Венец первой Принцессы

Ее пробудил все нарастающий гул — звук, подобный надрывному трещанию музыкальной иглы сломанного граммофона по поверхности пластинки. Все было как в тумане. Голова болела тупой болью и будто пульсировала. Мысли становились все тише и тише. Звук же, с каждой секундой, напротив все нарастал, пока на пике своей громкости, когда девушке казалось, что вот-вот и ее слух пропадет, не перешел в тихий звон. И смех наполнил помещение. Сначала тихий-тихий, как шуршание листьев, но с каждым вздохом девушки, он будто продирался через пелену ее замутненного болью сознания, становясь все громче и надрывнее. Все безумнее. Смех заполнил все пространство, чтобы в один миг, как по щелчку, прерваться. — Теперь-то ты довольна, Люси? — совсем близко услышала она после недолгого затишья. Голос резкий и грубый. Надменный. Она попыталась разлепить веки, но чужая кровь, что застыла на коже плотной коркой, не позволила этому свершиться. /Это он мне? / На мгновение, девушка почувствовала мимолетную боль, когда чьи-то пальцы нежно коснулись ее век, слупливая грязь. Высохшая кровь, упав ей на тыльную сторону ладони, пощекотала нежную кожу. Девушка, наконец, смогла разлепить непослушные веки. Но перед ее взглядом все расплывалось: ясно можно было различить лишь глаза, светящиеся, как у кошек в темноте, совсем близко с ее лицом. Горящие и безумно ярко-алые глаза, полные непонятной для нее жаждой. /Кто это? / Вдохнув, девушка чувствует лишь причудливую смесь металлического запаха крови и навязчивого, почти тошнотворного цветочного аромата. Под ладонями она нащупывает мягкие лепестки. /Жасмин.? / Ладонь незнакомца обхватывает ее лицо. Он наклоняется к девушке, вновь спрашивая, но уже голосом тихим и нежным: — Ты довольна, принцесса? От слов, сказанных столь вкрадчиво, ее отчего-то бросает в дрожь. В голове всплывает одна мысль-инстинкт: /…Противоестественно/ Белая дымка, стоящая перед глазами, не спеша развеивается, открывая все новые и новые черты незнакомца. Лицо его, испачканное бурой кровью, будто состояло из острых граней: чётко очерченные тонкие губы; узкий орлиный нос; скулы, явно выделяющиеся на худом лице; широкие хищные брови, что сейчас были чуть приподняты, выражая насмешку своего владельца; широко распахнутые наивные глаза, которые, если бы не их жуткий оттенок, легко могли бы располагать к себе людей; а также длинный застарелый шрам поперек щеки. Волосы незнакомца, в темноте казавшиеся серо-розовыми от грязи, были длинны и покрывали его спину словно колючий плащ. Одежда его, что была старой и потрепанной, неизменно черной с небольшими золотыми деталями, напоминала униформу наемных убийц знатных особ. Правая напряжённая рука парня лежала на рукояти короткого меча, который находился в ножнах на поясе. Королевский тронный зал. Глаза, привыкая ко мраку, различают высокие своды и золотую лепнину, украшающую всю большую просторную богато обставленную залу. Плиточный пол в шахматную бежево-алую клетку покрывали белые маленькие цветы жасмина. Огромные окна прикрыты тяжелыми пурпурными шторами, что пропускают лишь небольшие лучики света. Лучи освещали лепестки цветов, играли золотыми бликами на дорогих канделябрах, создавали ореол божественной благосклонности над излишне изукрашенными рыцарскими доспехами, вновь и вновь подчеркивали всю помпезность и дороговизну здешней обстановки. И эти нежно-желтые полосы света омрачались лишь темными пятнами крови и изувеченными мертвыми телами. Девушка ужаснулась. Трупы людей с застывшими остекленевшими глазами, когда-то широко распахнутыми от животного ужаса, широко разинутыми в немом крике ртами; трупы, бывшие когда-то мужчинами, женщинами, и, к своему все возрастающему ужасу, она заметила маленькие хрупкие тельца детей. Неестественно