ветра дуют с севера

— Ты просто чертовски живуч, надеюсь, ты знаешь об этом, — Кан Чон-я с деланно деловым видом меняет капельницу, и руки ее отчего-то дрожат-дрожат-дрожат, и поварачиваться лицом к нему она не смеет. Чон-я слышит, как за ее спиной Сухо тихо стонет, пытаясь приподняться на локтях. Больничная кровать, в которой он провел последние пару месяцев, видимо, успела порядком осточертеть, пусть и очнулся он относительно недавно. Чон-я хочет помочь ему, но продолжает стоять, отвернувшись. Он бы ей не разрешил. Вообще Лим Сухо редко разрешает себя спасать, предпочитая спасать всех самому, и Чон-я гадает иногда темными холодными ночами, не поэтому ли сердце у нее ноет каждый раз, когда ледяная маска на его лице дает трещину, сочась тоской? Чон-я заканчивает с капельницей и садится на стул рядом с его кроватью, наблюдая за тем, как он медленно старается уместиться поудобнее, с восторженным умилением ребенка. Сухо наконец замирает, прижимает ладонь к перевязанному животу и еле слышно выдыхает. За окном напротив сгущается сумрак, и в отражении стекла проступает ее силуэт: выкрашенные в светло-рыжий волосы по плечи, неизменный медицинский халат, и пустой взгляд с затаенной искрой где-то очень глубоко. — Товарищ Кан, — хрипло бормочет Сухо, поднимая голову и встречаясь с ней глазами, практически заставая врасплох. Чон-я хочется улыбаться и обнимать его со всей силы — он тут, он выжил, он наконец заговорил — но вместо этого она только спокойно наклоняет голову и скрещивает руки на груди. Чон-я, наверное, слишком много делает того что должна вместо того, что хочется. — Простите, но мне придется спросить. — Да? Сухо неловко морщится и Чон-я уже знает, о чем он спросит. И знает, что этот разговор принесет им обоим только боль. Чон-я молчит, яростно прикусывая зубами внутреннюю часть щеки. Что общего между пулей и влюбленным человеком? Их нельзя остановить. — Ын Ёнро, она… Ну разумеется. — Жива, да. И в полном порядке. Наверное. В последний раз, когда Чон-я видела студентку, ту рыдающую оттаскивали от его окровавленного тела. Чон-я запомнила, наверное, навсегда, ее глаза — чистое неразбавленное отчаяние, в котором если и не захлебнешься, прежним никогда не выплывешь. Облегчение на лице Сухо такое явное, что Чон-я почти больно, и где-то мелькает змейкой мысль — а волновался бы он так о ней?.. Сухо откидывается обратно на подушки, будто этот один-единственный вопрос отнял у него все накопленные за месяцы реабилитации силы. Чон-я хмыкает. — Это правда все, что тебя интересует? Лицо его повернуто в противоположную от нее сторону, и он замолкает на пару бесконечно долгих минут, прежде чем ответить. — А Суи?.. В комнате становится холодно, Чон-я поджимет губы и обхватывает себя руками за плечи — голос у Сухо дрожит, как ее руки, и теперь она понимает, почему он не поворачивается к ней. По той же причине, по которой не смогла сперва повернуться и она. — Я не знаю. Тонкие пальцы Сухо сжимают укрывающую его простынь до побеления костяшек. — Я почти уверена, что с ней тоже все хорошо, — мягко замечает Чон-я. — Здесь все думают, что ты… — Она на миг запинается, — …что ты погиб, и на Севере, наверняка, тоже. У них нет причин ее убивать. «Как и причин оставлять ее в живых.» Но это одна из тех вещей, которые она никогда не произнесет вслух. Одна из тех вещей, что он поймет и так.