Mörtelbrett

             Рёв мотора и визг клаксона. Яркий солнечный свет лупил по глазам не хуже автомобильных фар в темноте. А ещё заложило уши, что, к сожалению, не заглушило скрежета собственных мыслей. Пальцы машинально хватали из пачки, лежавшей рядом на сиденье, сигарету за сигаретой и чиркали зажигалкой. Движения отдавались острой болью в плече, но на лице не отражалось никаких чувств. Взгляд, когда-то живой и искрящийся, сейчас равнодушно и холодно фиксировал проносящиеся за окном деревья, столбы и асфальт. Чёрные глаза блестели, но блестели не от внутреннего огня, а от солёной воды, которая, впрочем, никогда не коснулась бы впалых щёк. По руке тонкой струйкой текла кровь, окрашивая в алый цвет рукав белой рубашки, до этого надетой под чёрную форму. Интересно, её прежняя хозяйка, сейчас в раю или, что вероятнее, в аду? Похож ли он на то пекло, в которое неизбежно мчался этот угнанный Käfer? На душе было так тяжело, что обжигающий сигаретный дым никак не помогал в осмыслении происходящего. А что происходило? Война заканчивалась, на смену ей зрела другая, а задание, которое они с треском провалили, скоро пробьёт черепушку пулей, когда прокуренный злой голос на родном языке рявкнет «К стенке!», и больше ничего.       Пальцами она прижимала к груди холодный кулон, но рассмотреть его не решалась. Рядом сидел мужчина в штатском и время от времени поглядывал на неё, кривя губы в усмешке. Ближе к вечеру они будут уже на территории, подконтрольной Красной Армии, откуда ей уже не выбраться. Стоило ли оно того? Она молчала. Ей было страшно, сердце обливалось кровью, но вся эта горькая скорбь на её лице великолепно сочеталась с королевским высокомерием. Это красиво, хоть и вызывало отвращение, это захватывало дух.       — Даже не потрудились снять это отребье, товарищ Никифорова? — ехидно спросил мужчина. — Неужто не противно вам? Точно ведь как нацистка. В этом вас и похоронят, после того как...       — Я вам не товарищ. Это не комсомольское собрание, — резко ответила она, оглядывая попутчика снизу вверх, — по возрасту не годитесь. И, предвосхищая следующий вопрос, я больше ничего не скажу. Вы не узнаете бесплатно то, что ваши сослуживцы выбьют из меня пытками.       Он осёкся. Нет, до него давно дошли слухи о скверном нраве разведчицы, но обычно женщины, предавшие страну, стелили мягче, надеясь спасти свою шкуру. Отвернувшись, она снова впилась глазами в деревья, что окружали дорогу.       — Этот район уже зачищен, — произнёс он, несмотря на её молчание, — наслаждайтесь пейзажем, пока он не превратился в выжженную пустыню. Скоро увидите, если забыли, Дарья Амировна.       Никакой реакции, но её плечи вздрогнули, когда собственное отчество резануло слух. В памяти пронёсся список имён, которые идеально ложились на очередную легенду, — одно за другим. А родное, что олицетворяло её войну, начавшуюся задолго до взрывов и стрельбы, казалось уже несуществующим — может, потому, что умирали все, кто называл её так? Или их желание знать её.       — За провал с вас спросят не меньше, а то и больше, чем с меня, — неожиданно сказала она. — Так чем вы кичитесь?       — Просто делаю то, что должен. Приказы начальства — закон для меня.       — Вы когда-нибудь оказывались без них в безвыходном положении? — Дарья повернулась и подняла на него глаза. — Когда вокруг одни враги, а спасают только собственные ноги? Где была бы ваша хвалёная верность?       Она не собиралась винить обстоятельства, но взять на себя ответственность за случившееся не позволил бы характер. Если хоть раз дашь спустить на себя всех собак, потом их уже не остановишь. А жизнь и без того не сахар. Никогда не была. Вот и не ропщи: за свои грехи отделаться не пытайся, но чужие на себя не бери. Наслаждайся радостями, которые дарит судьба, пока можешь. Потом не жалуйся, что их было мало. Жаль, она поняла это слишком поздно, не видя в жизни толком ничего, кроме явок и паролей, а также спрятанного под платьем пистолета.       Солнце исчезло, наступил закат, багровый и удушливый, словно хлынувшая на землю кровь. Такой же, как в тот вечер, когда она впервые встретила его. Жарко, воздух тяжело давил на грудь и горло, но кулон оставался холодным. Дарья вновь и вновь касалась линии гравировки, представляя, что под её пальцами не каменная плоть его подарка, а он сам.