий, будто только и ждал моего решения. — Только я… погоди секунду… подожди меня у ворот, ладно? И раньше, чем я успела спросить, он уже умчался вниз в сторону имения. Я отряхнула одежду, не спеша спустилась по склону, держась на почтительном расстоянии от сада, чтобы никто из слуг меня не заметил. Оперлась на небольшой камень, поросший мхом у дороги, глядя на неподвижные голубые цветы в глубине леса. Тома вернулся через пару минут с бумажным пакетом в руке, от которого пахло чем-то съестным. В ответ на мой вопросительный взгляд только отозвался: — Остатки обеда и кое-что ещё от меня. На случай если встретим кошек или собак. — Ты что, кормишь бродячих животных? Вид у него сделался какой-то извинительный, он потёр шею и отозвался так, будто бы требовалось какое-то весомое оправдание: — Ну, все заслуживают немного любви и заботы, верно? Я моргнула пару раз, глядя на то, как он беззаботно спускается к лесу, кидая мне: «Не отставай!». Потом догнала его и ткнула пальцем в бок. — Эй! За что это? «Для профилактики». — Просто проверяю, — я хмыкнула и произнесла исчерпывающе: — Извини, конечно, но по-моему ты слишком хороший, чтобы быть настоящим. И, обогнав его на пару шагов, успела расслышать смущённый смех позади, вышагивая в полумраке леса, отлично скрывающем мою дурацкую улыбку. Я подумала о людях Кимуры, о Сато и прочих, кого держала вместе выгода, удобство, партнёрство или страх. Связанные силой недоверия к окружающим, что стократно превосходила силу их привязанности друг к другу. А в клане Камисато всё обстояло ровным счётом наоборот. И я могу быть уверена, что из всех, живущих под знамёнами с камелиями, один человек абсолютно точно никогда не осудил бы меня. А от мысли, что этот человек — без малого самый приближенный слуга комиссара Ясиро мне почему-то стало очень спокойно. «Ну да, все животные похожи на своих хозяев…» — уныло протянула О-Кику, и несмотря на её мерзкую подачу, в этом был смысл.

🌸

В конце концов, хотя бы одной приятной вещи отрицать было нельзя — костюма. Вечером, в суматохе, вопроса о том, куда делось хаори лорда Камисато никто не задал. Сейчас, задумчиво теребя кисточку на завязках, Аято вспомнил, что по его наблюдению, лорд Акахита и несколько других игроков явно были разозлены кражей — этого, очевидно, не было в их планах. Выходит, Такаси действовал по собственной инициативе. Даже если у них были какие-то связи, теперь они разорваны. Ответственность за пожар, разумеется, легла на комиссию Ясиро: номинально из-за фейерверков, но у тех, кто захочет вывернуть всё наизнанку будет ещё и особый повод, как и со складом. Он потянулся и поправил манжеты. Аято всегда — с первого дня — нравился этот костюм. В нём оттенок старины, ненавязчиво напоминающей откуда они все вышли и чему обязаны своими жизнями; к тому же это действовало терапевтически на людей старой закалки. Один из старцев Тэнсюкаку как-то сказал ему: «Приятно видеть, юноша, что молодёжь хоть и гонится за новизной, но не забывает традиции». Аято только непроницаемо улыбнулся, потому что дело было не в традициях. Просто белоснежный шёлк отлично сочитался с доспехами. Содэ на плече с искусными украшениями тяжеловат, тянет мышцы, лишний раз напоминая, что нельзя расслабляться. На руках по наручу, припрятанные под широкими рукавами с маленьким разрезом. Едва заметный намёк на насилие, прикрытый, но видимый. Костюм одинаково подходящий к чайному сервизу и к заточенному оружию. И всё, каждая деталь, перетянута. Жилет застёгнут наглухо, ровно как и пояс на брюках. Несколько слоёв ткани, воротник нижней рубашки мягкий, но после долгого дня начинает душить. На руках по два ремешка, сжимающих запястья. И везде лишнее напоминание, что есть условия, границы, поводки и ошейники для всех, для тебя в том числе. И чем больше у тебя власти, тем меньше на самом деле ты можешь себе позволить. Потому что есть то, что больше тебя и лишь оно имеет значение. Такой Большой Вещью было благополучие клана. С утра он первым делом обговорил произошедшее с Аякой: она имела право знать, как обстоят дела и к тому же, после нескольких дней постельного режима, рвалась в бой с особым усердием, навёрстывая всё, что упустила за время болезни. Пришлось немного