выгнутые конечности, оторванные головы, вспоротые животы с выпавшими органами — будучи усыпанными цветами, создавали сюрреалистичную картину «сказки, превратившейся в кошмар». К иссушенному горлу подступила тошнота. — Не смотрите, — неожиданно перейдя на уважительное обращение, полуприказал незнакомец ей, насильно поворачивая лицо девушки на себя. Хотя кожа на его пальцах загрубела от долгого владения оружием, ладонь его нежно лежала у светловолосой на щеке, не причиняя ни капли боли. — Кто ты? — спрашивает она его в ответ тонким сиплым голосом, — И что здесь произошло? Девушка по тому, как дергается розоволосый от невинного вопроса, ясно понимает, что произнесенное ею задевает, почти смертельно ранит парня напротив. Незнакомец, что раньше выглядел до ужаса нахальным, самоуверенным и обозленным — что смеялся так, словно уже давно сошел с ума, меняется. Он удивленно моргает, силится что-то сказать, но так и замирает с приоткрытым ртом, рассеянно глядя в ее серьезные глаза. После парень обессиленно выдыхает и отстраняется от девушки. Лицо его непроглядно мрачнеет: мальчишка, которому она раньше едва ли дала бы восемнадцать, резко для нее начинает выглядеть отчаявшимся стариком. — И о чем это я? Едва ли этот мир, как и я сам, был для Вас настолько важен, чтобы запечатлевать его в памяти… Он окончательно отстраняется от девушки. Рука его напоследок ласково касается ее щеки и безжизненно обвисает, подобно траве, окончательно высушенной засухой. Сам незнакомец выглядит словно обессилевшим, потерявшим всякое желание жить. Взгляд его подобно своему владельцу теряет прежнюю яркость и жуть, стекленеет, приобретая цвет засохшей крови. — Не понимаю, о чем ты… — ее голос чуть подрагивает, чувствуя лёгкое чувство вины своей хозяйки. — Вы никогда не понимали, о чем я, — глухо передразнивает ее парень, — Даже сейчас, когда я принес Вам так жаждуемую Вами корону — не понимаете. Он резко встает, будто обретя новые силы, и бросает мимолетный взгляд на девушку. Все также прекрасна — уже привычно отмечает для себя он: длинные волосы глубокого цвета меда; миндалевидные теплые темно-золотые глаза, будто присыпанные пеплом, что вспыхивали светло-алыми искрами, каждый раз, когда Ее Высочество счастливо улыбалась; губы нежные словно лепестки роз; узкое лицо с тонкими изящными аристократичными чертами; длинные музыкальные пальцы, которые нежно гладили его по волосам каждый раз, когда Нацу, не задавая вопросов, безукоризненно выполнял приказы первой принцессы. Чтобы в мире не произошло, для него эта девушка, пусть даже всегда холодная, надменная и совершенно не интересующаяся им, будет единственно красивой и желанной. Нацу уже не представлял своей жизни без Ее Высочества, как наркоман не представляет свою жизнь без любимого наркотика. Этот эфемерный ошейник… Касаясь своей шеи, парень порой чувствует его стальной холод и видит поводок, чей кончик крепко сжимает Люси в своих руках. А сейчас принцесса попросту забыла его; забыла о той власти, что имеет над ним. И вроде как Нацу должен бы порадоваться за свою вновь обретенную свободу, но на сердце давит тяжелый камень. Сирота чувствовал себя необычайно опустошенно, будто вместе с ее воспоминаниями мальчишка сам потерял все свои желания и стремления; потерял самого себя. Так было всегда — Нацу слишком слабоволен, для того чтобы, наконец, ступить на свою собственную дорогу. Парень уже не видел себя вне тени принцессы. — Постой… — шепчет принцесса, еще не до конца восстановившимся голосом, и протягивает к нему руку. Лицо ее для Нацу кажется ликом безмерно страдающей святой, что сидя на коленях в платье, пропитанном кровью, молит помощи у Ангелов и Богов. Нацу, вновь поджимает тонкие губы. Это иллюзия. Первая принцесса та — кто ненавидит мир и Ангелов с Богами