Одиночество на вкус

— Два! — Четыре! — Шесть и колокольчик впридачу! — Даю десять! Дышать. Не забывать дышать сейчас — главное. Ровно и спокойно. — Пятнадцать! — Восемнадцать и ни монетой меньше! — Двадцать! —Сразу тридцать, и она моя! В груди колет, то ли счастье, то ли грусть. Немного тяжело так стоять, кричащие голоса давят на виски, разрывают барабанные перепонки. — Эти люди совершенно ничего не понимают, –шепчет кто-то. — Сорок, девочка моя, минимальная твоя оценка. Противно, кто-то хриплым голосом говорит прямо в ухо, а затем кричит: —Даю сорок пять! —Пятьдесят! Некоторое время висит шум и говор, но следующих предложений так и нет. —Принято! –раздается стук молотка и счасливый коллекционер уносит холст, провожаемый завистливыми взглядами. Все. Наконец-то. Мать забирает что-то у одного человека, говорит с другим, перекидывается парой фраз с третьим. Шани медленно закрывает глаза. Первый раз в жизни её картину оценили в деньгах. Причём довольно высоко — пятьдесят солиров, это как пять хороших книг. Корини довольна. Шани — нет. Можно было провести этот аукцион и без неё, но нет, мать упрямо тащит её за руку сквозь толпу. Может, хотела похвастаться талантом дочери, а может просто показать, как проходят такие мероприятия. В любом случае, юная художница не хочет больше сюда приходить. Искусство не оценивается никакой валютой, кроме чувств. Если это была одна из её самых простых работ, то как народ отреагирует на качественную и хорошую? Снова крики, шум, ставки, шепотки, недоверие... Нет. Не надо. Самые красивые свои портреты она дарит друзьям и близким — Эльде, Чижику, тёте Ли, Сержену. Но не в коем случае не матери. Конечно, иногда что-то перепадает и ей, но редко. Отношения они так и не восстановили: если Корини открыто идёт на контакт, то Шани категорически не хочет больше делится с ней своей жизнью. Изредка они говорят по душам, сидя вечером за чашкой чая, но на все вопросы Шани отвечает либо односложно, либо не до конца. Тяжело доверять тому, кто играл тобой на протяжении двенадцати лет. Она простила мать. Она даже простила чару Ольену и Патроса. Но на большее идти не готова. Да, они её любят, да, хотели как лучше, но они сломали её. Убили не хуже Полумрака. Забрали детство, заставили стать взрослой раньше времени. Снова толпа. Корини тащит её за руку к колеснице, Шани идёт, безвольная, как кукла. Но мыслей много, миллионы невидимых сияющих скатов витают, бьются о стены внутри головы. В груди пустота, тишина, настолько холодная, что отталкивает разговоры снаружи: —Сколько ей лет? —Она получара? —И это — дочь Корини Червон? —Удивительно, я думал, будет чарой... —Да... Но с её-то орденом и выхода особо нет, три пути — смерть, хмурая получара или гордая убийца. —Она, походу, соединила все. —Попрошу вас оставить нас в покое! – пискляво кричит Корини, движением руки заставляя толпу рассосаться. Они садятся в колесницу и едут к пристани. Шани задумывается: действительно, её дороги сплелись. Добровольно стать получарой, чтобы начать жить после смерти. А вообще, возможно ли это — оживить Смерть? Убить Жизнь? А если Смерть умрет ради Жизни, а Жизнь отдаст всю себя, чтобы возродить Смерть? Кто в проигрыше, кто в выйгрыше? И кто в итоге умрет? Скаты заметались, ударяя колючими хвостами по стенками аквариума. А в легких все та же пустота. Пристань. Снова люди, но сплетен нет — теперь их скрывает не только лёд, но и надёжный капюшон из черного флиса. Водоход. Лестница. Колеса. Коридор, каюта. А в голове – один бред, такой странный для общества, но такой обычный для неё. Если Смерть влюбится в Жизнь, у них будет хоть какой-то шанс быть вместе? Или общество их отвергнет? А сама Жизнь разве не отвергнет её? Ведь Смерть может убить, сама этого не осознавая... Или не может? А вообще, какая она? Действительно старуха с косой, не мужчина, не ребенок? Кто? А Жизнь? Она даже более жестока с людьми, чем Смерть. Жить тяжело и неуютно, а умирать легко и уютно. Так все таки, наверное, Смерть более мягкая, она освобождает. Но не глупая, и не добрая, ни в коем случае. Она не любит бессмысленные разговоры, не прощает глупость. Убивает взглядом, не косой — ей не нужны инструменты. Она красива, но ты сбежишь от неё при первой же возможности. Она не стара, но и не молода. Не среднего возраста. Она совершеннолетняя, но ей не восемнадцать. Да и вообще, кто придумал это "совершеннолетие"? Это что, совершенный возраст? Совершенного возраста нет. Всегда есть то, чего не хватает. Ей хватает всего. Она хороша, но не идеальная. Лучше, чем идеальна. А как она выглядит? Волосы, конечно, чёрные. Прямые. Густые и длинные, до пояса. Руки тонкие, изящные. Кожа белая настолько, что режет глаза. Платье чёрное? Или белое? Кто сказал, что чёрный — цвет Смерти? В любом случае, ей плевать на одежду. Ей прощает все юность, пусть будет простое тёмное платье. Без кружев, без складок. Красота — глупость. Ноги босые, тоже белые — всегда чистые, сколько бы она не ходила. Да, она ходит, между небом и землёй. А глаза... Некрасивые, стеклянные, голубые, но отсвечивают красным. На зрачках трещинки. Убивают. Скаты решили расцарапать своими хвостами хрустальные стены льда, бьют не жалея, разбрызгивают яд. Он льётся вниз, в лёгкие — разъедает изнутри. Дышать снова тяжело, то ли из-за боли, то ли из-за воздуха в каюте. Заедает, она задыхается, но тут же отпускает. Водоход прибыл. Пора уходить. Теперь глаза стеклянные у Шани, но капюшон и волосы все скрывают. Холод внутри постепенно тает, становится слишком горячим, обжигает. Она молчит и терпит, молчит, когда её снова тащут за руку в кабинет главы Призрачного ордена, молчит, когда суют в руки мешочек с монетами. Ей плевать, сколько там солиров. Она разворачивается и молча уходит. Резкое прикосновение к плечу. —Не хочешь сказать спасибо? — спрашивает матушка. Не спрашивает, требует, хочет услышать. Наслаждаться благодарностью ни за что. Шани разворачивается, поднимает уже сухие глаза. Капюшон падает, прядки сдвигаются в стороны. Голос резкий, слегка хриплый, но это не мешает ей замораживать воздух: — Не хочу. Кислород исчезает. Светящиеся скаты все не унимаются, на аквариуме в голове уже трещины; яд растворяется в легких, разьедает душу; глаза снова стеклянеют. Шани уходит в Семиглав. Вокруг — свет, вокруг — жизнь, вокруг — свобода. А она выбирает Смерть. Ей нравится этот характер, эта внешность, этот голос и темперамент. Эти глаза. Некрасивые, не просите сказать обратного. Синий лёд во взгляде пепельный и злой, прям как у неё. Здорово — найти своего человека, такого же странного. А человека ли? А можно ли оживить того, кто не мертв, да и вообще никогда не жил и не умирал? Аквариум разбивается. Скаты-мысли улетают прочь, но яд в раскаленных легких остаётся. А в каплях яда — идея. У Шани появляется сумасшедший план.