остудить её пыл. Следом он заглянул в Сюмацубан за отчётами и к нескольким важным людям, которым ещё мог доверять. А после отправился в ещё не остывший от переполоха дом Хийраги, поскольку, по донесениям ниндзя, Кудзё Камадзи был ещё там. На раскрытые немногочисленные детали плана тот только согласно кивнул и заверил, что поможет всем, чем сможет. И того круг гостей из верных лиц, на которых можно было расчитывать, оказался невелик, зато в них был комиссар Тэнрё. Рассказ о произошедшем для госпожи Хийраги решили временно отложить: Камадзи не хотел тревожить жену, а Аято решил, что в ситуации с Хийраги Синсукэ это может быть просто небезопасно. Кража фуэки-рюко сделала комиссию Ясиро последним владельцем печати. Никому, конечно, не было дела до каких-то церемониальных побрякушек, но пока печать оставалась символом власти, кто угодно мог спекулировать её значимостью. Учитывая, что обе другие печати были украдены Такаси Кимурой, которого уже записали ему, Аято, в сообщники, то план противника становился до глупости прозрачным. Они пытаются его подставить, как-то позабыв, что суть комиссара Ясиро — хранить изящество и элегантность Инадзумы, а значит, и самому быть их воплощением. Нужно было лишь доказать непричастность к делам фатуи и отсутствие пособничества Кимуре. С последним могли возникнуть заминки, но у него был самый надёжный свидетель. — Где Кейрин? Тома, едва вошедший в кабинет после стука, не успел сказать, что собирался, сразу встреченный прямым вопросом. — Мы расстались в Ханамидзаке. Она сказала, что хочет ещё немного прогуляться по побережью. Аято потянулся рукой к столу, но когда Тома договорил, у него напрочь отшибло, что именно он собирался взять. Смотря на стол, заваленный хламом, он перебирал в памяти всякие мелочи, начиная всё больше и больше раздражаться от ощущения, что не может найти что-то, даже не зная что. — И ты оставил её одну в городе? Раздражение от поисков передалось и словам, и прозвучал он, внезапно, как капризный ребёнок. Успел пожалеть, что вообще заговорил ещё до того, как закончил. Тома нервно усмехнулся и отозвался: — При всём уважении, милорд, но держать кого-то взаперти — не самый лучший способ наладить отношения, — видимо, лицо комиссара носило весьма явный смысл, от чего Тома тут же осёкся. — Простите, это был непрошеный совет. — Нет, всё в порядке. Это бессмысленно. С этим ничего не сделаешь: ни с потерянными вещами, ни с забывчивостью, ни — что хуже — с простодушной правотой управляющего. Так что лучше вообще об этом не думать — только сбивает с толку. Аято едва покачал головой, садясь за стол в надежде, что рано или поздно к нему придёт понимание. Самым разумным было просто вернуться к работе, так что он потянулся к тушнице и кисти, отыскивая среди завалов необходимые для подписи бумаги. — Сами подумайте, что плохого может случиться? Кейрин способна за себя постоять, а если бы она хотела уйти — то давно бы это сделала. К тому же, я не думаю, что она станет вредить. Всё звучало вполне логично, ведь ни один из этих сценариев не являлся чем-то запредельным. Просто потому что Камисато Аято был вполне уверен, что может всё, если хорошенько поразмыслит. Или почти всё. — Разумеется, — так что оставалось только самодовольно хмыкнуть. — Ей ведь нужно покровительство комиссии. Он не поднимал головы, но видел краем глаза, что Тома с трудом подавил улыбку. От мысли, что он сам дал ему какой-то повод вот так улыбаться, где-то был недостаточно сдержанным, Аято почему-то начинал впадать в какое-то странное оцепенение на грани с отчаянием. Он перебирал в голове ситуации и свои реакции, с неудовольствием отмечая, что ему не стоило так открыто демонстрировать заинтересованость девчонкой со светящимися руками. Без разницы, что там решат грязные языки за стенами поместья, но здесь — в собственном доме — он был слишком беззащитен перед нещадной проницательностью домашних и тревожился о ней больше, чем о чём-то ещё. Ведь, в конце концов, когда всё кончится, когда всё окажется лишь хорошо отыгранной партией — что он им скажет? Что он скажет им, когда та самая девчонка со светящимися руками перестанет нуждаться в его протекции, дело будет улажено и она развернётся, чтобы уйти? Даже