Старые обычаи

«Жить на Барраяре – всё равно, что совершить путешествие на машине времени. Старая Земля когда-то жила именно так. Женщины в мундирах и изящные мужчины в длинных платьях», – Корнелий улыбнулся своим мыслям. Лучше думать о здешних странностях, чувствуя себя живым экспонатом музея, чем постоянно прокручивать в уме опасности. Когда тебя каждый день охраняют, невольно задумаешься, что есть от чего охранять. «Интересно, если бы я был мужем Зануды Фанни, охраны было бы столько же или больше? Власть – это всюду очень странный и очень рискованный ритуал. Театр, в котором оружие или яд могут оказаться настоящими». Но, к счастью для себя (и, возможно, для Зануды Фанни, президента Колонии Бета), он стал мужем леди-регента Эйлин Форкосиган. И навсегда связал себя с Барраяром. Планетой, обладающей фантастическим богатством природы – настоящими океанами, деревьями, чистым воздухом, и очень жестокой к своим детям. В своё время Корнелию казалось, что жестокость распространяется только на дочерей, но, попав сюда и познакомившись с барраярским высшим мужским обществом, он несколько переменил взгляды. Сыновьям тоже доставалось. «Хватит себя накручивать! Думай о лунных бликах на озере. О винограде прямо с лозы. О зелени, только не о зелёных мундирах Имперской службы безопасности. О положительных сторонах здешних обычаев. Например, тут нет государственного контроля за рождаемостью. Можно завести четверых детей, у барраярок бывает и больше. И не надо сдавать никаких экзаменов на получение родительской лицензии». В отличие от Колонии Бета, где из-за вечно грозившей проблемы перенаселения старались всячески исключать возможности случайной беременности, а перед тем, как завести ребёнка, надо было доказать, что вы являетесь надёжной парой и осознаёте ответственность, Барраяр обладал достаточным количеством незаселённой территории, чтобы такие вещи не регламентировать. Упоминание любых медицинских ограничений рождаемости, особенно принятых у бетанок контрацептивных имплантантов, считалось жуткой непристойностью, по крайней мере, приличные мужчины о таком говорить не должны. А страх оказаться бесплодным для барраярцев, похоже, был столь же актуальным, как для барраярок – стать калекой. И ещё здесь не использовались маточные репликаторы. Причём и речи не было о том, что женщина, носящая ребёнка, должна хоть насколько-то поберечь себя и снизить активность. Эйлин продолжала исполнять обязанности регента, как ни в чём не бывало, разве что, улыбаясь, говорила, что придётся перешивать мундир. Впрочем, здешняя женская одежда это учитывала – что её носительница чуть ли не вплоть до родов будет заниматься своим делом. А ведь появление наследницы для барраярских семей значит так много, но всё равно это не считалось поводом для особого отношения к беременной. Корнелий вспомнил разговор жены с графиней Патрисией – больше похожий на армейский рапорт. Вернувшись от врача, Эйлин сообщила матери, что у неё будет дочь, и на миг лицо старой женщины буквально осветилось радостью. Правда, слова поздравления были сухими, и похоже, что ритуальными. Зато Корнелий после этого стал объектом трогательной заботы старухи-графини. Как будто Патрисия хотела через него передать дочери и ещё нерождённой внучке всю нежность, которую запрещали выражать барраярские традиции. Ох уж эти традиции. А ещё на Барраяре матерью могла стать даже женщина, которая никогда бы не сумела получить родительской лицензии. Ни при каких обстоятельствах. Несмотря на попытку думать о хорошем, мысли потекли в совсем другом направлении. Корнелий крепче сжал подлокотники кресла, встречая воспоминания. На лице Эйлин мешаются гнев и отвращение. Ещё не услышав, о чём говорит молодая барраярка в мундире военврача, Корнелий чутьём угадал, что дело касается покойной адмирала Джессики Форратьер. Точно так же Эйлин смотрела на распростёртое на ковре тело с перерезанным горлом. Но сейчас объект её взгляда был куда более мирным – обычный маточный репликатор. – Что оно здесь делает? – процедила сквозь зубы Эйлин, и Корнелий невольно посочувствовал барраярской медику – ей доставалась ярость, предназначенная совсем другой