до такой степени, что каждая молитва ее, направленная к небесам, молила об их падении; Он знал не понаслышке: Люси мечтала о долгом и мучительном «END» без предварительного «happy». Корона: золотой ободок — блестела у него в руках. Нацу грустно улыбнулся: ранее он полагал, что, обладая императорским венцом, он так же обретет власть и над самым большим желанием Люси. Но сейчас для парня проку от короны было не больше, чем богачу от внезапно найденного пирита — золота дураков. Нацу обернулся к сидящей перед ним на коленях Люси. Отблески солнечных лучей попадали на ее лицо, делая его еще более загадочным и обворожительным, чем когда-либо прежде. Светлые брови принцессы были приподняты в милом выражении непонимания, а в глазах теплилась грустная надежда. Впервые за долгое время девушка сняла перед Нацу свою маску ледяного равнодушия и холодности. Сейчас она отчего-то казалась свободной, скинувшей со своих плечей вместе с памятью непосильный груз. Нацу почувствовал ноющую тоску, что сжала его сердце подобно когтям. Сжав руки в кулаки, он почувствовал себя худшим предателем. — Простите меня, Ваше Величество, — искренне начал Нацу, опускаясь на колени перед новой правительницей Империи. Он грустно улыбнулся, возлагая императорский венец на голову удивленной девушке, — Я никогда не умел понимать Ваших истинных желаний. Да и не сильно пытался, если честно… Они пересеклись взглядами. Решительный карий схлестнулся с глубоко алым. Нацу, чувствуя себя виноватым, отвел глаза первым и продолжил: — Вы жаждали не короны, а силы, что она дает… Вы желали свободы, недоступной тем, кто унаследовал Императорскую кровь. Вы хотели забыть все, что связывало вас оковами и начать новую жизнь… Как забавно то, что Ваше сокровенное желание выполнили глубоко презираемые Вами небесные силы, а не те, кому Вы доверяли всю свою жизнь. Он нежно заправил блондинистую прядь ей за ушко. Люси от неожиданности вздрогнула, и щеки ее покрылись персиковым румянцем. — Что ты такое говоришь, — буркнула она, скрестив руки на груди, — Ничего не понимаю… — И не надо, — поймал ее на полуслове Нацу, — Не надо понимать. Отныне Вы сами вольны выбирать свою жизнь, не как последняя Наследница Императорской крови — крови Богов, а как обычный человек. Он улыбнулся ей, в ответ получив такую же немного робкую улыбку. На секунду оторопев, Нацу почувствовал, как его сердце на мгновенье замерло и забилось в учащенном темпе. Сколько времени холодная принцесса не дарила ему своих робких улыбок? Один год или все два? Все же, наверное, к лучшему, что ее воспоминания затуманились… — Кто ты? — вновь спросила принцесса. — Нацу, — он коротко улыбнулся, — Вы дали мне это имя, в честь летнего дня, когда впервые увидели меня на улицах торгового квартала и решили воспитать по своим устоям. Если бы не Ваше милосердие, я не дожил бы до следующего дня. С тех пор и по сей день, я всегда был и буду на вашей стороне, принцесса. Знайте, я всегда буду благодарен, что из сотен обездоленных, Вы предпочли спасти именно меня. — Твое детство было тяжелым? — переспросила Люси с встревоженным выражением лица. — Не тяжелее, чем у прочих. Сироты подобные мне, умирают каждый день, — заметив, как грустно опустились уголки девичьих губ, Нацу попытался ее утешить, — Не расстраивайтесь сильно, их жизнь коротка к счастью: все равно единственная дорога для них — грабежи и убийства… // — … Все, что Вы, Ваше Высочество заставляете меня делать — грабить, да убивать! Еще и называете это как формирование молодой личности! С самого начала бы честно признались, что берете меня не как подопечного, а как наемного убийцу, что проложит вам путь к трону! Перед девушкой всплыла картинка: вначале светлая, но с каждой секундой она обретала все больше красок и насыщенности — и вот