Искуситель

Вокруг толпилось великое множество людей, шумно изъявлявших свои шок и удивление. Мой бывший дом полыхал не так сильно, но стёкла были выбиты, горели старые занавески, огонь стремительно охватывал здание. Я к тому моменту выскочил из кареты, чтобы найти в толпе Иммельду Гранде. После получения наследства я даже не написал ей ни разу, за что мне совестно, а сейчас горит дом, в котором и она и я жили много лет. Она порою ругалась на меня, но никогда не упрекала в нищете и в том, сколько я должен. Я искал её, расталкивая зевак, а голова моя начала кружиться. Я был довольно близко к дому, и, похоже, успел угореть от дыма. Перед глазами люди стали расплываться, было тяжело стоять, меня тошнило. Я почувствовал, как меня крепко схватили за руку и поволокли куда-то. Меня приставили спиной к чему-то твёрдому, держа за плечи. Затем в нос ударил резкий запах спирта, от которого я быстро пришёл в себя. Перед собой я увидел Люциуса, который убирал в карман пальто маленький пузырёк и смотрел на меня, пока я наваливался спиной на стену кареты. — Люциус? — сказал я изумлённо. — Наконец-то в себя пришли, — сказал он, слегка похлопывая меня по щеке, дабы окончательно взбодрить. — Я звал вас, и благо успел поймать, когда вы стали терять сознание. Ещё дурно? — Нет, немного, спасибо, — неуверенно сказал я, взявшись за болевшую голову. — Зачем вы влезли в толпу? Мало того, зачем подошли так близко? — Люциус, пожар! — воскликнул я, когда самообладание ко мне вернулось, и взял его за плечо. — Вы помните, в этом доме вы нашли меня. Там живёт женщина, у которой я снимал комнату, её я и искал. — Зачем? — повторил князь. — Я должен знать, что она жива. И раз ей больше негде жить — помочь. Он помолчал несколько секунд. Затем открыл дверь кареты. — Садитесь и поезжайте домой. Я сам её найду, а вам лучше держаться от дыма подальше. Она тогда показала мне, где вы живёте, я хорошо запомнил её внешность. — Спасибо вам от всего сердца, князь, но я хотел бы сам, — возразил я, хоть и понимал, что снова лезть в толпу мне не стоит. — Колдуэлл, — строго сказал он. — Отправляйтесь домой, говорю вам. Ни к чему это бессмысленное геройство, когда вас запросто свалит на землю обморок, и вас передавят люди. За меня не беспокойтесь, я пережил пожары и пострашнее этого. Я горячо пожал его руку. — Спасибо, Люциус. — Полно, садитесь, — улыбнулся он с привычной живостью. Послушавшись совета друга, я поехал домой, оставив его. И пока ехал, я рассуждал, что могло стать причиной такого пожара, и как он успел охватить несколько домов, оставаясь замеченным только теперь, когда пламя и дым столбом поднимались к небесам, а здания едва стояли, не обрушиваясь? Я мысленно воспевал смелость Люциуса и благодарил его за то, что он меня нашёл. Что было бы, свались я там, в толпе? Вечером князь вернулся. Я сразу начал расспрашивать, нашлась ли Иммельда, как скоро потушили пожар, и есть ли жертвы. Вместо ответа он протянул мне газету. Как я позже узнал, он забрал самый первый экземпляр выпуска, чтобы показать мне. Там говорилось, что сгорели четыре дома, а пятый, мой, обгорел частично. Погибло одиннадцать человек, и как дань памяти были написаны их имена. И среди них была Иммельда Гранде. А дальше писалось, что из-за этого самого пожара погибла «молодая и прекрасная леди Джильда Керрингтон». Я тяжело опустился в кресло, пустым взглядом смотря на бумагу. Как же так? Иммельда сгорела заживо, а ведь я даже не соизволил сойти с возведённого богатством пьедестала, чтобы хоть раз зайти к ней и справиться о здоровье или