женщине. – Репликатор был доставлен на корабль по распоряжению принцессы Сергии Форбарра, мэм. Мне было приказано обслуживать его. Отметив мигающие зелёные огоньки – показатели работы репликатора, Корнелий подумал, что речь идёт о ребёнке принцессы. Война – не лучшее время для беременности, и если женщина решается снять имплантант в такой момент, разумно запастись искусственным чревом (тогда он ещё не знал, что барраярки имплантантов просто не ставят). Но, как оказалось, Сергия Форбарра «заботилась» не о себе. – Сюда помещён эмбрион одной из солдат, – голос врача становился всё более бесцветным, казалось, под взглядом адмирала она даже дышать пыталась по уставу, – прикажете продолжать обслуживание, мэм? – Продолжать эту игру?! – даже той капли гнева, что вырвалась в этой фразе, хватало, чтобы понять состояние Эйлин, – Хватит! – Там внутри живой ребёнок. Вы не можете избавиться от него, как от мусора, – Господи, какое дежавю! Сначала человек с попаданием нейробластера в голову, теперь ребёнок в маточном репликаторе. Чьё право на жизнь ему ещё придётся отстаивать перед барраярками? – У этого ребёнка есть отец и мать. – Его отец вряд ли сможет позаботиться о ребёнке, – теперь в голосе Эйлин звучала только глухая свинцовая усталость. Медик так и стояла навытяжку, точно вмешательство военнопленного в решение адмирала было самым естественным и привычным делом. – А мать погибла? Можете считать его военной сиротой, вряд ли на Барраяре их не бывает. – Мать жива, – губы Эйлин беззвучно шевельнулись, и Корнелию почудилась фраза «Я о них позабочусь». Вслух она сказала врачу: – Продолжайте обслуживание. У вас есть всё необходимое для функционирования этого… устройства? – На все девять месяцев, полный комплект. – Великолепно. Ваша работа будет отмечена. Потом, когда они остались наедине, Эйлин объяснила: – Отец этого ребёнка — совсем молодой парень, очень красивый. То ли он попытался сопротивляться Джессике, то ли ещё что, но ему вкатили какую-то нечеловеческую дозу возбудителя. В итоге он чуть не умер в её каюте. Я не знаю, что с ним станется, медики клянутся, что поправится, но даже если он выздоровеет, он не заслужил ещё и растить ребёнка без матери. – А кто мать? – Сержант Ботари. Насколько я понимаю, операцию ей сделали по всем бетанским нормативам, почти сразу. Не знаю, зачем Джессика и Сергия всё это затеяли — то ли принцессе было интересно, каким получится ребёнок от очень красивого юноши и уродливой женщины, или они ещё что вычитали, и, честное слово, я не хочу это знать. Но перед Ботари я в долгу. «Изнасилованный отец и мать, которая слышит демонов, да и матерью стала не по своей воле, а по приказу. Наши репродуктивные комиссии хватил бы удар. А ведь Констанция Ботари оказалась хорошей матерью». Что бы не творилось в голове у сержанта, но она пыталась защищать этого юношу, Элана Висконти, и искренне любила своего сына. В памяти промелькнула картинка – сильные женские руки, так уверенно и умело обращавшиеся с оружием, робко берут малыша. Но всё же Корнелию легче дышалось от того, что Ботари отдала ребёнка воспитателю. – Кажется, милый мальчик, ты спишь с открытыми глазами. Эти книги – замечательное снотворное, да, Корнель? – графиня Патрисия улыбалась, глядя на зятя. Слышать здешний, французский вариант своего имени было странно, но Корнелий уже привык к этому своеобразному знаку нежности. – Скорее, головоломка, – улыбнулся он в ответ. – Ну да, кириллица – сложный алфавит для уроженца Беты. Да и вообще Барраяр – сложное место, – продолжая говорить, старая женщина подвинула себе кресло, села, – послушай, мальчик мой, я вижу, что ты стараешься. И вижу, что тебе трудно. Фор-лорды изучают этикет, считай, с рождения, наших юношей учат, как правильно одеваться, как беседовать, как вести приёмы, а ваших, думаю, чему-то другому. Если ты пытаешься соревноваться с Алексисом Форпатрилом, то зря. Ты и так делаешь очень много. Вытащил Эйлин из того болота, в котором она тонула. Подарил ей дочь. Пожалуй, из всех обязательных ритуалов ты пока не выполнил только один. – Какой? – Ничего не изменил в резиденции Форкосиганов. Обычно мужчины начинают менять обстановку сразу после