уже принцесса может различить круглый столик с пирожными, зеленый сад и ругающегося парнишку с розовыми волосами шестнадцати лет в тренировочной форме рыцаря. Брови его были насуплены, а кулаки крепко сжаты. — Как Вам еще не надоело бороться за терновый венец, что никогда не сделает тебя, Люси, счастливой?! Воспоминание обретает кристальную четкость. Девушка вспоминает, как холоден и рационален был раньше ее разум; как скучна была жизнь, где каждый день стоило убивать для того, чтобы не отправиться на тот свет самолично; как тяжело было быть первой принцессой с тремя младшими братьями, ни один из которых не желал умерять свои императорские амбиции; как нелегко было жить под гнетом чужих ожиданий и желаний; и как весело было наблюдать за тем, как Нацу пытается прижиться во дворце. Пожалуй, этот искренний мальчишка, воспитанный улицами, был единственным развлечением в мрачной жизни принцессы, построенной на жизни и смерти. — Не тебе судить, что в мире принесет мне счастье, Нацу, — произносит она холодно и надменно, отпивая из чашки немного черного чая. Его наглое неформальное обращение уже стало настолько привычным, что девушка даже не видит смысла одергивать его. — Кому же еще-то?! — он стоит перед ней и ершится, как молодой котенок, — Во всем змеином логове лишь я поклялся Вам, что буду оберегать Вас и Ваше счастье несмотря ни на что! А Вы так легко губите все мои старания! — И в чем же тогда мое счастье по-твоему? — спокойно уточняет девушка, глядя на покрасневшего от злости парня из-под полуприкрытых ресниц. На некоторое время между ними воцаряется хрупкая тишина. Девушка, прикрыв глаза, наслаждается пением птиц. Нацу же мнется, стараясь найти верный ответ — по лицу его заметно как много мыслей вертятся в его голове. Но в итоге ни одна из них так и не сотрясает воздух. Мальчишка вздыхает и опускает плечи, становясь перед первой принцессой на одно колено: — Простите мне мою грубость Ваше Высочество. — Я хочу посмотреть, как разрушится этот мир, — равнодушно замечает Люси, как бы, вовсе не обращая внимания на склонившего перед ней колено слугу. — Что Вы сказали? — удивленно переспрашивает Нацу. Девушка бросила мимолетный взгляд на своего приближенного и, промокнув губы салфеткой, отставила чашку с чаем в сторону. Ее лицо не дрогнуло: — Хочу сесть на трон, чтобы разрушить установленный Богом порядок; чтобы показать людям, как хрупок мир, который держится лишь одной рукой. Нацу в удивлении округляет брови. — Вы заставляете меня убивать для того, чтобы потом увидеть еще больше крови?! — Я никогда тебя не заставляла, — одергивает его Люси, — Ты всегда сам брал в руки оружие и наводку, желая быть полезным мне. Что изменилось сейчас? Нацу, помрачнев, склонил голову еще ниже. — …Ничего, — после недолгого молчания тихо ответил он. — В последнее время, — Люси, наклонившись к Нацу, приподняла его подбородок указательным пальцем. Парень от такого легкого касания поджал губы и попытался нахмуриться, состроив мрачное выражение. Девушка же, заметив, как заалели уши и края щек ее слуги, очаровательно усмехнулась уголками губ, — …Ты кажешься мне необычайно наглым. Неужели ты стал питать беспочвенные иллюзии, м-м…? Нацу в смущении отвел взгляд. Он точно знал: Люси читает его, как открытую книгу и никогда не постесняется воспользоваться его слабыми сторонами. Будто услышав его мысли, она жестко закончила: — Не обольщайся насчет своего приближенного положения. Не ты, так кто-нибудь еще поможет мне в моей цели. Понял? — Да, Ваше Величество, — недовольно буркнул он, пытаясь прикрыть рукой свои порозовевшие скулы, — Я добуду для Вас этот терновый венец. Люси улыбнулась и, как всегда она это делала, когда была довольна поведением слуги, нежно погладила рукой его непослушные волосы: — Хороший