помочь деньгами, как и она помогала мне в дни моей бедности. Я мало её знал и долго не видел, от того печаль была не столь глубока, и всё же внутри я чувствовал какую-то пустоту. Словно часть моей несчастной души умерла вместе с ней и Джильдой. Как оказалось, она ехала прямо через горящие дома, и когда они стали обваливаться, её путь завалило так, что женщина не могла ни проехать вперёд, ни вернуться назад. Возможно, она куда-то торопилась, и кучер решил сократить путь. Он допустил ошибку, ценою в жизнь. Своей и Джильды. Я не скорбел по ней. Не получалось. Было какое-то странное чувство торжествующей справедливости. Джильда желала смерти Софии, и была за это наказана. Только мне не верится, что чудо вновь случится, и она окажется выжившей среди огня и дыма. — Вам грустно? — спросил меня Люциус, закуривая сигару и протягивая вторую мне. — Я не знаю, — признался я, также начиная курить. — Я до последнего надеялся, что Иммельда будет жива. — Это несчастный случай, так бывает, — спокойно и просто говорил князь, смотря в камин. — Я порой всё думаю, что хуже, смерть в воде или огне. Как думаете? — Вы спрашиваете меня, какая смерть менее ужасна? В этот миг, когда я узнаю, что погибли знакомая мне женщина и бывшая жена? — сказал я возмущённо. — Я всего лишь задал вопрос. Раз вам это неприятно, то я больше не буду о таком спрашивать. — Люциус, — беспомощно обратился я, смотря в его лицо. — Джильда умерла, Иммельда тоже, а я толком ничего не чувствую. Мне совестно. — Отчего бы? Не вы их убили, не вы хотели им смерти. Вы никак не влияли на то, что случилось. Бесчувственность при новости о смерти неверной жены — также не порок. Я молча кивнул, стараясь принять его слова и унять совесть. Мне сейчас хотелось видеть рядом Софию, и услышать от неё: «утешься, дорогой. Ты ни в чём не виноват». Вот опять, опять я хочу найти у неё утешения, словно только за этим она мне и нужна! Я заглянул в глаза князя и неожиданно даже для себя самого спросил: — Вы знали, что леди София молится о дьяволе? Он спокойно усмехнулся. — Как быстро вы меняете тему. — Сегодня я был с ней в церкви, и священник рассказал, что она вымаливает прощения для сатаны. — Для меня это не странно. С её добротой это ожидаемо. Вы её осуждаете? — Как я могу! Мне только удивительно, что она всем сердцем верит, будто сатана заслуживает прощения. — Мне тоже, — загадочно улыбнулся Люциус, вернув к камину взгляд. С того дня я стал видеть жуткие сны. Я видел ангела, которого загрызает огромный лев. Видел, как меня рвали на части жуткие тени. Я плохо спал, из-за этого мне часто мерещилось, будто рядом кто-то есть. Мне постоянно было тревожно, я стал больше есть и толстеть из-за этого. На нервы действовали ходившие по замку слуги, улыбка Люциуса казалась мне двуличной и презрительной, я всюду чувствовал себя одиноким, брошенным, и вечно усталым. Хуже всего было то, что засыпая я всё время слышал мои вальсы. Они звучали мирно, безмятежно, и обрывались резкими аккордами, резавшими слух. Часто, когда князь уезжал или уходил гулять, я метался из стороны в сторону в своей спальне, пытаясь унять неясную тревогу перед какой-то смутной возможной опасностью. Это длилось чуть больше недели. Это время я не видел Софию, но отчего-то всё моё существо рвалось к ней. Хотелось рухнуть перед ней на колени, прижать к себе полы её платья, и умолять спасти меня от сумасшествия. Сегодня бал в честь Рождества. Год назад я встречал его в кругу знати, ухаживая за двуличной лживой женщиной, и считая себя одного достойным её красоты, потому что любил. Сейчас