Талая вода

Тойя умер в четырнадцать. Я умерла тоже. И его пленочное фото в рамке на моем столе стоит. И его фото — на заставке телефона. А Нацуо все также пытается меня заставить поговорить с мамой. Видеть ее — сыпать соль на рану. Я убегаю в лес, плачу и кричу, сбивая колени об землю и мараю голубые штаны пятнами от травы. От крика мой голос охрип. Для меня больше другой одежды не существует: голубые, сшитые мамой, штаны и синий вязаный свитер Тойи, тоже подарок от мамы. Ни с кем не разговариваю. Школу не посещаю. Не улыбаюсь. Не смеюсь. Без брата дом вмиг стал пустым и зяблым, словно промокшим от дождя. Я вырвала все посаженные нами цветы, разбила любимую вазу, бесконечно много рисовала. Уходила. Куда-то на дно, в пропасть шахт. Где темно, влажно, холодно. Надеюсь собрать осколки, но постоянно режусь. Я — почерневший от сажи снег, талая вода со временем. Вот только своего ручья никак не найду. В четырнадцать я пыталась убить себя. Порезала вены, залезла в ванную, полную воды. О, тогда я так ненавидела Нацуо, что спас меня. Превратила дом в лёд, срывая на отца весь свой гнев, боль, разочарование, отчаяние. Сдохни. Сдохни. Сдохни. ТЫ НЕ ГЕРОЙ, МОРАЛЬНЫЙ УРОД. СДОХНИ!!! Кричала ему в след. Быть может, меня нужно было отправить в психушку. Оставить одну. Без связей с миром и людьми. Как маму. Как чертову Рей Тодороки. Но Старатель отчего-то не сделал этого. Он погладил меня по голове своей тяжелой, огромной, мозолистой ладонью и слабо улыбнулся. В кармане я заметила фото, смутно знакомое. То прекрасное фото, когда мы были счастливы. Я, мама, папа, Тойя.

Ты же не сожжешь его, пап?

Ты же все помнишь, пап?

Скажи мне, что и вправду заботился о нас. Хотя бы один день в своей жизни.

На обложке журнала: Старатель — герой номер два.

Я его разрываю.