мальчик. // — Я поднимаю восстание, — как бы между делом, на одном из чаепитий, что по традиции раз в неделю проходили в зеленом саду императорского дворца, обмолвилась Люси. Нацу вздрогнул и от неожиданности откровения чуть не выронил из рук тренировочный меч. Ему не послышалось? — В-ваше Высочество! — Держи себя в руках, Нацу. Я не стала бы поднимать эту тему почти год спустя, если бы не была убеждена, что даже стенам отрубили их уши. — Н-но, как же? Девушка бросила предостерегающий взгляд на излишне удивленного Нацу. Поняв ее намек, розоволосый крепче сжал ножны и изобразил на лице уже привычное ледяное равнодушие, которому так усердно старалась его обучить принцесса последние полгода. — Ты верен мне? — спросила она, как обычно прямо и холодно. — Да, — быстро и без колебаний ответил мальчишка, серьезно глядя в ее карие глаза. — Тогда к чему твои вопросы? — Я беспокоюсь, — не выдержав прямого осуждающего взгляда Люси, Нацу потупил голову. — Не стоит, — привычно односложно ответила она, отхлебнув чая. — Они все же ваши братья… И еще отец к тому же… — Я же сказала — не стоит, — предостерегающий взгляд принцессы, небрежно брошенный на Нацу поверх чашки с чаем, наполнился холодом ледников. Поджав губы, он в который раз склонил голову перед Ее Высочеством. — Как прикажете. Ради Вас я окрашу коридоры дворца кровью. Когда рука Люси в очередной раз, уже по привычке, погладила Нацу по голове, он уже не почувствовал того восторга и наслаждения, что испытывал раньше от ее касаний. Прикосновения, что отныне лишились ласки, стали лишь негласной договоренностью между ними двумя. Улыбки, что исчезли, уступив место полному равнодушию. Для Люси Нацу окончательно стал лишь оружием, что может лишь карать ее врагов, и которое не стоит баловать даже такой малостью. И прежде холодная принцесса, наконец, стала настолько ледяной, что смогла притушить даже пламя Нацу. Но почему же розоволосый не испытывал наслаждения от того, что наконец смог ослабить досаждающий ошейник? Ошейник, что раньше душил его ненужной ни принцессе, ни ему самому симпатией. Ошейник, что стоило лишь чуть натянутся поводку, драл сердце в клочья, вновь вынуждая схватиться за клинок, весь окрашенный кровью. Когда же подчинятся Люси для него стало столь естественно, что ее уже ничем не прикрываемое безразличие не ранило его чувства? Этот эфемерный ошейник… Холодные касания, холодные взгляды и за последние полгода ни одной улыбки. Все возрастающие требования и придирки. Почему же Нацу никак не может скинуть ее длинные пальцы со своих волос и пойти своей дорогой, отличной от дороги кровожадной принцессы? Почему, даже когда Люси небрежно заправляет изрядно отросшую прядь Нацу за ухо и их взгляды на секунду сталкиваются, его сердце дрожит, как осиновый лист, а колени подгибаются, как у верующего перед своей единственной Богиней? Почему даже если она самолично отпустит его на свободу, он как верный пес вновь вернется под ее двери? — Помоги моему младшенькому встретиться со своей матушкой, — просит принцесса Нацу, точно зная, что тот никогда не будет способен ей отказать. Ее длинные пальцы, очерчивают его острые скулы, щекочут недавно полученный еще розоватый шрам. У него, как мальчишки, перехватывает дыхание от таких неощутимых ласк. Ему кажется, что уголки губ Люси чуть приподнимаются, а в карих глазах загораются алые искорки. Нацу смежает веки, не желая видеть, как в очередной раз разрушаются его замки из пепла. — Мой милый братец ведь уже давно скучает по ней… А в том милом мире без горестей он больше никогда не будет думать о борьбе за трон. Глаза принцессы лукаво сощуриваются. Холодные руки ее ласково обхватывают горящие щеки Нацу, даря тому желанное охлаждение, смешанное со все возрастающим волнением. И дабы скрыть эти все