же я мечтал её забыть, мечтал забыть всё и вся, избавиться от всего, что меня окружало, и остаться одному наедине со своими мыслями. И Софией. Да, с ней вдвоём. Она не засмеётся, она пожалеет. Сейчас было около четырёх часов. Я сидел в своём любимом месте у камина, держа в дрожавших руках листы сочинений. Неведомая сила подталкивала меня к тому, чтобы смять их все и сжечь. Чувства смешались в кучу: ненависть и нежность, злость и страх, когда я видел эти ноты. Возможно, ещё минута, и я бы уничтожил их, но двери зала распахнулись, и вошёл Люциус с Софией. Я увидел её, и едва сдержался, чтобы не броситься ей в ноги и молить пожалеть меня. — Колдуэлл, — обратился ко мне князь с улыбкой, которая сейчас меня настораживала и пугала, хотя раньше казалась мне вполне дружелюбной. — Вы не забыли о празднике? — Да, нет, я помню, — потерянно ответил я, во все глаза смотря на леди Старк. — Я как-то задумался. Здравствуйте, миледи. — Здравствуйте, — кивнула и улыбнулась она. Господи, сколько света и любви было в её улыбке! Словно в противоположность Люциусу, она источала только нежность, только доброту. — Простите, мистер Колдуэлл, вам нездоровится? — Я плохо сплю в последнее время, — ответил я, зачарованно глядя в её глаза, полные дикой красоты. — Ма шер, я вас оставлю на секунду, — сказал леди Старк Люциус, поклонившись и уходя из зала. Я подошёл к ней, не в силах и слова сказать. Оставшись с ней наедине, я впервые за всю неделю почувствовал себя в безопасности и спокойствии. Она ласково смотрела на меня, ничего не говоря. Я взял Софию за руку и трепетно и благодарно поцеловал. Этой же рукой она коснулась моей щеки, молчаливо лаская взглядом. Мне даже захотелось заплакать от такой безграничной любви, с которой она меня касалась. Девушка взяла у меня ноты, положив их на кресло, вторую ладонь всё держа на моей щеке. Я не хотел, чтобы это прекращалось. И не мог сказать ни слова. Но я осознавал, что любил её. Любил сильно и нежно, как почившую родную мать. Находясь со мною рядом, этот ангел развеивал мои страхи и лечил моё безумие. Откуда столько ласки в этом человеческом сердце? Откуда столько любви ко всему сущему? Может, она и есть бог, что сотворил мир, и которого я наконец нашёл? Если это так, я возведу ей тысячи храмов, заставлю написать сотни икон, озолочу каждую церковь, в которой ей молятся ничтожные люди. Ничтожные, как и я сам, что посмел любить богиню. В конце концов, я опустился перед ней на колени, смотря снизу в её красивое доброе лицо. — Прости меня за всё, — прошептал я, льня щекой к её ладони. — Встаньте, — попросила она со спокойной улыбкой. — Прости меня, только не покидай, мой добрый ангел, — не унимался я, сжав её белое платье. — Я не покину до тех пор, пока ты сам меня не отвергнешь. — Никогда, — помотал я головой, целуя её платье. — Вставай же, Киллиан Колдуэлл. Твоё время ещё не пришло. Всё вокруг стало каким-то неясным, расплывчатым. Откуда-то издалека я слышал, как меня зовут по имени испуганным голосом. Я зажмурился, и ощутил резкий запах спирта, как тогда, во время пожара. Резко распахнув глаза, я обнаружил себя в кресле, а перед собой Люциуса, Софию и одного из своих слуг. Мне всё привиделось? — Вы в порядке? — спросила леди Старк. — Что случилось? — не понимал я, держась за голову. — Вы упали в обморок. — Я? Когда успел? — Я вышел всего на миг, отдать Мефисто указания, а когда вернулся, вы лежали на полу перед леди Софией, — сказал мне Люциус. — Вы, верно, угорели возле камина? — Пожалуй, — смутно согласился я, вспоминая весь разговор с леди