Суд над Ланселотом

Суд над Ланселотом

— Мы выйдем на прогулку, — обронила Гвиневера — впервые за весь день. Разум ее затуманился, мысли путались. Гвиневере требовалось выйти на воздух из жарких, душных покоев. Нужно было разобраться, что происходит. Как вообще дошло до такого? — Моя госпожа… — начала было Бронвин, но осеклась. Бронвин носила звание главной прислужницы королевы — и формально оставалась ею до сих пор, но теперь по приказу короля Гвиневеру заточили в покоях. Дамы, ранее бывшие спутницами королевы, стали ее тюремщицами. Гвиневера не взглянула ни на кого. — Поговори со стражей. Мы пойдем на Королевский Переход. Королевский Переход не считался особо приятным местом — грязная тропа, по которой король часто переходил из одного конца замка в другой. Единственное преимущество этой тропы состояло в том, что она пролегала рядом со стеной, за которой находился знаменитый Круглый Стол мужа Гвиневеры. Если он посмотрит в окно и увидит Гвиневеру, то велит ей вернуться обратно в покои и накажет дам и стражников за то, что позволили ей выйти. Но сегодня вершится суд над сэром Ланселотом — король Артур не будет выглядывать в окна. И любой на Королевском Переходе сумеет услышать, что говорят свидетели. Не отводя глаз от окна покоев, из которого виднелось небо, она слышала, как ерзают на сиденьях дамы, переглядываясь. — Да, моя госпожа. Гвиневера не разобрала, что Бронвин сказала стражникам, охранявшим дверь, но через несколько минут явился еще один отряд, чтоб сопроводить их всех на Королевский Переход. В любое другое время прогулка выдалась бы приятной — теплый воздух, прохладный ветерок, ясное безоблачное небо. Они шли в молчании, без единого слова, приближаясь к большому залу. Из окна доносился голос сэра Кея: — Нет оправданий его преступлению, и нечего ему ждать милости. Королевский закон не может быть ни изменен, ни нарушен. Гвиневера закусила губу до крови, но сумела сохранить лицо. Она знала сэра Кея столько же, сколько и своего мужа — ее представили им обоим, едва она прибыла ко двору. Затем ответил сам сэр Ланселот — Гвиневера ясно представляла себе, как он стоит в этом зале, высокий и гордый, как хотел: — Я отстаиваю любовь к Гвиневере. И гордость любви. Ни тени стыда или страха не промелькнуло в голосе Ланселота. Он знал, какова будет его судьба — и добивался ее сам, сильнее, чем когда-либо добивался Гвиневеры. И это сбивало ее с толку. То, что Артур откажется видеть и слышать ее, причиняло боль, но не удивляло. В конце концов, кто она, его королева, такая, чтобы противостоять одному из его приближенных рыцарей, даже обесчещенному? Осознание своей беззащитности потрясло Гвиневеру, но не поступки Артура терзали ее разум, будто крысы, а слова сэра Ланселота. «Любовь к Гвиневере» — но никакой любви никогда не было. Делит, одна из самых юных прислужниц, вздохнула, восторгаясь романтикой. — Любовь, — пробормотала она. — Ах, как это прекрасно — иметь такого доблестного рыцаря, готового сражаться за любовь к тебе… Гвиневера порадовалась про себя, что не смотрит на нее — она знала, что закричала бы, перехватив взгляд Делит, полный зависти к ее положению. А закричав, вряд ли смогла бы остановиться. Так что и начинать не следовало. Бронвин фыркнула: — Лучше бы он сражался за свою любовь, блюдя свою честь и не ставя ее под такую угрозу. Угрозу смерти на костре. Это заставило притихнуть самых юных и романтически настроенных дам — хотя бы на время. Но саму Гвиневеру вдруг осенило. Разве не этим была вся ситуация? Угроза смерти королевы Камелота? Сколько убийц покушалось на нее со дня свадьбы? Не меньше дюжины, это уж точно. Враги Артура пытались убить Гвиневеру, чтобы поставить под удар его силу. А его союзники пытались убить ее, чтоб освободить место для собственных дочерей и сестер. И вот теперь Гвиневера стоит на Королевском Переходе, вокруг столько стражи, словно она в пути через охваченные войной земли, но эти стражники не защитят ее от погребального костра. Они помогут ей на него взойти. Гавейн высказывался за милосердие: — Поступок Ланселота был недостойным, но не должен стоить ему жизни. Прояви же милосердие — за его былые заслуги. И все же, каким бы Гавейн ни был «защитником дев», в своей речи, оправдывая Ланселота, о самой Гвиневере он не сказал ни слова. Среди рыцарей Круглого Стола он был самым близким другом Ланселоту. Еще на прошлой неделе Гвиневера доверяла ему больше всех, не считая своего мужа, доверяла ему защищать жизнь и честь своих дам и себя самой. А теперь она вслушивалась в голос Гавейна, выискивая тень предательства, и не была уверена, почудилось ей или нет. Ланселот ответил снова: — Я сражался за любовь Гвиневеры. И буду сражаться за любовь. И пока ее дамы и ее стражники нервно переминались с ноги на ногу, вздохи сурового осуждения смешивались с романтическими, Гвиневера заставила себя слушать дальше. Сэр Тристан беспокоился, что эта ситуация слишком уж походит на его собственную. Гвиневера была бы рада уверить его, что это не так, как бы ни старался сэр Ланселот доказать обратное. Сэр Галахад обвинял своего отца. И сэр Ланселот заслужил каждое слово этого обвинения. Наконец заговорил Артур. Гвиневера слышала его голос в первый раз с тех пор, как он увидел ее с Ланселотом наедине и позвал стражу. Она слышала слезы в этом голосе, но ее глаза оставались сухими, когда она смотрела в ясное небо, слыша, как Артур призывает гнев небес на свою королеву и рыцаря, продолжавшего утверждать свою любовь к ней. Гвиневера всегда думала, что ее муж — величайший рыцарь королевства, сильный и честный. Но на этом суде она убедилась, что сэр Ланселот сильнее его — тот сумел убить королеву Камелота, миновав всю стражу Артура. Все, что для этого от него потребовалось — лишь миг, чтоб попросить у нее совета, который не должны были услышать даже ее дамы, и неделя, чтоб возглашать о своей любви. У Гвиневеры ушло больше дня, чтоб осознать, что ее обвиняют в измене. До того, как начался суд, Гвиневере и в голову не пришло, что ее даже не спросили, обесчестила ли она своего мужа. Сэр Ланселот был осужден за измену, и ей предстояло разделить его судьбу. Гвиневеру признали виновной еще до начала суда — лишь из-за клятвопреступных слов сэра Ланселота, провозглашающих его любовь.