еще яркие чувства, он опускает взгляд алых глаз к земле. Сжатые в кулаки его руки подрагивают, так же, как и дрожит голос, стоит ему произнести то, чего ждет от него Ее Высочество. — Ты как всегда милосерда, Люси. — Я рада, что у меня есть такой понимающий подчиненный, как ты, Нацу, — возвращает ему Люси шпильку. Смог бы Нацу, будь у него братья, так же хладнокровно отдать приказ на устранение самого младшего из них? Смог бы он одержать победу в жуткой гонке за венцом, что вместо привилегий дарит лишь одни страдания своему владельцу? Смог бы он сражаться не за свою семью и интересы, а за народ всей Империи? Нет. Зато Люси — да. // — Глупый Нацу, — Люси неожиданно расплывается в улыбке и щелкает удивившего такой резкой смене настроения парня по носу, — Зачем ты коронуешь меня? Он смущенно чешет затылок и, как всегда, отводит взгляд в сторону. — Вы все вспомнили… — Есть такое, — соглашается с ним Люси. Заметив ее легкую удовлетворительную улыбку, внутри Нацу словно что-то вскипает и переворачивается: — Тогда зачем спрашиваете об этом вновь? Столько крови пролито ради этого венц…! — Тш-ш-ш… — прерывая его, шепчет принцесса, загадочно улыбаясь. Ее палец касается губ Нацу в немой просьбе тишины. А парень, который еще недавно был готов разразится изобличающей тирадой, смущенно замолкает. — Глупый Нацу, — вновь повторяет она, усмехаясь, замечая, как розоволосый хмурит брови, — Наша Империя давно уже изжила свой век. Дворянских семей десяток не насчитаешь, а всю власть взял на себя совет из обеспеченных горожан. Император исполняет не более чем номинальную роль: за ним нет ни денег, ни власти. Братья мои глупы и настойчивы, а отец, даже зная, что ни один из них неспособен стать хорошим монархом, никогда бы не передал престол мне. Как бы Император меня ни любил, считая лишь женщиной, слишком лелеял и недооценивал. Так что придя к трону, мои неразумные братья развязали бы лишь бессмысленные войны в попытках вернуть прежнее величие кровям Богов и потерпели бы сокрушительное поражение. После чего их головы, вместе с моей и твоей, кстати, украсили бы замковые стены. Понимаешь? Нацу смиренно кивает. А Люси, неизменно улыбаясь, вновь треплет его по уже изрядно отросшим волосам. — Хороший мальчик — слушай дальше. Мысли, как и силы революционеров крепки подобно алмазам. По моим расчетам, меньше чем через пару месяцев вспыхнуло бы восстание, что с более чем восьмидесяти-девятипроцентной вероятностью ознаменовалось успехом бунтовщиков. И то эти одиннадцать процентов императорского рода сильно преувеличены. Исход один опять же — казнь. — А я думал, почему в казармах так мало солдат… — Все они переметнулись на сторону тех, кто больше платит. — Предатели, — цыкнул Нацу. Люси понимающе улыбнулась. — Не серчай: все хотят вкусно питаться и иметь крышу над головой. Такой беззаветной верности как твоя не найдешь ни у одного здравомыслящего человека. — Ваше Величество?! Глядя на возмущенное таким нелепым оскорблением лицо Нацу, Люси рассмеялась. Ее ладонь привычно погладила парня по щеке. — Я же не говорила, что это плохо, — она нежно ему улыбнулась, — Эта черта мне в тебе очень даже нрави… Прежде чем принцесса успела закончить, Нацу прикрыл ее рот своей ладонью. — Не говори таких вещей, Люси, — неожиданно серьезно сказал парень, без смущения глядя на нее. В его глубоко-алых глазах читалась грусть и застарелая тоска. Люси нахмурилась. Такое беззастенчивое поведение было нетипично для ее подчиненного. Касаться самой девушки для Нацу было словно табу — так его с самого детства воспитывала и сама Люси, и множество придворных учителей. Парень, что от любого, даже самого небрежного прикосновения девушки, вспыхивал как маков цвет, сейчас вел себя как ни в чем не бывало. /Странно/ Кончики ее пальцев