Старк. Стало досадно, что это было лишь видение. Но несмотря на это, я всё же чувствовал себя спокойно, ибо она была рядом. — Мне кажется, вам не стоит ехать, — сказал князь, помогая мне подняться, так как меня шатало. — Быть может, лучше полежите, отдохнёте? В этой светской суете вам вновь может поплохеть. — Нет, я поеду. Не беспокойтесь обо мне, Люциус, там я сознание не потеряю. — Но вы слабы, — обратилась леди София. — Может, вы хотя бы немного поспите перед балом? — Я не вправе вам отказывать, — слабо улыбнулся я. — Идёмте, я доведу вас до спальни, — князь взял меня под руку. — В восемь часов мы отправимся, вы как раз отоспитесь. Я кивнул, плетясь по коридору. Едва я оказался лишь с ним, как тревога и страх взяли надо мной верх. Я не знаю, почему чувствую это. Словно что-то в Люциусе отторгало меня, настораживало и ужасало. Он довёл меня до комнаты, дверь которой я закрыл и лёг в кровать. Моё сознание не успели посетить жуткие образы из моих снов, ибо я заснул, едва закрыл глаза. Когда я проснулся, в комнате было темно, а за окном шумно праздновали люди. На часах было десять вечера. Я проспал? Люциус не стал меня будить, и уехал вместе с Софией? Я спешно оделся к балу, решив, что лучше опоздать, чем не прийти на праздник вовсе. Если честно, в глубине души что-то не хотело ехать туда. Меня тревожили люди, казалось, будто они что-то замышляют против меня, будто они хотят меня задеть исподтишка, будто жаждут моих страданий. Но я ехал туда к ней, к моему ангелу. Мне теперь было наплевать, что её любит Люциус, и что я и права не имею на неё претендовать. Она нужна мне. Без неё я совсем свихнусь в этом жутком поместье, съедаемый своими кошмарами и подозрениями. Я велел кучеру везти меня как можно скорее. Он хлестнул четвёрку белых лошадей и помчал меня по заснеженному Лондону во дворец мэра, который и устраивал этот праздник для знати. Проезжая, я смотрел в окно на звёздное небо. Я вспоминал, как София признавалась в любви к этим небесам, безграничным, как и её добродетель. Я стал одержим этой женщиной, в карете я бесился от того, что Люциус за ней ухаживает. Я хотел её себе, чтобы она стала моей и только. И в один миг эти мысли испарились, когда я ехал мимо полусгоревшего дома. Я остановил кучера и вышел. Мне сейчас было решительно наплевать на бал и все мои желания. Отправив кучера домой, я вошёл в этот дом. Я поднимался по иссохшим ступенькам лестницы, слушая, как они скрипят и трещат под моими шагами. В голове проносились воспоминания о днях, когда я жил здесь. Без кошмаров, без лести, без обмана. Я был беден, но я не был окружён всей этой грязью и душевной тупостью. Я поднялся на этаж, где была моя дверь. Открыв её, я вошёл и увидел погоревшие стены комнаты, перевёрнутый стол, за которым когда-то писал, окно с разбитым стеклом, через которое сюда проникал поток ветра. Печи тут не было. Видимо, забрали. Сердце кольнула ностальгия и боль. Я ласково провёл рукой по столу. На тебе покоились мои творения, которые я ненавижу сейчас, потому что не могу писать. Я был мерзок сам себе. Я ужасен. С богатством я погряз в болоте тупости и лицемерия. Меня шатало. Я опустился на колени в этой комнате и взялся за голову. Откуда-то издали раздавался бой часов. Он звучал зловеще в это Рождество. Он ужасал, он предрекал нечто опасное. Я слышал рядом с собой шаги, и не поднимал глаз. Безумие заставило меня смиренно ждать того, что сейчас будет. Мне кажется, я хотел умереть тогда. Внутри творился хаос из переживаний и чувств, вылившийся в лихорадочную дрожь во всём теле. — Твоё