Привкус металла

Их новая каюта мало чем отличается от прежней, а может быть просто она не успевает заметить этого. Всё, что Тринити сейчас способна увидеть, предпочитая фокусировку отсутствию едва переносимой рези глазных яблок, - Нео. Всё, что она может слышать - его дыхание. Всё, что способна ощутить - тугие неровные удары сердца прямо под кончиками её подрагивающих пальцев. Её собственное тело не кажется родным, пока они преодолевают жалкий путь от мостика к каюте. Металл - старый и новый, остро ощущается в каждой точке соединения с живой плотью, слишком чувствительной после многолетнего стазиса. Её мускулы более не так послушны, как она привыкла, и все движения кажутся слишком медленными, вялыми. Невыразительными. Слишком нерешительными для той Тринити, которой она привыкла быть. Но и это царапает сознание лишь краткие мгновения. Мягкие, ещё не затронутые полномасштабным воздействием суровой реальности, руки вновь скользят по её истончённой коже, обжигая малейшим прикосновением. Едва ощутимой ласкою вверх - вниз по плечам. И на губах, что полнятся солоноватым привкусом железа, мгновенно воскресает, срываясь в облачке неровного дыхания, кровоточащее имя. Её любимое. Единственное, что не стереть из памяти. Не перемолоть, изводя в бездумное крошево, с её вывернутыми наизнанку частями: ни души, ни плоти. Нео. Н-е-о. Стоит лишь взглянуть в его глаза, как всё остальное теряется. Ведь они всё также полны мягкости и того внутреннего света, что озаряет её путь с момента их первой встречи. Даже тусклому освещению этой крохотной металлической коробки, что оберегает их уединение, не скрыть их светящейся мягкой глубины тёмного ореха. И он всё смотрит, смотрит на неё, омывая боль слезами, - с тем же невыразимым обожанием и преклонением: словно не он, а она высшее существо. Самое важное во вселенной. Тогда. Сейчас. Всегда. С усилившейся дрожью Тринити поднимает ладони к его лицу, оставляя тихий приют груди. Очерчивает линии скул, глазницы. Едва касаясь проводит подушечками пальцев по послушно опущенным векам: ни рубца, ни сглаженных безжалостным током времени шрамов. Ничего, что напомнило бы о кошмаре последних часов их прежней жизни. Его боль всегда била по ней сильнее собственной. И пусть с той самой секунды как он перешагнул порог зала последнего совещания экипажа трёх капитанов, Тринити знала, что им не суждено вернуться из Города машин, мысль о том, что Нео никогда уже не сможет увидеть дорогих сердцу лиц или видов стальной иглой прошивала сознание. Разрывным снарядом увечила высоко вздымающуюся грудь - на вылет, пока они рвали с яростным свистом неуклюжей тушей корабля облака, изрыгающие проклятья. Не размыкая век Нео отнимает её ладони от своих глаз - впервые с момента пробуждения ощущающихся своими. Лишь с тем, чтобы схоронить в них лицо: на миг, на всю доступную им вечность - прежде чем осыпать их вереницей благоговеющих поцелуев. Её руки тёплые и мягкие. А пульс уверенно и яростно бьётся в синей жилке, трепещущей на тонком запястье. И Нео воздает хвалу сам не зная точно кому, раз за разом приникая к ней враз пересохшими губами. Ни намека на холодность и судорожную напряжённость посмертно немеющих членов. Ни вязкой липкости сворачивающейся крови, что склеивает их ладони, стискиваемые им вместе - на веки с отчаянной, нечеловеческой силой. Пока он ещё может кричать, задыхаясь от всепронизывающей боли. Пока не может заставить себя отпустить - даже ради всего мира. Когда тёплая соль увлажняет её кожу, Тринити вздрагивает. Трясётся, будто в ознобе. Пока пучина карих глаз не увлекает её обратным осмосом из тёмных глубин прошлого в настоящее. Не накрывает с головой, лишая рассудка, лишая важности всего, что за границей этого момента - как и прежде. То ли