свадьбы. Так сделал мой отец, а потом и мой муж. – Ну, я подумываю о лифте. Если устроить его в заднем холле, рядом с трубой канализации, то внутренняя архитектура не пострадает, – аккуратно добавил Корнелий, заметив смену эмоций на лице графини, – а Эйлин будет легче. – Что-то не так? – Мне кажется, что в её положении подниматься на восемь этажей – это утомительное путешествие. Моя сестра, когда носила детей, старалась избегать излишней физической активности. – Ах, это! – стиснувшие книгу пальцы разжались, разгладили смятый лист, – можешь не беспокоиться. Я в положении ездила верхом, и ничего дурного не случилось. Хотя врач мне вечно пророчила, что при моих привычках я рожу где угодно, только не в своей постели, однако обошлось. «Кажется, к Шестнадцатому правилу стоит сделать поправку – старшая родственница может говорить с мужчиной о беременности и родах. Или же, успокаивая меня и себя, графиня несколько нарушила правила, и теперь ищет выход из неловкой ситуации. Но как хладнокровно барраярки относятся к своему здоровью». Умом Корнелий понимал, что женщины Старой Земли жили так же – относясь к беременности как к естественной части жизни, почти не мешающей работать, сражаться, править. Но в учебниках это было не так страшно. Графиня Патрисия, наконец, оставила в покое книгу и откинулась в кресле. – Конечно, всё было бы легче, если б мой муж был жив. Оливер многое бы сумел тебе объяснить, он знал, как трудно бетанцам у нас. – Его отец был с Колонии Бета. – Да. Он понимал такие вещи. Но его нет, твой отец далеко, и твоей советчицей может стать только старая генерал, которая куда лучше умеет учить молодых девиц дисциплине, чем обсуждать с мужчинами…, – она запнулась, так и не найдя нужного слова, – и всё же, если тебя что-то беспокоит, скажи. Эйлин сейчас по уши в делах, а тебе нужна помощь. Я могу рассказать не только о том, откуда взялось слово «графиня». Разговор принимал какой-то странный оборот. Корнелию было даже неловко – эти неуклюжие и трогательные утешения точно предназначались юному и наивному молодому мужу, а не мужчине, который больше привык к саронгам и мундирам, а не здешним платьям. «А может, бывшему капитану Бетанского Астроэкспедиционного корпуса стоит честно принять руку помощи. В конце концов, графиня тоже тревожится из-за Эйлин, хотя вот этого не скажет никогда». – Я боюсь, – слова прозвучали так просто, и с ними ушла хотя бы часть камня с души, – боюсь, что следующая стрелок не промахнётся. Я ведь уговорил Эйлин принять должность регента, а теперь всё чаще думаю, что… – Зря? – Нет, не зря. Но что я не выдержу этого напряжения, – сказать, что и Эйлин тоже чувствует власть как гнёт, он не рискнул. Мужчине здесь можно бояться и жаловаться, женщина переносит всё без стонов, и рассказать о её слабостях по барраярским меркам почти предательство. «Кажется, ты начинаешь понимать правила. Если не касательно секса и беременности, то хотя бы другие. Барраяр крепко держит тебя». – И всё же ты был прав, мальчик, когда уговорил её. Безделье – не выход. Лучше уж акустическая граната, чем разбиться по пьянке во флайере или просто потерять себя. Да и, знаешь, ведомство капитана Негри допустило один промах. Если допустят второй, то Эзра встанет из могилы и даст кому-то хорошую оплеуху. Но второго не будет. «Кажется, тут все считают, что покойная императрица правит и с того света». Вчерашний разговор с Эйлин моментально всплыл в памяти. – Неужели пьяная потасовка Шарлотты Форхалас должна стоить жизни? Вернее, двух жизней – её соперница по идиотской дуэли уже мертва, – Корнелий прижал руку к губам, осознав, что размышляет вслух. Ответ поразил его ещё больше. – Не должна, мальчик мой. И даже если помилование вернёт нам дуэли, не так этот обычай был страшен. Эзра делала и сделала многое, но и она ошибалась. Но то, что Эйлин выпало это решать… – Вы знали о её дуэлях? Графиня пристально на него посмотрела: – Конечно. Странно, что ты обо всём этом знаешь, Корнель, та история пахла очень дурно. Но Эйлин не умеет врать. Она и тогда собиралась сделать всё по правилам, как полагается. Убить тех двоих, дождаться ареста и принять смерть самой. Но она у меня