О чём-то между нами. Моя, я клянусь, моя

      Сопровождая усталое создание до дома, я выдыхал в воздух свои остатки пьянствования. Вот уж не думал, что посреди проекта удастся так наколыхаться.       Сашка идёт под рукой, обнимаю её. Спьяна она мне кажется ещё красивее. Развязываю не только походку, что уже еле ведёт меня по пропитавшимся зимним морозом улицам, но и улыбку до самых ушей, глядя на то, как она с улыбкой всматривается в каждую деталь вечера: в каждое движение людей, которых пока ещё предостаточно, в красивые, белоснежные покровы города.       Ловлю в себе желание её поцеловать. Украсть куда-нибудь от этого мира, где не будет лишних глаз, что, честно говоря, докучают своим пламенным надзором. Я с детства стеснительный, предпочитающий одиночество большим скопищам, человек. Этакий дикий душа компании, который всегда не прочь слинять. Я так понимаю, она тоже. В этом мы совпали, как два магнита. Мы за любой кипиш, и с любого мероприятия, как и со съёмочной площадки, мы уходим вместе, не размагничиваясь.       Только актёрская профессия сделала меня более раскованным, не скованным своими же, вручёнными комплексами. Только с людьми, которые полностью дозволяют тебе быть таким, какой ты есть, с прекрасными людьми, которые вобрали в себя всё самое лучшее человеческое, я живу, наслаждаясь каждым вздохом жизни.       Только с ней я дышу полной грудью, и с ней же — задыхаюсь.       Город окутан совершенно необычайной атмосферой. Кому, как не мне, творческой личности, это подмечать. Если бы я был неотёсанным чурбаном, который ничего не видит вокруг себя, чёрствым сухарём, то моя профессия мне бы не принадлежала. Музыка бы сама себя не писала, даря людям теплоту. Агапов сам себя не сыграл бы, в конце концов. Актёрам нужны живые эмоции, чтобы потом перенести их в дубль.       Саша хлопала ресничками, словно дарила себе второе детство. В воздухе пахло чем-то необъятным и едва ощутимым. Или она просто переборщила с дозировкой.       Так или иначе, идти расшатанной походкой рядом с Андреем было лучше, чем втрезвую сидеть дома и коротать время чем-нибудь, что с лёгкостью уступало. ***       Настоящая феерия случилась там. Там, где её жизнь по-другому начинается. Там, где всё иначе получается. Там, где его партнёрство — это уже не просто таковое сотрудничество, работа над общим делом, а вернее, над одним проектом, каких в её творческой деятельности было уже не один и не два.       И всякий раз, когда она входила в съёмочный павильон, она отыгрывала свою роль, не более того. Никогда не цеплялась за партнёра, не рассматривала его, как потенциального возлюбленного, с которым и впрямь может что-то произойти, сложиться магия после проекта, по окончанию съёмок. Всегда её долг и обязанность заканчивались на том, чтобы сыграть любовную линию и гордиться собой (что с её самокритичностью, присущей большинству людей от искусства, было довольно-таки сложной задачей). А потому — максимум вложений, минимум позволений себе ещё чего-либо. Дело в том, что её и не заботили никогда служебные романы. Наилучшая перспектива могла сложиться следующим образом: они с партнёром стали бы хорошими друзьями.       Обычно она ладила со всеми; все, с кем она играла сцены поцелуев, заворожённых взглядов и даже сцены в постели, относились к ней с солидарностью коллеги и с актёрской неприкосновенностью, которая выработалась за столько лет плотного общения с людьми, с которыми тебе ещё предстоит столько всего сыграть и прожить, как в натуральную величину, что лучше не портить отношения мимо пробегающими интрижками. Да, она была убеждена: построить карьеру на съёмочной площадке практически невозможно. Да и вообще их профессия слишком зависимая и ревнивая: сегодня ты выбираешь человека, а завтра он ревнует тебя к новому напарнику в новой кинокартине. Нет, она не отрицала, что налаживать личную жизнь когда-нибудь придётся, и не противилась самоотверженным помыслам юных ухажёров в её отношении.       