смеясь, то ли плача она приникает к нему, безмолвно ждущему её разрешения, её первого шага. Жмётся - как можно ближе, словно бы стремясь слиться воедино. Пока, плача и смеясь, он стискивает её в удушающем коконе объятий: до боли в рёбрах и невозможности вздохнуть. До невыносимой, всепоглощающей радости осознания, что это реально. Что отныне и навек у него снова есть единственно важная цель и предназначение до последней оставшейся крупицы жизненных сил - держать её в своих руках, заслоняя от всех тревог и невзгод любого из чёртовых миров, что их окружают. Словно бы Тринити хоть когда-либо в этом нуждалась... И всё же: её губы на его щеке, на шее и плече. Дрожа. Нуждаясь. Убеждая. Его имя - на её губах, сочащихся кровью из неприметных ранок свежих укусов. Его руки повсюду, словно бы пытаются в мгновение ока воскресить в памяти, заново распознать каждую линию и клеточку её тела. Тринити не была свидетелем его смерти, но ощущение боли от его потери укоренилось в ней столь же основательно. Лёжа там, на холодном и грязном полу агонизирующего корабля, холодея на глазах от масштабной кровопотери, она может думать и сожалеть лишь об одном: что покидает его так скоро. Вопреки ей же данному слову. Именно сейчас, на финальном, едва ли не самом сложном отрезке их пути. От боли за него, что пойдет дальше предопределённым путём в никуда в одиночку, тисками сжимает сердце и без того бьющееся с перебоями. И ей едва удаётся удержать слёзы, хоть Тринити и знает, что сейчас они не в состоянии разбить ему сердце. Ничто не может разбить то, что итак уже лежит в руинах. И всё же, угасая, говорит лишь о том, что может ободрить и поддержать его хоть на толику, хоть на мгновение. Это всё, что она ещё может ему дать. Однако, пробуждаясь от последнего сна в первый раз, Тринити понимает, что боль в сердце сигнализирует, кричит не просто о его отсутствии рядом - о полном его отсутствии отныне и навек в любом из доступных миров, заставляя агонизировать сильнее, чем все манипуляции механизмов, проводящих вивисекцию её изувеченного я. Теперь же, в исцеляющем тепле его рук, в разводах соли на исхудалых щеках и привкусе металла на зеркально искусанных губах она чувствует жизнь. Упивается ею. Уверяется в реальности. Бессилие и слабость, верные спутники нечеловеческого облегчения, обрушиваются на неё одномоментно, словно толща воды волны цунами, растворяя порцией влаги, разъедающей плоть солью, его отражение в её тихо закрывающихся глазах. То ли от этой тихой ласки, то ли от ощущения слёз, что теперь полонят и её глаза, срываясь с ресниц искрящимися каплями, его дыхание сбивается. Не хуже Тринити ощущая потребности её тела Нео подводит их к кровати, на которой они сливаются, переплетаясь теснее, чем корни вековых деревьев. Соприкасаются сердцами, упруго бьющимися за тонкими преградами грудных клеток. Она не помнит с чьих губ первыми слетают заветные слова, которых она не слышала так бесконечно долго: я люблю тебя. Люблю. Сейчас. Прежде. Всегда. В любой ипостаси, в каждой симуляции и мире, что им доведётся разделить. Они сплетены, неразделимы. Соединены навеки связью, потребность постичь происхождение которой давным давно утратила свою важность: в сравнении мягким сиянием его глаз, замерших всего в нескольких дюймах от её, заволочённых слезами. С сильным, размеренным ритмом биения крохотной синей жилки под её белой, почти прозрачной кожей, что он считывает без права на малейший перерыв. Их новую каюту не отличить от прежней и это стало бы ещё одним поводом для улыбки, если бы он был в состоянии заметить хоть что-то в окружающем их мире. Всё, что Нео сейчас способен видеть - Трин. Всё, что может слышать - её дыхание. Всё, что способен ощутить - мягкость её губ, открывающихся его навстречу.