не уйти, а сбежать в ужасе перед всем этим абсурдным, кровавым, циничным и насквозь лживым миром, в котором он живёт уже многие годы. Ведь никто же в здравом уме не захочет в нём остаться. И он не может кого бы то ни было за это винить. Но если Тома или Аяка построят себе какие-то иллюзии по этому поводу, будет обидно смотреть, как они разобьются. Но гораздо страшнее, если вдруг он окажется уязвим у них на глазах. Тома помолчал, а потом произнёс — спокойный и безмятежный, как майский полдень: — Но дело же не в комиссии, господин, а в вас. Хм, «если» или «когда»? Какая-то маленькая надоедливая деталь. Крошечный камушек в обуви. Рыболовный крючок. Против воли в голове вдруг всплывает «он сказал, что убьёт вас и я его ударила». Нисколько не удивительно, он же сам этого и добивался — и всё сработало ровно также, как Аято и ожидал. Прояви сочувствие, окажи поддержку, убеди в своих добрых намерениях и много улыбайся — готово, тяни леску и наслаждайся уловом. Он смертельно желал увидеть лицо Такаси Кимуры в тот самый момент, чтобы склониться к нему и прошептать: «Когда тебе почудилось, что ты можешь меня превзойти? Я забрал то, что было тебе дороже всего и даже не приложил усилий». Аято прекрасно понимал, что нашёл Кейрин на пляже лишь потому, что тот был слишком ранен физически, чтобы увести её силой и слишком ранен морально, чтобы уговаривать уйти. Нет, ему нужно, чтобы она пришла сама, воочию доказав верность. Вот только этого не будет, потому что Аято хорошо знал свои силы и слабости. Правда в расчётах последнее время всё чаще встречались несостыковки. Ведь согласно этому знанию, добытому с трудом и сложенному по крупицам из всех возможных ситуаций — от помпезных чаепитий до сражения в открытом бою — у него ни при каких условиях не должно было так наглухо пережимать кислород ни в какой из моментов. Он видел много довольно гадких вещей, но губы лорда Акахиты, прижатые к чужим пальцам, казались много омерзительнее. Он бывал в ситуациях страшнее и напряжённее, но лиловая рубашка, залитая кровью, едва не выбила из него самообладание. Он с детства был окружён красотой изысканности, но в простоте раскрасневшегося лица над его собственным в саду на песке; прозрачной капле воды, катящейся по тонким запястьям; едва высунутом кончике языка при каллиграфии и светящихся глазах в лиловом облаке глицинии на ветру была изящная суть самой жизни — прекрасной в своей банальности. Ему вдруг пришла в голову одна замечательная мысль. Он сообщил Кудзё Камадзи о своих подозрениях по поводу генерала Онами, но нужно было вывести его на чистую воду. А теперь в голове у Аято попеременно сошлись несколько ниточек, одной из которых неожиданно даже для него оказалась Кейрин. А с содействием комиссара Тэнрё, он сможет провернуть кое-что и для себя. А вернее, для неё. Аято оторвался от бумаг, поднял глаза. Тома ещё стоял у дверей, заметив взгляд, еле дёрнул уголком губы, как было всегда, когда у одного была какая-то невысказанная мысль для другого. Только в этот раз Аято сделал вид, что не понял. Потом, уперевшись локтями в столешницу, сцепил пальцы в замок и протянул пространно: — Кстати… помнится мне, на кухне осталась ещё целая порция той новой закуски из сладких морских грибов и мяса ящерицы?.. Тома спал с лица и стал белым, что любимый костюм. — Эм… милорд?.. — мученически выдохнул и взмолился: — Пощадите… Аято только растянул губы в улыбке, не сводя с него пронизывающего взгляда. Смотрел долго и исчерпывающе, отбивая всякое желание болтать о ничего не значащих глупостях сейчас. Потом резко сдвинулся назад, возвращаясь к бумагам и издав только лёгкий невинный смешок. — Передай гостям, что я сейчас спущусь. В итоге только и бросил небрежно за мгновение до того, как в саду послышались чужие голоса прибывших на ужин. Притворяясь, что ни на секунду не раздумывал над целой мириадой мыслей разной степени странности. Потому что так велела его истинная натура, та, что была в нём с детства и которую он обрёл в полной мере, став комиссаром. Истинное «я», кошмарное и неприглядное, как и говорил, ни словом не соврав. Ведь в самом деле Камисато Аято до свирепого безжалостен ко всем, кто угрожает Большим Вещам. Даже если это — он сам.