Но между дублями она всегда успевала только поближе узнать человека, отрепетировать нужные сцены, принять кофе из его заботливых, но не более того, рук и... уйти с высоко поднятой головой, наблюдая отснятый материал.       Но, надо сказать, и проекты не были долгоиграющими. В этот раз всё было по-другому.       Стало слишком легко смеяться. Она как будто стала менее стеснённой, хотя и раньше она не чувствовала в себе излишней зажатости. Как будто сама судьба направляла их по своему течению, говоря, мол, "всё в порядке, ребята, вы идёте, как надо". Больше закадрового смеха — больше непосредственности в кадре, больше искренности и веры зрителей в то, что между ними (героями) что-то есть, и это что-то стало чересчур сокровенным для них самих. Любовь уже не нужно было изображать перед прицелами камер: любовь, подобно самому лёгкому весеннему ветерку, сама врывалась в открытые двери, будоража два соединившихся сердца.       Репетиции шли всё веселее и веселее. Говорить что-то просто перестало быть необходимым. Все отученные на зубок слова сами слетали с губ, вместе с гармоничными и изысканными действиями актёров в кадре становясь идеально отыгранными дублями. Они и сами не понимали, как так получалось. Ей несказанно повезло с партнёром: это она знает точно.       Не хотелось, чтобы проект заканчивался. Она впервые чувствовала нечто подобное. Нет, и раньше она испытывала нечто сродни тому, что у неё отняли что-то сверх важное, что она будто отдала, пожертвовала частичку себя в фонд сложенной, как пазлик, уже завершённой истории. Она словно подарила себя своей героине и теперь была неполноценна. Это было больно.       Больно прощаться с тёплой командой родных людей, дорогих сердцу людей. Тяжело и неудобно начинать жизнь с начала, обнуляясь, входя в новый ритм: ритм новых съёмок, что приходились на смену; или ритм непривычных актёру, вечно занятому с утра до поздней ночи, выходных. Непривычно не видеть тех, с кем ты так плотно сработался за долгие месяцы, и всё тому подобное. Непривычно терять связь, понимая, что теперь вас больше не будет объединять столько, сколько вы имели, отыгрывая один и тот же дубль раз за разом, борясь за идеальную картинку. Проводя вместе время в костюмерке, за невинным ребячеством, съёмками собственного закулисья, странным и нет незатейливым общением. Пора заканчивалась.       Ко всему этому к Саше добавилось иное чувство: чувство, которое она боялась осознавать, и признаваться в котором было неловко самой себе. Чувство страха потерять ещё и его: человека, который был, есть и будет её самым ярким воспоминанием за все съёмочные месяцы, который был самой яркой вспышкой на полотне этих безутешных воспоминаний, от которых слёзы наворачивались на глаза и пускалось в пляс изнеженное девичье сердце, делая кульбиты и не утихая до поздней ночи.       Подумать только: ещё три дня назад она в это время пряталась в его куртке на площадке, потому что было холодно снимать в простывшем павильоне (хорошо ещё, не на улице сцены были), стояла в обустроенных невероятно уютнейшим образом декорациях рядом с ним, уткнувшись в его грудь и не сдерживая себя от очередной его искромётной шутки, которую все остальные вокруг почему-то не посчитали такой смешной (или просто дружно устали, как и она, но не имели такого замечательного партнёра рядом с собой, кто наградил бы их большой энергией).       А уже сегодня, сейчас, она лежит дома, уткнувшись в подушку, и думает, как же хорошо работать, а не отдыхать; нескрываемо смеяться, быть с любимым двадцать четыре на семь; ужинать после смены в двенадцать ночи в кафешке рядом, любуясь ночным небом, и первой звонить ему с утра, пробуждая его к началу нового дня: когда она уже обувает ботинки, набрасывает пальто и берёт зонтик, прикладывая мобильник к уху и выбегая из квартиры, топает в метро; а он ещё только поднимает себя с трудом с подушки, так как может себе это позволить — живёт рядом. Она всегда была жаворонком, и в этом ей повезло.       