время пришло, — хихикая раздался мерзкий голосок, неизвестный мне. — В самое Рождество, — раздался второй голос, низкой и рычавший. Я держался за голову, дрожа от холода и какой-то внутренней истеричной паники. Но я не двигался, не убегал. Я ждал, мысленно моля о прощении моего эгоизма Софию. Вокруг меня толпились чёрные тени со сверкавшими глазами, некоторые тянулись ко мне конечностями, что смутно напоминали руки. Одна из теней имела лицо Мефисто. Хищное, злорадное, страшное. Эта тень коснулась моего бока и сквозь одежду обожгла меня диким холодом. Дверь за моей спиной с грохотом слетела с петель и упала. Я слышал твёрдые шаги, от которых тени расступались, подобострастно о чём-то перешёптываясь. Шаги были знакомы мне до боли. Я медленно обернулся. За мной стояла статная и величественная фигура с плащом на широких плечах и сверкающими золотыми глазами. — Люциус, откуда вы здесь? — негромко и измученно спросил я. — Зачем? — За тобой, Киллиан Колдуэлл, — сказал он властно, смотря на меня сверху вниз. Тени мерзко захихикали, вновь подступая ко мне. Страх объял всё моё существо, ибо я не понимал, что происходит, и кто эти существа. Они схватили мои руки, подтаскивая к себе, как вдруг отступили. Со стороны окна слышались спокойные негромкие хлопки, и с порывом ветра в комнату влез кто-то ещё. Я ощутил его касания на своих плечах. Ласковые и нежные. София. Люциус ухмыльнулся, смотря на неё. — Опоздала немного. — И всё ж я здесь, — ответила она невозмутимо. Я повернул голову и обомлел. София стояла в длинном простом белом платье без лишней мишуры, а за спиной её были белые крылья. Она смотрела на Люциуса, касаясь меня. — Вставай и идём, — сказал мне князь. — Настал твой час. Я шатко поднялся с пола и шагнул к нему. София шла за мной. — Что происходит? — спросил я, наконец. — Суд над тобой, — просто ответил мне Люциус. — Сейчас всё поймёшь. Едва мы вышли из комнаты, как оказались на краю обрыва, внизу которого была лишь тьма. Я с трудом и ужасом осознавал всю обстановку, и повернул голову. София и Люциус стояли рядом. Только сейчас я разглядел у него крылья. Такие же, с перьями, только чёрные как смоль, большие, и с выступавшими из них когтями. Да и сам он весь был в чёрном, только глаза золотыми. Рядом контрастировала София, она лучилась своей доброй белизной, распущенные медно-рыжие волосы лежали на её плечах, над макушкой сиял небольшой круг. Как она была прекрасна. Люциус протянул к ней руку, словно требуя что-то. Она посмотрела на меня с тоской и грустью, и дала князю какой-то небольшой предмет с цепочкой. Он вытянул руку, и я разглядел те самые часики, которые София хотела подарить мне год назад. — Ты помнишь это? — спросил Люциус властно. Я кивнул. Он грустно ухмыльнулся. — Ты, Киллиан, глупец. Ты отверг дар ангела. Дар, который мог спасти тебя от твоего падения. Приняв меня, когда я явился с деньгами, ты подписал себе приговор. Но небеса пожелали спасти твою душу, и послали её, — он показал на девушку. — Чтобы она уберегла и наделила тебя этим даром. Даром, который позволил бы тебе через свою музыку нести свет и надежду в сердца людей. Однако ж ты отказался, добровольно предав себя в мои руки. Я помню, ты сказал, что надеешься, что я никогда не стану тебе противен. Скажешь ли ты эти слова сейчас, когда увидишь, кто я? С этими словами он шагнул ко мне. Я видел, как на его руках стремительно растут длинные чёрные когти, как по лбу стекает кровь от прорезавшихся из головы больших витых рогов, как зубы заостряются, как глаза его из золотых становятся алыми, прорезанными