Суд над Гвиневерой

Гвиневера отвернулась от окна большого зала, где стояли рыцари Круглого Стола и ее муж, и направилась назад. Не было нужды призывать стражников на свою защиту — они знали свой долг, и отныне он не заключался в том, чтоб повиноваться ей. За ее спиной раздавались всхлипы — большинство дам рыдало. Гвиневера не пролила ни слезы. Она замерла у подножия лестницы, ведущей в ее покои: — Делит. — М-моя госпожа? — заикнулась Делит, пытаясь сдержать слезы. — В пиршественном зале есть декоративный шнур. Он свисает от потолка до пола — рядом с гобеленом напротив моего сиденья. — Да? — Принеси его мне. Повисло долгое молчание, Гвиневера ждала, чем оно закончится. Никто не произнес ни слова, но каждый ждал, что заговорит кто-то другой. Все здесь знали, зачем даме, признанной виновной в прелюбодеянии и приговоренной к сожжению, может понадобиться такой длинный шнур. Ее стражи когда-то поклялись защищать ее жизнь ценой собственной. Ее дамы годами составляли ей компанию, и она вознесла их семьи высоко. Никто из них не произнес ни слова. Наконец Делит нарушила молчание: — Моя госпожа… — в голосе ее звенела мольба. Но время для мольб давно прошло. — Принеси его мне, — повторила Гвиневера. И наконец надломленный шепот: — Да, моя госпожа. Гвиневера на миг прислушалась к удаляющемуся звуку ее шагов и начала подниматься по лестнице в свои покои. Она села у окна, ожидая, когда вернется Делит. Солнце уже клонилось к закату, и в покои принесли подносы с едой, когда Делит вернулась со шнуром в руках. Должно быть, ужин был в разгаре, когда Делит уходила из пиршественного зала. Все видели, и, скорее всего, самые высокопоставленные заговорили с ней. Может быть, сам король Артур, а может, его сенешаль, сэр Кей — с кем бы Делит ни объяснилась, она получила дозволение, прямое или молчаливое, раз принесла шнур. — Спасибо. — Благодарность настолько вошла у Гвиневеры в привычку, что она сказала это ненамеренно. Ей смутно подумалось — почувствовала ли Делит себя так же неловко, как она сама, учитывая смысл просьбы? Какое-то время она сидела, держа шнур на коленях, глядя в окно, как темнеет небо и вспыхивают первые звезды. Дамы ждали, пока королева не отправит их в опочивальни. Но ей не хотелось туда возвращаться. — Оставьте меня. Снова повисла долгая тишина. Обычно эти покои были полны разговоров, но теперь тишина и невысказанные мысли переполняли их даже сильнее. — Моя госпожа, — мягко заговорила Бронвин, — вы уверены? Гвиневера слабо улыбнулась: — Я уже ни в чем не уверена. Но оставьте меня, я хочу побыть наедине со своими мыслями. — Да, моя госпожа. Для меня было честью служить вам, моя госпожа. — Бронвин вывела остальных дам. Все и каждая из них распрощались с ней, от Элейн, чьи дети были старше, чем сама Гвиневера, до юной Мейнир, представленной ко двору лишь прошлым летом. И они покинули ее в последний раз. Стражники все еще стояли у входа. Гвиневера наконец осталась одна. Никогда раньше ей не доводилось находиться здесь в одиночестве — вокруг всегда толпилось много народа. Единственный раз Гвиневера приблизилась к этому, когда сэр Ланселот попросил дать ему совет с глазу на глаз, и она согласилась. Они остались вдвоем, потому что Ланселот был одним из приближенных рыцарей Артура, Гвиневера считала, что с ним она в безопасности. А потом ворвался Артур, раздались крики, явилась стража, и оказалось, что это не так. А теперь она сидела здесь одна, держа моток шнура на коленях, и через три дня ее сожгут на костре. Есть только одна причина, по которой изменнице может понадобиться шнур, достаточно крепкий, чтоб не оборваться под весом взрослой женщины. Стропила выдержали бы ее. Это был бы самый легкий способ сбежать от мучительной смерти, от жизни, разрушенной предательством и ложью. Но Гвиневера не изменяла мужу, а окно здесь достаточно большое, чтоб пропускать свет для шитья, и достаточно высокое, чтоб под ним не стояла стража. Это был более сложный способ сбежать от мучительной смерти. Более сложный — и менее надежный. Гвиневера сидела в своих покоях и смотрела, как темнеет небо за окном, моток шнура покоился на ее коленях.