Но это же не любовь? Это просто дружеское содейство. Хорошие отношения, которые могут сохраниться (и сохранились) и после проекта.       Нет, это нечто большее. Иначе бы она так не ныла и не сотрясала воздух, буквально воя на луну теми самыми ночами на одинокой кухне, разрезая в печали торт. Иначе бы она так не просила Господа дать ей смелости признаться себе и ему в своих чувствах; не мечтала, чтобы их взяли вдвоём, в уже сработанном тандеме, который ещё и зрителей покорил, в новый сериал. Да хоть в полный метр. Лишь бы ещё пару смен с ним.       А потом опять наступит наказание. Наваждение. ***       — Ой-й-й, как хорошо. — вдыхая носом и выдыхая ртом морозный воздух, вбирая его в обе щеки, чтобы потом ненарочно заболеть, воодушевлённо прокомментировал Андрей, ещё крепче сгребая Сашку, своего воробушка, в свою охапку.       Заглянув на неё сверху, как она мило смущается и, чуть запинаясь, вышагивает вдоль дороги по пушистому, благодаря снежному покрывалу, тротуару, он умилился её детской непосредственности.       Они оба были такими взрослыми детьми, что было вовсе не так уж плохо, а скорее даже наоборот.       Это качество было очень ценно, особенно в наш век людей, которые так привыкли проходить мимо всех человеческих радостей и любых проявлений этой радости.       — Сашка, ты милая такая. — не удержался он.       — Да?       Она подняла голову на него. Её шапка, надетая набекрень, смешно торчала. Глаза, как два хрустальных шарика, в открытую смотрели на него. Её ладошка по-прежнему была где-то там, у его талии. Второй она поправила шапку, но та ещё больше нахохлилась.       — Дай сделаю, дай помогу, подожди. — заторопился он, протягивая руки к её открытой наполовину голове, аккуратно стаскивая плотную ткань прилегающей точно по форме головы шапки на правильное место. Теперь оба ушка находились в безопасности, и торчащие прежде волосики уже были надёжно спрятаны, не выдавая былой беспорядочности. Что, скорее, даже разочаровало его. Он выпустил пару прядочек, что скашивались на лоб, придавая образу живости и ещё большей детскости, шаловливости.       — Такой ты милый, конечно. — оценила она, непроизвольно заправляя выглядывающие волосики обратно, под шапку, только погодя обращая внимание на его сосредоточенное лицо. — Что-то не так? — удивилась она, также отпуская улыбку, не желая отличаться от него.       В этот момент всё в нём перемешалось. Алкоголь в крови, романтичная обстановка на улице, по минимуму людей. Её красноречивые глазки, которые, сами того не подозревая, заострили своё проникновение в самую душу, чем вынули остатки переполнявшего до этого терпения. Её близость, терпеть которую, с этой минуты, невыносимо.       Он уже давно не был Агаповым. Она — Ксюшей. Их вместе пригласили сниматься в новый проект, где, как назло, не было ещё ни одного поцелуя. Они вообще планировались быть в сценарии, но Андрей уже замучился их выискивать. Пока между их героями было больше драмы, чем романтизма. Саша мечтала, чтобы Андрей посягнул на её личное пространство, чтобы стёр грани между дружбой и "тем самым". Чтобы жил для неё, с ней. Эгоистично, да пусть так. Да, она может и сама, но всё сильнее охватывало, опутывало утверждение в том, что она — половинка с ним одного целого. Она уже бы не стеснялась, не зажималась играть эти сцены с поцелуями, уже бы отдавалась роли сполна. Это важно для актёров: не проводить параллели с реальной жизнью, чтобы не запутаться, чтобы не выставить неправильные ориентиры. А она уже провела. И он, она была уверена, тоже.       Её губы оказались такими сухими от ударивших морозов, такими замершими врасплох. Ему даже сначала показалось, что он не сможет растопить её сердце, разломать, раскрошить этот лёд. Всё последнее время он мечтал это сделать, мечтал её поцеловать весь сегодняшний вечер. Всегда его губы ёрзали, не находили себе места, он натирал их руками, сбрасывая нервное напряжение. Она всегда смотрела так невинно, будто и не она причастна к его желаниям, к его кошмарам о партнёрше, которая захватила весь его разум, все его мысли.       