предостерегающе коснулась его кисти. Прочитав несложный намек принцессы, Нацу покорно убрал руку от ее лица, подавив в себе резко вспыхнувшее чувство тоски и сожаления. Закусив губу, он бросил свой взгляд на ладонь, что еще недавно касалась персиковой щеки, и сжал ее в кулак. Закрыл глаза. Стоит Нацу проявить свои истинные чувства, как он сразу перестанет быть нужным Ее Высочеству — в один голос заявляли все его учителя. Они учили его терпению, верности, строгости, недоверию, жестокости, хладнокровности, смирению, а также любви — безответной любви к первой принцессе; любви, граничащей с одержимостью. Чувства всегда были единственным и самым прочным залогом беззаветной преданности. Никому не нужен кинжал, что будет ранить своего владельца — именно поэтому в маленьком сироте взращивали бескрылую любовь. Дни превращались в месяца, месяца — в года; когда Нацу заметил, что его обрабатывают, отступать уже стало некуда. Потому он решил не сопротивляться и продолжал тонуть, захлебываться в болоте безнадежных чувств. Словно птица, которая настолько привыкла к неволе, что остается на жерди, даже когда дверца клетки открыта. Как пес, что и без ошейника последует за своим хозяином. А сейчас Нацу на дне. Его дыхание остановилось, разум угас, но зато сердце пылает словно пламя. — Не плач, — холодные пальцы нежно касаются его щек, собирая капельки влаги.  — Твои чувства не тюрьма и не клетка, — ласкает слух сироты тихий голос. Нацу открывает глаза и прямо перед собой видит две золотые искрящиеся бездны в каскаде длинных пшеничных ресниц. Сердце в грудной клетке замирает от красоты алых бликов в глазах напротив. Никогда Люси еще не была так близко к нему. И никогда Нацу не жаждал ее ласок больше, чем сейчас. — Твои чувства — это то… — девушка нависает над ним, как рысь над своей добычей. Нацу чувствует, как что-то странное переполняет его, грозясь вылиться через край. Золотые волосы, с ниспадая на его лицо, щекочут щеки. Пальцы розоволосого холодеют и подрагивают, как у наркомана, переборщившего с дозой. Весь его мир в один момент сужается лишь до одной Люси. Алую радужку поглощает чернота зрачка, в момент, когда их губы соприкасаются. Короткая секунда, когда горячие губы Нацу ощущают касание холодных и нежных губ Люси, заканчивается быстро. Поцелуй, как глоток ледяной бодрящей воды в палящей пустыне. Парень чувствует дыхание принцессы на своей покрасневшей коже, и по телу пробегают колючие мурашки мучительного наслаждения.  — …Что позволяет тебе оставаться рядом со мной несмотря ни на что, — проникновенно продолжает шептать Люси, вглядываясь в алые озера напротив. Его глаза отражают лишь ее светлый образ; его глаза зависимы ее светлым образом; его глаза способны видеть лишь ее светлый образ; его глаза созданы для того чтобы запечатлеть ее светлый образ. Все остальное — пустое. Лишь на мгновение, но он ощутил эйфорию не сравнимую ни с чем. Булыжник, что много лет тяготил его, после ее слов, сказанных с нежной улыбкой, просто исчез; исчез как исчезли и все сомнения, как исчезли и все вопросы; как исчезают снега к весне. Зачем птице лететь на волю, где ее слабое тело лишь утолит жажду хищников, если можно просто остаться в клетке, на своем месте, где тебя будут лелеять и оберегать. К чему псу сбегать от хозяина, если тот всегда кормит его любимой едой и чешет за ухом? Нацу никогда не думал, что холод ледяной принцессы может подарить такое наслаждение. В глазах Люси он разглядел целую вселенную; в ее глазах он увидел истому, которую она не дарила никому. Никому, кроме ее единственного верного подчиненного. — Я никогда не покину Вас, — с открытым сердцем говорит Нацу так, словно вновь дает рыцарскую клятву. А Люси коротко улыбается, словно эти слова то, что она ждала от него уже несколько жизней.