🌸

Почему-то соврать Томе оказалось мучительно стыдно и в сотню раз тяжелее, чем кому бы то ни было. Пока он смотрел на меня своими щенячьими глазами, я едва шевелила языком, придумывая какую-то ересь про побережье, прогулки и необходимость подышать морским воздухом. «Мы же на острове. Тут везде морской воздух, бестолковая». Он давно ушёл, а всё ещё стояла под большим вишнёвым деревом, в компании доедающих свой ужин пёсиков. Розовые лепестки всё сыпались густым цветочным облаком. Ствол обхватывала толстая симэнава. Один довольный пёс прибежал, чтобы облизать мне руки. Я потрепала его за ухом. Потом выпрямилась, потянулась и сняла с шеи маленькую копию свящённой верёвки. Крошечные сидэ потёрлись, помялись и кое-где оборвались. Наклонившись, я повязала импровизированный ошейник на шею собаке. — Ну, вот, малыш. Пусть лучше она теперь бережёт тебя. Всё равно мне не было от неё никакого толка. Животные успели разбежаться. Я развернулась, накинула капюшон на голову, чтобы лишний раз не привлекать внимания. Ещё с утра одолжила в имении хаори, натянув сверху на мой топ, потому что широкие рукава прятали повязку, а сама вещь закрывала спину. Я с неудовольствием обнаружила прошлым вечером, что узор внезапно расползается. Прежде покрывавший только руку, он сполз на плечо после инцидента с леди Камисато. Ситуация с сердцем покрыла лопатку, а после свадьбы он стал плестись почти до пояса. Ровно так же ситуация обстояла и с ногой. От колена он поднялся по бедру, словно две части из круглых завитков стремились встретиться и образовать единую картину. Ближе к вечеру на улицах становилось чуть более оживлённо, огни ещё не зажгли, но отовсюду пахло едой и лились голоса. Я подумала вдруг, что не бывала на улице вот так, без всякой причины, уже какое-то время, казавшееся вечностью. Теперь было ощущение, словно вся жизнь до комиссии и до печатей была только сном и сейчас я наконец начинала пробуждаться. Может, так я себя оправдывала — необходимостью проснуться от затяжного кошмара. «Только не развози сопли. Если уж решилась действовать — доводи до конца». С подножья Тэнсюкаку был виден весь город и побережье. Небо стало совсем персиковым, святилище на вершине сияло и вдали, на уступе, виднелись лиловые крыши имения Камисато. Я отвернулась, и пошла наверх, больше не поворачиваясь. Самурай на входе глянул в мою сторону подозрительно, но я вынула из-за пазухи конверт и безмолвно показала ему. На бумаге лежала печать с двумя переплетающимися змейками, дающими мне право без лишних распросов подняться по лестнице наверх. — Здравствуйте, добро пожаловать на территорию королевской банной комиссии, — сразу же заприметив меня, обратилась женщина в тёмном кимоно на входе. — Меня зовут Микава Аканэ. Могу я вам чем-то помочь? «Хе, «банная комиссия». Интересно, а свой банный комиссар у них тоже есть?». Во взгляде привествующей читалась почти догматическая приверженость нормам и своей работе. Я протянула ей конверт. После всех вечерних перипетий бумага помялась, но чернила на удивление оказались водостойкими и не потекли, так что когда Микава Аканэ разломила печать и раскрыла конверт, строчки внутри были вполне читабельны. Линзы очков блеснули в заходящем солнце, когда женщина подняла глаза и я увидела, как она сменилась в лице. — Гости лорда Акахита — наши гости. Прошу за мной. И, потянув дверь, раскрыла тёмное нутро. Оттуда вырвался тёплый воздух, но пахло почему-то не серой, а цветами и хвоей. Микава указала на проход, приглашая меня войти, и я, набрав побольше воздуха, шагнула через порог. Женщина вошла следом. Дверь закрылась бесшумно, отрезая нас от улицы. Зажглись светильники, озаряя длинный коридор. Микава велела оставить обувь у гэнкана и повела вглубь. Пути назад больше не было. Впереди только залы горячих источников и жёлтые змеиные глаза Акахита Акиры. То, что произошло почти десяток лет назад с Хигучи напрямую связано с печатью, а печать — с бывшим комиссаром Ясиро. И я должна знать правду, какой бы она ни была. «А ты уверена, что готова заплатить за неё цену?». — Да, — прошептала почти беззвучно, одними губами. «Даже если это будет стоить тебе его одобрения?». Дать ответ я уже не успела. Микава Аканэ постучала, створки разъехались, и я оказалась в пустой комнате с горячим источником — один на один с заходящимся от волнения сердцем.