вертикальной полоской зрачков. Он улыбался, и улыбка эта была злорадной, хищной. Моё сердце бешено колотилось в груди от страха, но бежать было некуда. Ангел и дьявол стояли передо мной, а позади был край обрыва. — Имя мне Люцифер, сын зари, несущий свет, — сказал он голосом, похожим на гром. Казалось, что когда он говорит, дрожали небо и земля, всколыхались океаны и свистали ветра. — Меня ты звал другом, моей лести ты внимал. Это я забрал душу Джильды, это я устроил тот пожар. Можешь не винить себя, право убивать её мне дал не только ты, но и её жертва. Я взглянул на ангела. Она грустно смотрела на дьявола, стоя немного позади него. Теперь ясно, почему он отвёл ей особую роль в той карточной игре. Она одновременно и жертва и палач. И было видно, как ей неприятно это сознавать. — Ты помнишь ли, как год назад я показал тебе путь доброты? Путь помощи тем, кто обделён судьбой и благами, которых у тебя было в избытке? Я нарочно сделал так, чтобы ты увидел женщину, помогавшую бедным. И ты озлобился на неё за эту доброту, презирая тех, кем сам недавно был. А после лицемерил, упрекая жену в том, что она злится на неё точно также, как и ты. — Я знаю это, — заговорила ангел, шагнув ко мне. — И вижу, что ты стыдишься и каешься. Он давал тебе все внешние блага, я же хотела одарить тебя внутренней добродетелью. Я верю, что в тебе ещё не угасла последняя искра чистоты и морали, потому всегда ласкала тебя во снах и наяву, когда ты приходил ко мне. Я знала, что ты искал у меня утешения, ибо хоть и был женат на красивой женщине, хоть имел богатство и влияние, ты был всё также одинок. И когда меня отравили, я увидела в тебе любовь. Чистую, настоящую любовь к ближнему, ко мне. — Однако, ты решил заполучить и её, потакая своей похоти и жадности, — ухмыльнулся дьявол. Ангел посмотрела на него и улыбнулась. — Мне кажется, потакать желаниям не всегда плохо. — Это должно быть разумно, а не просто по воле чувств. Всегда главенствовать должен рассудок. — Но без чувств люди были бы бездушными статуями. И не только люди, — она положила ладонь на его щёку. Он поднял на неё тяжёлый и туманный взгляд, накрыв её руку своей. Несмотря на страх перед этими созданиями, я проникся сочувствием. Теперь я видел, отчего тот, кого я знал как Люциуса, всё не решался признавать свою любовь. Это ангел и демон. Им положено быть врагами в борьбе за души человеческие, но они любили друг друга. И я жалел их. Сейчас их осуждения казались мне справедливыми, я покорно ждал своей участи, смотря на них. Оба вдруг посмотрели на меня. Она улыбалась, он ухмылялся. — Я верю, Киллиан, — говорила София, — что ты ещё можешь стать лучше и добрее. И своей музыкой взрастишь новые поколения благородных и чистых душою людей. — Я даю тебе выбор, — заговорил Люцифер. — Ответь, кому ты верно служишь: себе, или людям? Я смотрел в добрые ласковые глаза ангела, что улыбалась мне. Страха больше не было. Я внезапно понял, почему эти два существа пришли ко мне. Лишь борясь за мою душу они могли быть вдвоём. Мне было стыдно за то, что я желал заполучить ангела, сердце которого принадлежит владыке преисподней. Стыдно за эгоизм и лицемерие, за всё. — Людям, — негромко ответил я, любуясь ангелом Софией. Сам я не заслуживаю, чтобы мне служил хоть один самый последний подлец. Это я должен служить, чтобы заслужить прощение. Дьявол усмехнулся, но в этой усмешке звучали нотки доброты и будто бы радости. София же подошла и обняла меня, светясь и нежно улыбаясь. — Пиши и играй, Киллиан, — сказала она. — Я стану слышать каждую ноту, что