осталась единственной. – И вы… просили за неё? – Мне не пришлось. Эзра знала, что другой наследницы у меня не будет, я не смогу ещё раз найти себе мужа, ещё раз рожать детей. Да, тогда я была на 20 лет моложе, но слишком много призраков пришло бы к моей постели. А вот что Эзре всегда великолепно удавалось, так это находить аккуратные решения. «Вы даже не представляете, насколько. А теперь надо быстро переводить разговор на другую тему. Любую, совсем любую, только не о принцессе и горе трупов». – Наверно, это глупый вопрос, но я так и не могу понять, почему Барраяр не позволяет допускать мужчин в армию. Вы когда-то сказали, что это не по-военному, но мне кажется, что магия мундира тут действует на всех, вне зависимости от пола. Как бы нелогично не выглядела смена темы, но графиня её поддержала. Наверно, для барраярки его стремление увести разговор выглядело нормальным стремлением мужчины поберечь нервы. То ли свои, то ли собеседницы. – Для начала, это подрывает дисциплину. Присутствие мужчины в казарме было бы слишком… эээ… соблазнительным. Корнелий вовремя прикусил язык, чтобы не сказать, что проблема насилия может возникнуть и в чисто женских коллективах. Тема однополых отношений тут вроде бы тоже табуирована, а ему не хотелось заканчивать этот разговор скандалом. – Я понимаю, что ты хочешь сказать, – криво усмехнулась графиня Патрисия, заставив его на мгновение затаить дыхание – неужели эта женщина действительно обладает телепатией? Учитывая, как она находит понимание со своими лошадьми, в это верилось, – вашим же как-то удаётся поддерживать дисциплину в подобных случаях, значит, всё зависит от командира. Действительно, хорошая офицер может многое. Но это не отменяет главного – мужчины слишком хрупки для службы в армии. Нежный пол не для войны. – Разве правильно говорить не прекрасный пол? – время от времени эвфемизмы Старой Земли входили на Колонии Бета в моду, радуя историков и лингвистов невероятными ляпами. – На Барраяре говорят нежный. Женщины намного лучше переносят боль, не боятся крови, наши раны легче заживают. Да и любая болезнь бьёт страшней по мужчинам. Последняя эпидемия была вскоре после Конца Изоляции, мы тогда решили, что цеты применили биологическое оружие. Мужчины умирали, а женщины выживали и сражались. «Не биологическое оружие. Просто занесённые в до этого закрытый мир новые болезни, а медицина здесь далека от совершенства. А если вспомнить про бедные районы, куда даже нельзя вызвать врача…» – Хотя иногда в партизанских отрядах были мужчины, но всё же… война не для вас. На Бете всё шиворот-навыворот. Мужчины идут в бой, а женщины слишком берегут себя. – В каком смысле? Щёки старухи чуть порозовели. – Ну… говорят же, что ваши женщины не рожают сами. – А, вы про репликаторы. Но это по выбору, некоторые предпочитают биологическое родительство. Правда, верхом в положении никто не ездит, тем более, что у нас вообще нет лошадей. – Сколько они у нас ещё будут, – пробормотала графиня, потом фыркнула, – а тем женщинам, кто боится боли, не стыдно? – Боится боли? – Корнелий наморщил лоб, – Вообще репликаторы обычно выбирают ради удобства, а не по этой причине. Роды ведь не болезненны, в смысле, женщины рожают с обезболивающими, – он запнулся, осознавая, что говорит с женщиной, которая была матерью, и не раз. Неужели здесь… Само выражение лица графини дало ответ раньше, чем её слова. – Похоже, что именно боятся. Так или иначе. – На самом деле обезболивание уже не личный выбор, а обязательная медицинская процедура. Без неё есть риск болевого шока, того, что женщина просто умрёт. Графиня Патрисия молча сделала знак от сглаза. Потом, чуть отдышавшись, медленно произнесла: – За всю свою жизнь я не слышала о таком и надеюсь не услышать и впредь. Равно как и о мужчинах в барраярской армии. В других мирах могут жить по-другому, но у нас есть свои традиции. – Мои слова нарушили этикет? Мне жаль. – Скажем так, это намного важнее этикета. Надеюсь, мальчик мой, ты больше никогда не будешь говорить о таком. Особенно с Эйлин. Корнелий кивнул, старательно отгоняя мучительную мысль: «Я верю в позитивное мышление, но в современную медицину я верю больше».