Давай же, растопи его сердце, пока он занимается тем же.       Раскрыв губы навстречу, она поддалась, в конечном счёте, поцелую, который хотела бы назвать долгожданным, да не могла. Она чаще запрещала себе об этом думать, чем думала. Но тем слаще реальность, чем меньше предвкушение.       Потянувшись к нему теперь на всех парах уверенности, Саша, приподнявшись на цыпочки, обхватила шею Андрея руками, углубляясь в поцелуй и делая его более настойчивым. Андрей наслаждался её покорностью, её бодрящей инициативностью, ей, придающей жизненные силы ему; её запахом, её присутствием; ощущением её, ощущением её губ на своих губах. Он чувствовал что-то, что до сей поры ему не приходилось испытывать. Будто награду, которая снизошла до него, отблагодарив за что-либо, что он сделал правильно в этой жизни.       В плену его аромата, его настойчивости, в щекотке, которую доставляли его волосы, спускаясь и касаясь её щеки, она чувствовала себя какой-то принцессой из волшебных сказок. Кем-то, кто заслужил Новогоднее чудо, хоть и Новый год уже вступил в свои права давненько, а дело близилось к первому потеплению, первой оттепели и так далее.       Нетрудно догадаться, что наступала на пятки резвая весна. Та самая пора влюблённости, любви, нелепости и глупого доверия инстинктам.       Саша прекрасно всё это понимала, и всё равно не могла отлипнуть от губ Андрея, разорвать это блаженное единение, отпустить из-под пальцев его шёлковую кожу, которую нашла под разложенным на шее, довольно-таки плотным шарфом. Он любил утепляться. Она могла бы ради забавы звать его "дедушкой", но сама она была тепло укутана в мощный пуховик, под ним имела три слоя одежды, а на ногах красовались мощные и тёплые бутсы. Обычно она любила повязанный вокруг головы платочек под капюшон, но сегодня, зная, что они идут в высший свет — в кафе, надела шапку.       "Алкоголь — мой враг", — подумала Саша, когда отпустила себя из коварного плена обаянием Нестеренко. Прикоснувшись ладонью к губам, точно как в сцене их нашумевшего сериала после первого поцелуя её героини с Алексеем, она ошарашенно отвела взгляд вниз, сокрушительно и с предыханием вздохнув.       — Мне тоже понравилось. — расправляя улыбку, как говорят, на завязочках, во весь довольный рот, Андрей заставил Сашу вернуться к рассмотрению себя, проведя по её щеке своей ладонью нежно-нежно, радушно-радушно.       — Мы забудем об этом на следующий день. — то ли с вопросительной интонацией, то ли с утвердительной изрекла она.       — Ты — можешь, а я — нет. — слегка обиженно посмотрев на неё и выразив эту обиду в своём опровержении, он отпустил обе руки вдоль её шеи, проводя по ней поглаживающими движениями, после чего взял в обе руки её светлое личико. — Ты вот просто так напилась, а я, можно сказать, чтобы это сделать. — сознался он.       — Мы так быстро протрезвели. — срываясь сразу после этой фразы на неистовый хохот, поняла Саша, вырываясь из его рук, сгибаясь телом и опуская голову не в силах сдерживать своё искреннее хохотание.       — Ты особо и не пьянела, я смотрю. — закусив губу, замечая, как вкусен был, всё ж таки, её поцелуй, расплылся в ответном наслаждении парень, пряча руки в карманы куртки. А уже через пару секунд сгребая Каштанову обратно, в свои объятия: на этот раз скрепляя руки на её талии и смотря точно-точно в глаза, зорко-зорко. — Хочешь ты или не хочешь, а я домой не хочу. — язык его заплетался, слова выходили корявые, но суть была ясна.       — Я, наверное... тоже. — призадумавшись, поддержала Саша, смешно надувая губки и выжидая, чего он ещё выдумает и чем позабавит этот вечер.       — Нафиг нас взяли в проект, если мы уже не в форме. — серьёзно и сосредоточенно спросил он Сашку, сдвигая брови по максимуму близко друг к другу и так же внимательно глядя на девушку, которая была пределом его мечтаний на этот скользкий и пушистый февраль.       — Не в форме. — с досадой подтвердила она, куда-то отворачиваясь и вновь проводя черту взглядом по его уникальной мимике. — Что будем делать?       — Целоваться. — со всем знанием ответственности отвечал он, дотягиваясь до носика любимой: замёрз. Огибая пальчиком его черту, он тихонько поднёс к его кончику всю ладонь: от этого он сразу начал согреваться. Она легко поморщилась, бровки тут же, от его прикосновений, взлетели наверх, щёки налились румянцем, и неспокойная улыбка, которая то появлялась, то пропадала, благодаря непредсказуемым выходкам очаровательного и харизматичного красавчика, осветила уже, похоже, совсем бесшумные улицы. Или это они просто такие оглохшие от любви. И запуганные собственным счастьем.       Ведь чего только уже не было за эти полгода. Чем только не тешили они себя в мыслях, пока шла их игра: в него и в неё. А играть — это последнее, что обычно предлагают людям, когда есть реальные шансы стать теми, кем пророчила судьба, теми, кеми он светятся во влюблённых и ошалелых глазах друг друга.       — Я хочу, правда. — уговаривал он, а она ассоциировала его сейчас с дитём малым, который своего клянчит.       Накрыв его губы своими губами, она поняла, что всё, что она хотела сказать, уже, в общем-то, не обладает кардинальным значением. Его руки стали гладить сначала её плечи, потом спустились чуть ниже, рисуя линии по всей руке.       Она в наслаждении положила руку ему на грудь, впиваясь в плотную ткань его зимней куртки. Он, добравшись до этого места, где начинается её тоненькое запястье, вместе с ладошкой оголённое в такую пору прохладной зимы, сжал его, да покрепче, второй рукой убирая со своего лица длинные волосы, падающие ей на лицо. Она улыбнулась сквозь поцелуй той щекотке, которую доставляли ей его мокрые, немного слипшиеся пряди, которые оказались под идущим прямо при них снегом.       Снег опускался на её шапку, прятался в распахнутые карманы, за шиворот, в капюшон, мешал согреваться друг другом. Вернее, мешал этому предательски злобно начавшийся ветер, а снег очень даже ничего придавал обстановке сказочности и истинного снисхождения небес над их союзом. А он верил в знаки.       Верил, что вся их история — неспроста. Хоть знаки у него были свои, и он их сам придумывал, всё равно у них было всё не так, как у всех. У них было лучше всех.       Он съедал её без остатка, показывая: "она — моя". Показывая, что хотел, что решился, что отогрелся на её губах. Что окончательно потерял голову.       Отныне его жизнь разделилась на "до" и "после": как знать, как жить после этого поцелуя? До него он был помешанным на ней, теперь — тащи-вынимай.       — Что ты там говорила, что мы не в форме? — решил вспомнить он, когда оторвался от поцелуя, пытаясь в целом свести концы с реальностью. Вспомнить, где они, вспомнить, что они, вспомнить, куда завтра, и более или менее понять, что делать сейчас.       Завтра — съёмочная группа. Площадка, куча людей, где все говорят, репетируют, оживлённо прорабатывают сценарий... Они на этом празднике жизни завтра будут двумя заспанными воробьями, потому что не ложились ещё. Он будет искать глазами её в любых помещениях, во время кадров, где место — не ему; будет содрогаться не то от мини-похмелья, не то от недосыпа, не то от жадного взгляда, которым наделяет её губы. От чувства, которое будет сопровождать его: чтобы никто в кадре больше не целовал её, а чтобы он целовал её с известным ему собственничеством. Если кто не догадывался, то он был чуть меньшим собственником, чем Агапов. Не радикально.       А по сериалу ей ещё три раза целоваться с тем парнем, чтобы она бросила его и ушла к его герою, герою Андрея. Ох уж эта ревнивая ревность. А они ведь ещё даже не в статусе отношений. ***       — Агапов, прекрати! — скрестив руки на груди и расположившись в положении лёжа затылком на его коленках, растянувшись на большой кровати, продолжала она.       — Прекрати! Назвать меня "Агапов", — чем-то между шуткой и реальной угрозой приказывал, просил он.       Та смеялась, дивилась с того, как всё быстро переменилось между ними.       — А как тебя называть? — сквозь улыбку, рассматривая впадинки на руках и шершавости на пальцах, не унималась она. — Ты же такой же ревнивый собственник. — точно его словами, вернее, его мыслями о нём самом прорезюмировала Сашка.       — Ну я просто хочу, чтоб ты моей была, и всё. — ангельскими, раскрытыми, как книга, большими глазками заглядывал он в неё, при этом для пущего эффекта театрально похлопывая ресницами. И как он такой красивый уродился? И как ей теперь с этим страдать жить.       — И ф-фсё? — передразнила его "Каштанаевская", поджимая губки и качая головой туда-сюда. Снова хохот озарил пространство.       Пощекотав её подбородок указательным пальцем и приняв в блаженной истоме от неё такой же жест, позволяя себе решающе захмелеть запущенными по телу мурашками, он докоснулся безмятежно и невесомо до её губ. Этот мгновенный контакт поразил их, показалось, ещё в сто раз больше, чем вчера эти долгие порывистые наслаждения с упоением.       — Моя. — на ушко прошептал он.       — Пойдём, наша очередь скоро выходить в кадре. А то режиссёр так ругаться на нас будет... Мы с тобой конкретно "залетаем", понимаешь, по всем фронтам? — нарушая во благо кинематографа эту до жути приятную идиллию, Саша поднимается с его колен, поднимает его следом с разложенной как точно для них, спешиал, постели, и берёт его ладонь в свою, всё ещё не желая словно расставаться. Хоть и рабочие обязанности звали. Странно, что вообще им удавалось так укромно и удачно уединиться в толпе занятых бурным и громким производством людей от кинематографа. — Ну-ну, не смотри на меня так, как будто ты меня сейчас съешь в кадре. — иронизирует она.       — Съем. — он делает "ам", оголяя свой оскал и белозубую пасть, изображая довольную собачку.       — Только давай отыграем сначала, да. — усмехается она.       — Ну не отпущу, Са-а-ш! — тянул он, когда она уже направлялась к выходу из декораций нежно-розовой спальни, а руку её до сих пор кое-кто не отпустил.       — Я верю. — смотрела она на него с вопросом, застывшим в голове: "Когда я успела полюбить это чудо? И так к нему привязаться?". ***       — Я говорила, что мы не в форме потому, что... А не про поцелуй. — светло улыбалась она, стараясь преобразовать несвязную речь во внятную мысль.       — Да, с поцелуем уже всё хорошо. А как мы уснём сегодня — это вот вообще вопрос. — думал над растущей проблемой Андрей, не переставая восхищаться её влекущей бесподобностью и ми-ми-мишностью, заплетаясь на подкашивающихся ногах.       На то и нужна молодость. Чтобы ничего не было понятно, но было очень любимо.       Притянув её к себе в очередной раз, он понял, что не судьба им разбудить адекватность так быстро.       А завтра режиссёр будет орать: "Андрей, Александра! Соберитесь!".       А она будет хлопать себе по щекам, а он истошно ржать, пока не прогонится из головы вся дурь, а потом и вовсе не настанет самый приятный момент в процессе съёмок (за некоторым исключением) — момент окончания съёмочного дня и момент, когда можно в обнимку (знакомо, да?) идти с площадки по улице, шмыгая носом и потирая лоб, натягивая повыше шапку, падая в заказанное такси и поезжая прочь по любимым улицам.       А впереди ещё столько всего кайфового. Что с этой девочкой и не намечтаешься. — Чуть больше блеска в глазах! Чуть больше экспрессии, ребята! — направлял ребят режиссёр, когда два партнёра стояли в кадре и совершали в очередной раз нечто невероятное и невозможное для себя, прыгая всё выше своих актёрских потенциалов. — Куда уж больше-то... — еле слышно произнося вслух, прикладывал в задумчивости два пальца ко рту Андрюха, глядя, как Саше прямо перед камерами наносят дополнительные поправки по гриму...