раздастся из-под твоих рук. — Я буду писать и играть, я клянусь, — кивал я, вдыхая запах её волос. Она улыбнулась и поцеловала меня в лоб. В следующий миг я оказался на улице перед домом, в который входил. Исчез обрыв, тени, и дьявол вместе с ангелом. Я смотрел на небо и видел там две маленькие точки, что носились от звезды к звезде. Быть может, это был обман зрения. А быть может, то были два неземных существа, что любили друг друга в эту рождественскую ночь. Кто теперь знает? *** После той рождественской ночи прошло несколько месяцев. Меня оставили мои кошмары и тревоги. Я больше не показывался в свете, ибо я был поглощён моей музыкой. Она словно лилась из моего сердца и ложилась на бумагу, рождая всё новые и новые вальсы, сонаты и менуэты. Я наконец снова писал, я снова был един с моей музой. Играя, я чувствовал за своей спиной ангела, что улыбался и слушал. Я чувствовал, что она всегда рядом со мной. Те, кого я знал как Люциус и София, уже не были частыми гостями в моём доме. Мне было даже грустно от этого. Однажды они оба явились мне во сне. Я тогда просил их всё вернуть назад, я не понимал, почему они больше не со мною. — Мы были с тобой достаточно, чтобы теперь ты мог творить без нас, — улыбалась ангел. — Я долго потакал твоим порокам, — отвечал дьявол. — Теперь время тебе противостоять им. — Я был привязан к вам, — признался я в смущении. — И теперь тоскую. — Мы увидимся однажды светлым солнечным утром, — обещала София. — И звёздной лунной ночью. Но сейчас мы будем тебе помехой. — Нет! Вовсе нет, не будете! Они улыбались. Один ехидно, вторая ласково. Дьявол с беззлобной насмешливостью, ангел с безмерной добротой. — До свидания, Киллиан Колдуэлл. С этими словами я проснулся. Я тогда задремал на зелёном лугу под деревом, и видел, как далеко, у самого леса бегут два оленя. Тёмный, с большими рогами, и белый, без рогов. Они скакали по лугу и всё перепрыгивали друг дружку, подталкивая и удаляясь. Я провожал их взглядом и улыбался. Не понимаю, почему именно ко мне были посланы два этих существа, но я был рад, что знал их. Они явились не ради того, чтобы сделать из меня аскетичного христианина. Они пришли, чтобы я увидел лучший путь. Путь любви и доброты к людям, и чтобы своей музыкой направлял на него других, трогая их души и сердца нежными мелодиями, в которых слышны ласка Софии и решительность Люциуса. Я часто слышал в свете фразу: «каждый сам за себя». Это было оправданием их скупости и лени. Возможно, эта фраза справедлива, но разве выживет род людской, если все станут озлобленными собственниками? Одним тёплым апрельским вечером я сидел за своим роялем у открытого настежь окна и играл тот самый вальс, от которого заплакала София. Я дал ему имя матери, Катрина. Заходящее солнце окрашивало в алый небеса, лёгкий ветер обдувал веточки вереска, что цвёл под моими окнами. Я улыбался, играя и любуясь улицей. И я увидел, как по ней шла высокая фигура в чёрном, ведя рядом белую, что пониже. Они тоже улыбались, заглядывая ко мне. На их руках сверкали кольца, у девушки выпирал живот, на котором она держала ладонь. Они слушали меня, а я видел их лица, оба исполненные спокойного счастья. Я закрыл глаза, нажимая тихий последний аккорд, а открыв увидел пустую улицу, залитую алым светом солнца. Но я продолжал улыбаться. Они теперь вместе. И я ещё увижу их, ангела и дьявола, что однажды пришли в мою жизнь. Но сейчас в моей голове родилась новая мелодия, которая рисовала облик младенца с белыми крыльями и витыми рожками, и которую надо записать. Кто знает, вдруг им понравится.